В утро перед матчем Хант, по присущему ему обыкновению, подсунул под гренок Эйдриана записку. На сей раз то был большой, вырезанный в форме сердца кусок бумаги, покрытый изображениями целующих губ. Все это заходило слишком далеко.

Теоретически гренки для учителей надлежало готовить дежурному по столовой ученику, однако Наперсток давно уже постановил, что никто, кроме него, Эйдриановых гренок жарить не будет. И дрался за это право со всеми. Каждый раз, как Эйдриан спускался в столовую, на его тарелке лежали два гренка с посланием под ними, обычно не более безобидным, чем «Ваш гренок, сэр…» или «Каждый ломтик обжарен вручную по традиционной методе наследственным мастером». Однако любовные письма – это было уже чересчур.

Эйдриан глянул через столовую туда, где сидел Хант. Мальчик порозовел и слегка помахал ладонью.

– Что вам подсунул нынче Хант-Наперсток, сэр? – спросил Раддер, староста, сидевший рядом с Эйдрианом. Ханта прозвали «Наперстком» по причинам вполне очевидным, а также потому, что считали его туповатым.

– О, ничего, ничего… обычную околесицу.

– Готов поспорить, что это не так, сэр. Мы сказали ему, что нынче День святого Валентина.

– Но День святого Валентина, дражайший мой Раддер, выпадает на четырнадцатое февраля да так на нем до пятнадцатого того же месяца и лежит. И если даже ваши глупейшие речи утомили меня настолько, что я заснул на четыре месяца, нынче у нас все равно июнь. Что иное, в конце-то концов, способно объяснить вашу крикетную белизну?

– Я знаю, сэр. Однако мы сказали ему, что День святого Валентина сегодня. Подшутили над ним.

– Ну что же, если королеве дозволено иметь два дня рождения, почему не предоставить Ханту-Наперстку право праздновать два Дня святого Валентина?

– Он сказал мне, – сообщил Раддер, – что если не получит от вас валентинку, то удавится.

– Сказал – что? – белея, спросил Эйдриан.

– Сэр?

Эйдриан сцапал Раддера за руку:

– Что он сказал?

– Мне больно, сэр! Это было всего лишь шуткой.

– Вы считаете самоубийство поводом для шуток?

– Нет, сэр, мы просто…

Наступило молчание. Мальчики, сидевшие за его столом, уткнули носы в тарелки с кашей. Сердиться или прибегать к насилию – это было не в духе Эйдриана.

– Простите, ангелы мои, – сказал Эйдриан и попытался изобразить смешок. – Почти не спал этой ночью. Трудился над пьесой. Дело либо в ней, либо в том, что я понемногу съезжаю с ума. Сами знаете, теперь полнолуние, а у меня в семье отмечались случаи ликантропии. Дядя Эверард превращался в волка при первых же звуках главной темы из «Перекрестков».

Раддер хихикнул. Неловкий момент миновал.

– Ну-с, похоже, день сегодня будет хороший. Голосую за то, чтобы перед отъездом погрузить в микроавтобус ящик «коки». Сами знаете, что за чай подают на матчах в Нарборо.

Последовало могучее «ура». Другие столы с завистью оглядывались на этот. Подопечным Хили всегда было весело.

В воздухе микроавтобуса витало напряжение. Эйдриан сидел между своих игроков, стараясь сохранять вид жизнерадостный и уверенный. Трудновато твердить мальчикам, что это всего лишь игра, когда и у самого тебя нервы натянуты до предела.

– Увидим площадку, – сказал он Хуперу, капитану, – тогда и решим, что делать. Если там не совсем уж слякотно, погоняйте их, коли мы выиграем жеребьевку, по полю. «Измотать и обескуражить»… это правило никогда не подводит.

Эйдриан был доволен тем, что сумел сделать с одиннадцатью своими мальчиками. Сам он особенно хорошим игроком никогда не был, но знал и любил игру достаточно, чтобы кое-чему научить школьную команду. Все, кто видел товарищеский матч между его первым составом и второй, набранной с бору по сосенке, командой школы, сошлись на том, что он смог всего за две недели проделать блестящую работу.

Однако теперь команде предстояло впервые встретиться с настоящим противником, и Эйдриан побаивался, что против другой школы она не устоит. В прошлом году, сказал ему Хупер, Чартхэм-Парк стал всеобщим посмешищем.

Автобус, подвывая, поднялся по подъездной дорожке Нарборо.

– Кто из вас бывал здесь раньше?

– Я, сэр, играл в регби, – ответил Раддер.

– И почему у других школ всегда такой устрашающий вид? Они кажутся бесконечно больше и внушительнее, а ученики их все, как один, выглядят так, точно им лет по сорок.

– Это неплохая школа, сэр. Обстановка вполне дружелюбная.

– Дружелюбная? Слонопотам широко разевает рот, однако не следует усматривать в этом свидетельство дружелюбия. Никому не верьте и ни с кем не разговаривайте. А едва услышав это сообщение, тут же съешьте его.

Команду ожидал вьюнош в блейзере Нарборо, присланный, чтобы показать игрокам дорогу. Эйдриан смотрел, как они уходят за здание школы.

– Увидимся здесь, мои сладкие. Главное, не принимайте от них никаких самокруток.

Из здания вышел, чтобы поздороваться с Эйдрианом, пожилой учитель.

– Вы из Чартхэм-Парка, верно?

– Верно. Эйдриан Хили.

– Стейвли. Я в крикете не разбираюсь. Наш тренер произносит речь перед командой. Сейчас как раз утренняя перемена. Пойдемте в преподавательскую, сгрызете с нами челсийскую булочку.

Преподавательская дышала роскошью, а учителей в ней было, как показалось Эйдриану, куда больше, чем учеников в Чартхэме.

– А, свежая кровь Чартхэма! – прогудел директор школы. – Явились, чтобы задать нам трепку, не так ли?

– Ну, на этот счет не уверен, сэр. – Эйдриан пожал ему руку. – Мне говорили, что ребята у вас горячие. Двузначный отрыв в счете нас вполне устроил бы.

– Эта ложная скромность никого, знаете ли, не обманет. Я нюхом чую в вас уверенность в себе. Вы ведь, насколько мне известно, собираетесь учиться в Святом Матфее?

– Совершенно верно, сэр.

– Что же, тогда вам будет приятно познакомиться с моим дядей Дональдом, остановившимся у нас до начала триместра в Кембридже. В Святом Матфее он будет вашим старшим тютором. Где же он? Дядя Дональд, познакомьтесь с Эйдрианом Хили, новым секретным оружием Чартхэм-Парка, он присоединится к вам в Михайлов триместр. Эйдриан Хили, профессор Трефузис.

Невысокий человек с белыми волосами и испуганным выражением лица обернулся и оглядел Эйдриана.

– Хили? Ну да, конечно, Хили. Здравствуйте.

– Здравствуйте, профессор.

– Хили, все правильно. Ваша вступительная работа вселила в нас большие надежды. Многообещающе и преисполнено остроумия.

– Спасибо.

– Так вы еще и крикетист?

– Ну, не совсем. Так, занимаюсь немного тренерством.

– Ладно, всемерной вам удачи, дорогой мой. У моего племянника Филипа есть в штате юноша вроде вас – собирается в Тринити, – говорят, он неплохо поработал с командой Нарборо. Истинный молодой чудотворец, так меня уверяли.

– О боже. Полагаю, это означает, что нас размажут по полю. Я-то возлагал все надежды только на то, что Нарборо будет купаться в самодовольстве.

– А, вот и он объявился, вы оба будете арбитрами. Позвольте мне вас познакомить.

Эйдриан обернулся и увидел направлявшегося к ним сквозь толпу молодого мужчину в крикетном свитере.

Рано или поздно это должно было случиться. Неизбежно. Эйдриан всегда воображал, что произойдет оно в поезде или на улице. Но здесь? Сегодня? В этом месте?

– Я уже знаком с Хьюго Картрайтом, – сказал он. – Мы вместе учились в школе.

– Привет, Эйдриан, – сказал Хьюго. – Готов к тому, что тебя расколотят вдребезги?

Они надели белые пиджаки и пошли к площадке.

– Какого рода калитки вы нам приготовили? – спросил Эйдриан.

– Неплохие, на небольшом уклоне с правой стороны, у павильона.

– И у вас есть боулеры, способные воспользоваться этим уклоном?

– Есть один малыш, умеющий закручивать мяч справа налево, я возлагаю на него большие надежды.

Эйдриан поморщился: к таким закруткам он свою команду толком не подготовил. Подобный мяч способен пронестись сквозь строй подающих приготовительной школы, как холера сквозь трущобы.

– И финтить умеет?

– Ха-ха!

– Ублюдок.

Он выглядел другим человеком и все-таки тем же самым. Глаза Эйдриана различали подлинного Картрайта, не так уж и далеко упрятанного под поверхность. За ставшими более резкими чертами он видел гладкие мальчишеские линии, за ставшей более твердой походкой – прежнюю грацию. Память его способна была соскрести четырехлетний налет, восстановив сияющий подлинник. Однако никто другой этого сделать не смог бы.

Если бы рядом была Клэр и Эйдриан спросил бы ее: «Что ты думаешь об этом мужчине?» – она, вероятно, наморщила бы носик и ответила: «По-моему, он ничего. Только мне всегда казалось, что в блондинах присутствует нечто зловещее».

У каждого свое время, думал Эйдриан. Ты можешь смотреть на тридцатилетнего человека и знать, что, когда волосы его поседеют, а лицо покроют морщины, он обретет свою наилучшую внешность. Взять того же профессора, Дональда Трефузиса. Подростком он должен был выглядеть смехотворно, ныне же стал самим собой. Другие, чей подлинный возраст составляет лет двадцать пять, стареют гротескно, их лысины и раздавшиеся животы оскорбляют то, чем эти люди были когда-то. Такие есть и в Чартхэме, – лет им пятьдесят или шестьдесят, а истинная их природа улавливается лишь как намек на прежние страстность и силу, проступающие, когда этих людей охватывает волнение. С другой стороны, директору, помпезному господину сорока одного года, еще предстоит дозреть до своих упоительных шестидесяти пяти. Каков его собственный возраст, Эйдриан представления не имел. Временами ему казалось, что он уже оставил себя позади, в школе, а временами он думал, что наилучшим для него станет упитанный и удовлетворенный средний возраст. Но Хьюго… Хьюго, которого он знал, всегда будет удаляться от своего четырнадцатилетнего совершенства; с каждым проходящим годом свидетельства прежней его красоты отыскивать станет все труднее: золотистые волосы к тридцати поблекнут и истончатся, влажные синие глаза к тридцати пяти станут жестче да такими и останутся.

Хьюго, старина, думал Эйдриан, сравню ли с летним днем твои черты, но твое вечное лето не поблекнет. В моем воображении ты бессмертен. Человек, шагающий рядом со мной, это просто «Портрет Хьюго Картрайта», стареющего и грубеющего; настоящий Хьюго у меня в голове, и жить он будет так же долго, как я.

– Похоже, мы отбиваем первыми, сэр, – сообщил, выиграв жеребьевку, капитан Нарборо.

– И отлично, Молтхаус, – сказал Хьюго. – Измотать и обескуражить.

– Хочешь продуться, доверься мне, – сказал Хупер. – Виноват, сэр.

– Не будьте штанами, – ответил Эйдриан. – При той калитке, что нам досталась, лучше отбивать вторыми, время послеполуденное, как раз земля и подсохнет.

И, прежде чем занять свое место за столбиками калитки, Эйдриан бросил мяч Раддеру, начинающему игру боулеру Чартхэма.

– Помните, Саймон, – сказал он, – по прямой и через всю площадку, вот все, что от вас требуется.

– Да, сэр, – сглатывая, ответил Раддер. Площадка представляла собой подобие долины, с одного края которой возносилась готика Нарборо-Холла, а с другого – церковь и деревня Нарборо. Выбеленный павильон покрывала тростниковая крыша, погода стояла прекрасная, только легчайший ветерок вздувал короткие рукава полевых игроков. Мрачноватая серьезность готовящихся к игре детей, отрешенная улыбка Хьюго, замершего на квадратной «ноге бэтсмена», отзванивающие полдень церковные часы, круги подкошенной травы на дальнем краю поля, солнце, помигивающее на стоящем рядом с «экраном» катке, далекий перестук шиповок по бетонному полу павильона, открытая синева широкого норфолкского неба, шесть камушков в отведенной в сторону руке Эйдриана, – вся эта немыслимая иллюзия застыла, и мир представился Эйдриану затаившим дыхание в неверии, что подобная картина может сохраниться надолго. Эта фантастическая Англия, которую старики берут с собой на смертный одр, Англия без фабрик, сточных канав или муниципальных домов, Англия кожи, дерева и фланели, Англия, очерченная белой границей и управляемая законом, постанавливающим, что каждой команде следует состоять из одиннадцати игроков и каждый из таковых должен побыть бэтсменом, Англия сидений-тростей, флюгеров и чаепитий в доме приходского священника, – все это, думал Эйдриан, схоже с красотой Картрайта, мгновенным видением, на секунду уловленным в отроческом сне и затем рассеявшимся, точно дым, в реальной атмосфере дорожных пробок, серийных убийц, премьер-министров и квартирной платы в Сохо. И все-таки эта призрачная мгла была отчетливее и яснее, чем резкий свет повседневности, и вопреки любой очевидности воспринималась как единственная реальность, и дымка ее улавливалась и очищалась сознанием, и ее образ, запахи, текстура разливались по бутылкам и закладывались на хранение как средство против долгой, одинокой грусти зрелых лет.

Эйдриан резко опустил руку.

– Игра!

Раддер пустил мяч через всю площадку, и бэтсмен элегантно выбросил биту вперед, защищаясь, но мяч уже пролетел мимо, а Райс, поставленный ловить мяч за калиткой, ликующе подскочил. Бэтсмен, не веря случившемуся, оглянулся и увидел свой правый столбик лежащим на земле. Он ушел в павильон, покачивая головой, как если бы Раддер был повинен в некоем ужасном, неподобающем в приличном обществе промахе. С края поля донеслись жидкие аплодисменты. В школе шли уроки, зрители появятся здесь лишь после ланча.

Эйдриан перебросил камушек в правую руку и через поле улыбнулся Хьюго.

– Я достал его, сэр! – сказал Раддер, потирая мяч о ногу. – Черт, я его достал. Выбил, к дьяволу, по нулям.

– Вы, давняя любовь моя, выбили его с первой попытки, – сказал, отводя Раддера в сторону, Эйдриан. – Следующий бэстмен будет испуган, с силой пустите два мяча поближе к правому столбику, а затем один помедленнее в самую середку, но так, чтобы он не сразу понял, что происходит.

– Сделаю, сэр.

Эйдриан не был уверен, что арбитр, натаскивающий своего игрока во время матча, не нарушает этикет. Но тут он увидел, как на другом конце площадки Хьюго, прилаживавший на место перекладины, усиленно шепчет что-то подходящему к калитке номеру третьему. Что же, очень хорошо, они будут биться друг с другом, как генералы Первой мировой.

С первыми двумя мячами Раддер проделал что ему было велено, и новый бэтcмен, промахнувшись по первому, со вторым и вовсе связываться не стал. Зато выскочил навстречу третьему, всхрапывая и топая, точно бык. Явное шарлатанство.

– Тонкий маневр, вот уж не ожидал, – сказал сам себе Эйдриан.

Мяч вылетел из еще не закончившей бросок руки и поплыл по воздуху с половинной, казалось, скоростью. Ко времени, когда он долетел до бэтcмена, тот уже почти завершил отбивающий удар, в результате мяч мягко отскочил от биты и вернулся к Раддеру, и тот с торжествующим воплем подбросил его в воздух.

– Бросок и поимка! О светозарный мальчик мой! Ты победил в бою! О храброславленный герой, хвалу тебе пою!

За ланчем Хьюго был вне себя от ярости. Его команда проиграла четырнадцать перебежек И он никак не мог в это поверить.

– Всех убью! – сказал он. – Кастрирую и вывешу мошонки на доске для очков.

– Не волнуйся, – сказал Эйдриан. – Скорее всего, вы выбьете нас всех за десять попыток.

– Я вот что сделаю – заменю всю команду мальчишками из шестого. У тех хотя бы мозги имеются. Какой прок от чувства мяча, если никаких других чувств у тебя не имеется? Ну что это, в самом деле, – пытаться с полулета отбить мяч направо! Меня чуть не вырвало.

Эйдриан был уверен, что сам он не впал бы в столь неграциозную хандру, если бы на четырнадцать обставили его команду. Впрочем, Картрайт всегда отличался честолюбием. Эйдриан вспомнил, как они возвращались с чаепития у Биффена и Картрайт распространялся о своем намерении поступить в Кембридж. Это было как раз в тот день, когда повесился Троттер.

И Эйдриан подавил внезапное желание пристукнуть, требуя тишины, ложкой об стол и объявить: «Полагаю, вам следует знать, что вот этот мужчина, сидящий напротив меня, мой коллега-арбитр, отсосал у меня как-то ночью в отеле, полагая, будто я сплю».

– Занятная получилась игра, – произнес он вместо этого.

– Послушай, – сказал Хьюго. – Если вы размажете нас после ланча, как насчет того, чтобы устроить матч из двух туров?

– Ну…

– Конечно, будет считаться, что победа осталась за вами, просто нам необходима практика.

– Ладно, – сказал Эйдриан. – Но сначала я должен посоветоваться с командой.

Хупера одолели сомнения.

– Два тура мы никогда не играли, сэр. И что произойдет, если мы наберем столько же очков, сколько они в первом туре?

– Постараемся сделать столько перебежек, сколько сможем, пока нас всех не повыбьют.

– Сэр, а предположим, они не сумеют выбить всех?

– Вот тогда нам придется объявить о прекращении тура, дорогой. Постарайтесь рассчитать все правильно, чтобы у нас было время начать сначала, повыбивать их и переиграть по очкам до завершения матча. Недоигранный матч нам не нужен.

– А когда он закончится, сэр?

– Мистер Картрайт из Нарборо и я сошлись на семи часах вечера. Мне придется позвонить в школу и договориться с директором. Конечно, лечь спать вам придется позже обычного, зато повеселитесь вы как никогда.

После ланча смотреть игру вышла вся школа. Как и опасался Эйдриан, Эллис, мастер крученых подач из команды Нарборо, совершенно сбил его ребят с толку. Не успевали они привыкнуть, что мяч летит, отскакивая, в одну сторону, как Эллис посылал его на землю под таким углом и закручивал так, что тот без помех уходил на зачетное поле. После полутора часов мучительного замешательства Чартхэм выбыл из игры со счетом тридцать – девять. Хьюго, пока команда Нарборо готовилась ко второму туру, разгуливал с видом чрезвычайно самодовольным.

– У нас впереди всего двадцать пять очков, – сказал Эйдриан.

– Но ведь это не страшно, сэр? – спросил Раддер. – Если мы снова обойдем их на четырнадцать, то победим по броскам и одиннадцати перебежкам.

– Если.

Двое игроков Нарборо, открывавших игру, вышли к калитке решительно и уверенно. Они играли перед своими и уже успели получить удовольствие, наблюдая за недавними корчами команды Чартхэма.

Первый мяч Раддера ушел сильно в сторону. Эйдриан отметил это удивленным поднятием бровей.

– Простите, сэр, – с ухмылкой сказал Раддер.

Следующий был отбит к среднему правому полевому игроку, следующий за ним полетел туда же и принес бэтсмену шесть очков. Четвертый, незасчитываемый, все равно был-таки отбит, что дало еще два очка, которые обратились в шесть, когда к ним добавились четыре за проброс. Следующие два были отражены скользящими ударами и принесли бэтсмену по четыре очка каждый. Раддер повернулся к Эйдриану, чтобы взять свой свитер.

– Еще два мяча, Саймон.

– Сэр?

– Один в молоко и один незачетный. Еще два мяча.

– Ой. Да, сэр. Я забыл.

И эти два, погашенные, просвистели над головой Раддера.

– Что происходит, сэр?

– А то, что вы подавать толком не можете. Направление и расстояние, дорогой мой, направление и расстояние.

В следующие два часа первая пара отбивала мячи свободно и резко, набрав сто семьдесят четыре, пока один из них, тот самый, которого Раддер выбил утром вчистую первым своим мячом, не уступил место своему другу, также желавшему поучаствовать в бойне.

За чаем Хьюго с его белыми зубами и искорками в глазах веселился почти непереносимо.

– Вот это уже на что-то похоже, – сказал он. – А то я начал было беспокоиться утром.

– Дорогой старый друг моей юности, – ответил Эйдриан. – Боюсь, вам удалось нащупать главное наше слабое место.

– Какое, неумение как следует бросить мяч?

– Нет-нет. Сострадание. Твоя мрачность за ланчем попросту сокрушила моих мальчиков, и мы решили развеселить тебя, дав немного попрактиковаться. Сколько я помню, ты ведь о практике и мечтал?

– О ней самой. О том, чтобы к половине пятого выпереть вас отсюда с поджатыми хвостами.

– Это что, обещание? – произнес голос за их спинами. Голос принадлежал профессору Трефузису.

– Определенно, сэр, – ответил Хьюго.

– А что скажете вы, мистер Хили?

– Ну, дайте подумать… Набрать до семи часов двести тридцать девять очков? Думаю, мы с этим справимся, если, конечно, не запаникуем.

– Эллис, знаешь ли, нисколько не устал, – напомнил Хьюго. – Он способен подавать еще несколько часов подряд.

– Под конец мои мальчики его раскусили, – ответил Эйдриан. – Мы справимся.

– Я только что заключил пари с моим племянником Филипом, – сообщил Трефузис. – Двести фунтов на победу Чартхэма по ставке пять к одному.

– Что? – переспросил Эйдриан. – То есть, нет… что?

– Мне очень понравилась ваша письменная работа, она на редкость забавна. Я просто не понимаю, как вы можете не победить.

– Ну и ну, – сказал Хьюго, когда Трефузис неторопливо удалился. – Надо же быть таким обалдуем.

– Не знаю, не знаю, – ответил, запихивая в рот бутерброд, Эйдриан, – на мой взгляд, разумное вложение средств. А теперь, если позволишь, я пойду инструктировать мои войска.

– Хочешь, и мы пари заключим? – крикнул ему в спину Хьюго.

– Так вот, – говорил своей команде Эйдриан. – Тут есть человек, которому увиденное сегодня внушило такую веру в ваши способности, что он поставил двести фунтов на то, что вы разнесете этих ублюдков в пух и прах.

Команда переодевалась в павильоне, отчаявшаяся, но исполненная отваги, – ни дать ни взять христиане, готовящиеся к матчу со львами.

– Но как быть с Эллисом, сэр? – сказал Хупер. – Он нам не по зубам.

– Плевать на Эллиса. На него взглянуть как следует, он от вас на другой конец поля убежит. Ваше дело – целить в ближайших полевых игроков, промажете по мячу, так, может, хоть огреете кого-нибудь из них битой по затылку.

– Разве это спортивно, сэр?

– Чушь. Посвистывайте, напевайте, держитесь беззаботно, напустите на себя скучающий вид. Как только он изготовится к удару, выходите вперед и говорите, что не готовы. Не забывайте, я тоже там буду, а он из-за этого уклона захочет вбрасывать с моей стороны.

– Но вы же не станете жульничать, сэр?

– Жульничать? Боже милосердный! У нас любительский крикетный матч двух команд приготовительных школ, а я англичанин и школьный учитель, которому следует подавать пример своим юным подопечным. Мы играем в самую артистичную и прекрасную из когда-либо придуманных игр. Разумеется, я буду жульничать, да еще и хрен знает как. А теперь подай мне мантию, надень венец. Я весь объят желанием бессмертья.

Выйдя к калитке, малыш Эллис взял мяч и перебросил его из ладони в ладонь с неприятной уверенностью боулера, наделенного врожденным умением подавать крученые мячи.

Эйдриан погладил его по голове.

– Удачи вам, молодой человек, – сказал он. – Главное, не расстраивайтесь, если вас потом будут ругать. Это всего лишь игра, верно?

Эллис озадаченно взглянул на него:

– Да, сэр.

Ученики Нарборо приветствовали двух открывающих чартхэмских игроков благодушными аплодисментами.

– А, вот и они. У обоих, боюсь, зверские удары. Но если вы не потеряете голову, то больше десяти очков им не набрать. Хотя, знаете, вот что я вам посоветую. Постарайтесь не показывать, что намерены сфинтить… а то по вам сразу все видно.

Эллис в замешательстве постучал по мячу ребром ладони.

– Спасибо, сэр.

– Ну ладно, начнем. Не нервничайте.

Фруд и Колвилл, открывающие игроки, явно восприняли все сказанное им о плане игры буквально. Оба озирали поле с надменным пренебрежением и улыбались замершим справа и слева от них несмышленышам слегка покровительственными улыбками, в которых преклонение перед физической отвагой этих недотеп приятно смешивалось с сомнениями в их умственных способностях. Хотите, чтобы вас развалили пополам, милости просим, но помните: мы вас предупреждали.

– Игра! – произнес Эйдриан.

Эллис выступил вперед. На другом конце площадки Фруд выбросил вверх руку и наклонился, завязывая шнурок.

– Прошу прощения! – крикнул он. – Я мигом. Эллис вернулся на свою отметку и застыл в ожидании.

– Все в порядке, Фруд? – спросил Эйдриан.

– Да, сэр, спасибо. Просто не хотел запутаться в них во время перебежки.

– Разумно. – Эйдриан уронил руку. – Игра! – гаркнул он.

Эллис пустил навесной мяч, который Фруд легко отбил за границу поля. Стоявший слева от Фруда полевой игрок смерил Эллиса свирепым взглядом: мяч едва не снес ему голову.

Эйдриан показал счетчику очков четыре пальца.

– Очков было шесть, – сообщил от своей калитки Хьюго.

– Виноват?

– Очков было шесть!

– Ты уверен?

– Конечно, уверен! Мяч ушел по воздуху.

– Ну, если ты уверен, – сказал Эйдриан, показывая счетчику шесть пальцев. – Я просто не хотел приписывать нам две лишние пробежки. Очков было шесть, счетчик! – грянул он, как раз когда Эллис вышел на позицию для броска. Рев Эйдриана так ударил несчастному по ушам, что Эллис уронил мяч. Эйдриан поднял его и отдал Эллису.

Второй мяч Эллиса, брошенный «большим отскоком», был отбит направо – четыре очка.

– Вот видите? – сказал Эйдриан. – Уже на два очка меньше.

Следующий мяч, пролетев над всей площадкой, ушел от биты Фруда к дальнему правому полевому игроку.

– Пару раз обернуться успеем, – крикнул Фруд своему партнеру.

«Гений!» – думал Эйдриан, пока они перебегали от калитки к калитке и обратно, даром что дальний полевой игрок, изумленный тем, что у противника вообще появилась возможность перебежки, даже не сумел остановить мяч.

Но Эллиса так просто было не сбить. Следующий свой мяч он закрутил до того лихо, что после его отскока Колвилл едва не впоролся в столбик калитки.

Эйдриан выступил вперед и похлопал ладонью по площадке.

– Следите после броска за ногами, – сказал он Эллису. – Нельзя выбегать в пространство между калитками. Так вы взрыхляете грунт, а это на руку боулеру противника.

Возможность эта настолько перепугала Эллиса, что Эйдриан мог бы подумать, будто тот и впрямь пытался смухлевать.

– Мне страшно жаль, сэр, – сказал Эллис. – Я не хотел…

– Да я и не сомневаюсь, дорогой мой, что вы не хотели. Это лишь предупреждение, только и всего. Уверен, больше такого не повторится.

Следующий мяч Эллиса прошел так далеко от калитки, что принес Колвиллу столько же очков, сколько четыре перебежки.

После еще трех серий катастрофических бросков Эллис ушел с поля, смаргивая слезы и отмахиваясь от приветственных кликов своих столпившихся у края поля болельщиков.

Крикет, подумал Эйдриан. Очень закаляет характер.

После крушения Эллиса исход игры ни у кого уже сомнений не вызывал. Боулер, сменивший его, был толков, но скоро выдохся. Были испробованы самые разные, все более фантастические и сумасбродные варианты: игроки, запускавшие мяч по высокой дуге, игроки, с силой раскручивающиеся, точно мельницы, бросая мяч недалеко, но с большим отскоком, игроки, чей мяч совершал два отскока, прежде чем достигнуть середины площадки, – все без толку. Открывающие заработали сто двенадцать, а у пришедших им на смену Райса и Хупера последняя победная перебежка пришлась в аккурат на шесть часов, отбиваемых церковными часами Нарборо.

Эйдриан наблюдал за происходившим, приподняв брови и бесстрастно улыбаясь. Хьюго бурлил, кипел и сверкал глазами, по временам бросая жалкие взгляды на каменную фигуру своего директора, сидевшего на раскладной трости рядом с профессором Трефузисом.

– Поучительный вышел матч, – сказал Эйдриан, когда они с Хьюго выдергивали из земли столбики. – На какой-то миг мне показалось, что игра у нас и впрямь не складывается.

– Не могу понять, что за дьявольщина случилась с Эллисом, – сказал Хьюго. – Я ведь и правда думал, что он самый талантливый игрок школы. Едва ли не надежда Англии.

– Он еще молод. Думаю, тут проблема темперамента. Я пытался успокоить его, советовал вести игру в естественном для него стиле, но он был слишком испуган. Не выгоняй его, он приобрел сегодня хороший опыт.

– Когда я с ним покончу, опыта у него прибавится.

Игроки Нарборо, потные и едва переставляющие от усталости и поражения ноги, смотрели из проема дверей, как их противники уходят с поля. Хьюго стоял среди них, потягивая пиво из баночки.

– Троекратное ура в честь Чартхэм-Парка, – крикнул Молтхаус, капитан, поднимая руку и пытаясь изобразить небрежную галантность. – Гип-ип.

– Ра-а! – промямлил Нарборо.

– Гип-ип!

– Ра-а!

– Гип-ип!

– Ра-а.

– Троекратное ура в честь Нарборо-Холл, – гаркнул раскрасневшийся, торжествующий Хупер, кулаком протыкая воздух. – Гип-гип!

– Ура! – взревел Чартхэм.

– Гип-гип-гип!

– Ура!

– Гип-гип-гип-гип!

– УРА!

– Ну что же, до свидания, Хьюго. Увидимся на ответном матче.

– Мы вас в порошок сотрем.

– Конечно, сотрете.

Эйдрианом вдруг овладело безумие. Сердце его гулко забилось, он наклонился и прошептал Хьюго на ухо:

– А знаешь, я ведь не спал.

– Что?

– Той ночью, в Харрогите. Я вовсе не спал. В лице Хьюго проступила досада:

– Черт, а то я не знал. Совсем уж за идиота меня принимаешь.

Эйдриан, приоткрыв рот, уставился на него, потом:

– Ты полный… законченный… ты… К нему подошел Трефузис.

– Итак, молодой человек, вы заработали для меня тысячу фунтов. Вот вам две сотни, моя начальная ставка.

– Нет, ну право же, – сказал Эйдриан. – Я не могу.

– Разумеется, можете. – Трефузис сунул ему в ладонь пачку банкнот. – Потрясающая демонстрация мастерства.

– Да, ребята они неплохие, не правда ли? – Эйдриан любовно взглянул на свою команду, которая усаживалась в микроавтобус.

– Нет-нет-нет. Я про вас!

– Профессор?

– Я знал, что человек, способный столь искусно закамуфлировать совершенную им покражу чужих сочинений, способный с такой убедительностью и редкостным блеском изрыгать столь благовидную и плохо продуманную дребедень, ни за что меня не подведет. Вы истинный гений словоблудия и обмана. Я буду с нетерпением ждать нашей встречи в ближайшем триместре.