II
Эйдриан отложил трость и ослабил шейный платок. Гэри присел на ступеньку и промокнул лоб нелепейшим из когда-либо существовавших пунцового шелка носовым платком. С пожарной лестницы к ним обратилась Дженни:
– У меня есть несколько замечаний. Существует старое театральное присловье: «Плохие костюмы, хорошая игра». С сожалением должна вам сказать, что костюмы ваши были великолепны. Вся механика спектакля у нас проработана. Чего мы никак не можем предсказать, это времени, которое потребуется публике, чтобы перебраться вслед за Эйдрианом в этот двор. Сегодня нам предстоит это узнать. Все очень просто – идти вперед и смириться с последствиями. Теперь мы просто ждем нашего главного продюсера – публику. Если вы согласны постоять здесь немного под солнцем, я сообщу каждому касающиеся его замечания.
Дженни обратилась к Тиму Андерсону за разрешением на постановку «Питера Флауэрбака», и благодарность, которую тот испытывал к ней за обнаружение рукописи, не позволила ему ответить отказом.
– Дженни, вправе ли я на данном этапе поинтересоваться, как вы собираетесь перенести на сцену то, что в конечном итоге не является пьесой?
– Разве не вы, доктор Андерсон, сказали однажды, что вся театральная энергия викторианской Британии ушла не в драму, но в роман?
– Да, что-то подобное я говорил.
– "Королевская шекспировская компания" намеревается поставить „Николаса Никльби“, а ведь „Питер Флауэрбак“ куда больше подходит для сцены. Если мы воспользуемся помещением Любительского театра, то сможем вывести публику наружу, вслед за Питером, направляющимся в Притон. Двор сбоку от театра и сейчас уже вылитая викторианская трущоба.
– Безумно увлекательно.
– Вот и прекрасно.
– Дженни, а могу я спросить вас, не нуждаетесь ли вы в какой-либо помощи по части создания окончательного текста пьесы?
– О, пьесу пишу не я. Эйдриан Хили.
– Хили? Не знал, что он получил допуск к рукописи.
– Так или иначе, он ее прочитал.
И вот теперь Дженни спустилась с пожарной лестницы и с пачкой заметок в руке подошла к Эйдриану и Гэри.
– Сцены с Полтернеком в основном хороши, – обратилась она к Гэри. – Но ради бога, заучи как следует его речь в двенадцатой сцене.
– А что такое двенадцатая сцена?
– Та, в которой ты покупаешь Джо. Да, кстати, где Хьюго?
– Я здесь.
– Я хочу порепетировать с тобой и Эйдрианом сцену на Рассел-сквер. Там до сих пор не все ладно. Так, погодите-ка… У меня есть замечания к другим исполнителям. Если вы отправитесь в зал и еще раз пройдетесь по тексту, я подошлю к вам Бриджит, а через десять минут буду сама.
Эйдриан и Хьюго вместе вошли в театр.
– Нервничаешь? – спросил Эйдриан.
– Немного. Мать приезжает. Не знаю, что она об этом подумает.
– Твоя мать?
– Она актриса.
– Почему я об этом ни разу не слышал?
– А почему ты должен был слышать?
– Да, пожалуй, причины отсутствовали. Сцена была бы трудной, даже если бы роль Джо играл не Хьюго, а кто-то другой. Эйдриан мысленно прошелся по ней, точно диктор Радио-3, излагающий краткое содержание оперы.
«Питер Флауэрбак, – нараспев повторял он про себя, – будучи уверенным, что Джо Коттон – сын его сестры, приводит мальчика в свой дом на Рассел-сквер. Попав туда, Джо немедля предпринимает попытку раздеться: он не способен вообразить, что в доме джентльмена от него могут ожидать чего-то другого. Питер и его экономка миссис Твимп успокаивают мальчика и купают его в ванне. Миссис Твимп, которую играет Бриджит Арден, привносит в сцену комедийное начало, путаясь в словах, когда вместе с Питером расспрашивает Джо о подробностях его раннего детства. Воспоминания мальчика до крайности расплывчаты. Он помнит сад, большой дом, светловолосую сестру, но почти ничего сверх этого. На этой стадии Эйдриан Хили, играющий Флауэрбака, обнаруживает, что память подводит и его тоже, и начинает забывать свои реплики.
После ванны Джо проводят, чтобы покормить, в столовую. Вернее сказать, столовая выезжает к ним. И Джо в ужасе узнает на одном из портретов сэра Кристиана Флауэрбака, дядю Питера.
– Этот джентльмен сделал мне больно! – вскрикивает он.
Выясняется, что сэр Кристиан, благодетель и крестный отец Питера, коему предстоит унаследовать баронетство и состояние дяди, был первым осквернившим Джо мужчиной.
Сцена заканчивается ночью, когда Джо прокрадывается в спальню Питера и забирается в его постель. Другие формы дружеского общения и любви ему неизвестны.
Пробудившись на следующее утро, Питер с ужасом обнаруживает, что разделил ложе с мальчиком, который, как он теперь уверен, и уверен пуще, чем когда-либо прежде, приходится ему племянником».
Эйдриан к выбору Хьюго на роль Джо никакого отношения не имел; так, во всяком случае, считалось. Как-то под вечер в его квартиру ворвалась распираемая восторгом Дженни.
– Я только что видела совершеннейшего Джо Коттона! Мы все-таки сможем обойтись без настоящего мальчика.
– И кто же это дитя?
– Он не дитя, он первокурсник Тринити, однако на сцене легко сойдет за мальчишку четырнад-цати-пятнадцати лет. И, Эйдриан, он совершенно такой, каким ты… м-м… каким Диккенс описал Джо. Те же волосы, те же голубые глаза, все. Даже походка такая же, хоть и не знаю, по той же ли самой причине. Он приходил ко мне нынче утром, очень неудобно получилось, он почему-то решил, что я его жду. Наверное, Бриджит все устроила, а мне не сказала. Его зовут Хьюго Картрайт.
– Правда? – сказал Эйдриан. – Хьюго Картрайт, вот оно как?
– Ты его знаешь?
– Если это тот, о ком я думаю, мы с ним состояли в одном школьном пансионе.
Гэри открыл рот, собираясь что-то сказать, но, встретившись взглядом с Эйдрианом, смолчал.
– Я довольно смутно помню его, – сообщил Эйдриан.
– Тебе не кажется, что он идеально подходит для роли Джо?
– Ну, во многих отношениях, наверное, да, подходит. Почти идеально.
Если Хьюго и нервировали соответствия между стодвадцатилетней давности викторианской рукописью и эпизодом из его и Эйдриановой жизни, он об этом ничего не сказал. Не приходилось, однако, сомневаться, что играл он в этой сцене скованно и формально.
– Теперь твой дом здесь, Джо. Миссис Твимп будет тебе матерью.
– Да, сэр.
– Понравится тебе миссис Твимп в роли матери?
– Она хочет присоединиться к нам, сэр?
– Присоединиться к нам, Джо? Присоединиться в чем?
– В постели.
– Господи помилуй, мистер Флауэрбак, паренек настолько свыкся с жизнью в утробе стыда и позора, и это фактический факт, что другой себе даже не представляет.
– Тебе нет необходимости спать с кем-либо еще, кроме тебя и твоего Спасителя, Джо. В мире и невинности.
– Нет, сэр, что вы! Ведь мистер Полтернек, и миссис Полтернек, и дядюшка Полтернек должны получать за своих мальчиков деньги. А я, сэр, – их золотой соверен.
– Прошу тебя, Джо, оденься.
– Господь да возблюет бедное дитя, мистер Флауэрбак. Взгляните, в каком он состоянии. Его следует омыть и дать ему свежее обличение.
– Вы правы, миссис Твимп. Принесите халат и лохань.
– Я мигом, вы и проморгаться не успеете. Из партера Эйдриана окликнула Дженни:
– Как по-твоему, какие чувства ты испытываешь к Джо в этой сцене?
Эйдриан заслонил глаза от света.
– Ну, отвращение, пожалуй. Ужас, жалость, негодование… сама знаешь. Все сразу.
– Это-то да. А как насчет желания?
– М-м…
– Знаешь, мне кажется, тут подразумевается, что Питер с самого начала испытывает сексуальную тягу к Джо.
– Вообще-то, я не…
– По-моему, Диккенс очень ясно дает это понять.
– Но это же его племянник! Не думаю, что у Диккенса бродили подобные мысли в его диккенсовской голове, а ты?
– А я не думаю, что мы можем быть так уж уверены в этом.
– Да почему же не можем?
– Посмотри на Джо. Он стоит перед тобой, полуголый. Думаю, мы должны ощутить… должны ощутить… своего рода подспудное, подавленное желание Питера.
– Ладно! Будет тебе подспудное, подавленное желание. Может, добавить на гарнир еще и отвращение к себе или обойдемся без него?
– Эйдриан, нам через три часа выходить на сцену, пожалуйста, не начинай говниться.
– Хорошо. Не буду.
– Так, Хьюго, что насчет тебя?
– Ну…
– Каково твое отношение к Эйдриану, как ты считаешь?
– Ну, он просто еще один мужчина, так?
– Я не знаю, как любить его, – запел Эйдриан. – Что делать, чтобы привлечь его. Он всего лишь мужчина, а у меня их было так много. И он всего лишь один из них.
– Мне кажется, здесь Эйдриан прав, – сказала Дженни. – Не считая того, что он сфальшивил на четверть тона. Вообрази все те странные вещи, которые тебе приходилось проделывать с другими твоими клиентами. То, что тебя искупали и приодели, не кажется тебе таким уж новым и необычным. Тебя учили доставлять удовольствие. Твоя услужливость – это услужливость шлюхи, твоя улыбка – улыбка шлюхи. Думаю, ты можешь позволить себе чуть больше самоуверенности. Пока же ты довольно скован.
– Он всего лишь плоть и кровь, – сообщил Эйдриан. – Глянь-ка, кто стоит с ним рядом.
– Эйдриан, прошу тебя!
– Извините, мисс.
Миссис Твимп внесла поднос с завтраком.
– Сэр, паренька нигде не найдут… о-ох!
Она в изумлении уставилась на голову Джо, покоившуюся на голой груди Питера Флауэрбака.
– Сэр! Сэр!
– О… доброе утро, миссис Твимп…
– Господи помилуй! Отродясь такой распущенности не видела! Мистер Флауэрбак, сэр, я не могу поверить правоте моих глаз. Чтобы вы – да выставили себя напоказ, как искусатель детей, нет, как потаскун откроков, как педестал! Как прародитель порока, распутанник! И чтобы я взирала на такую голую бесстадность, такую утрату иллюзий!
– Успокойтесь, миссис Твимп. Это дитя прокралось сюда ночью, пока я спал. Я до сей минуты и понятия не имел, что оно рядом со мной.
– Сэр! Прошу простить меня… но воззрить его здесь… Я могла прийти только к одному злоключению.
– Оставьте нас, миссис Твимп.
– Может, попробуете возбудить его, сэр! Я думаю, его следует возбудить сию же минуту.
Эйдриан ощутил, как при вызванных этой репликой смешках публики Хьюго напрягся.
– Я разбужу его и пошлю к вам вниз, миссис Твимп.
– А я приготовлю воду для его осквернения. И она удалилась под одобрительные аплодисменты.
Эйдриан сел и уставился перед собой.
– О Господи! Что я наделал? Что, во имя Божие, я наделал?
– С добрым утром, сэр.
– Ах, Джо, Джо! Зачем ты пришел ко мне этой ночью?
– Вы же мой спаситель, сэр. Миссис Твимп сказала, что мне всегда следует помнить об этом. А вы говорили, что я должен спать только с моим спасителем.
– Дитя, я подразумевал…
– Я что-то сделал не так, сэр? Вам не понравилось?
– Мне снилось… Не знаю, что мне снилось. Скажи, что я спал, Джо. Скажи, что проспал всю ночь.
– Вы были со мной очень ласковы, сэр.
– Нет! Нет! Нет!
Свет погас, гром аплодисментов отметил конец акта, и они полежали еще немного, пока кровать ехала за кулисы, где подпрыгивала от волнения Дженни.
– Чудно! – воскликнула она. – Ты только послушай! Здесь люди из «Граниад» и из «Файненшиал таймс» тоже.
– «Файненшиал таймc»? – переспросил Эйдриан. – Это что же, Тим Андерсон задумал основать компанию «Флауэрбак Лтд.»?
– Нет, здесь их театральный критик.
– Не знал, что у них такой имеется. Кто, к черту, читает театральную критику в «Файненшиал тайме»?
– Если рецензия будет хорошая, все прочтут, потому что я собираюсь увеличить ее и вывесить на стене театра.
– Когда заканчивается антракт? – спросил Хьюго.
Никто на последующей вечеринке не спорил с тем, что это была лучшая постановка за всю историю театрального Кембриджа, что Хьюго и Гэри, в частности, предстоит на многие недели стать темой разговоров в Вест-Энде, что Эйдриан проделал отличную работу, адаптировав Диккенса для сцены, и что он должен написать новую пьесу для Дженни, как только ту возьмут в Национальный, до чего остались считанные дни.
– Мой дорогой Хили! – Чья-то рука легла на плечо Эйдриана. Он обернулся и увидел улыбающегося Дональда Трефузиса.
– Здравствуйте, профессор. Ну, как вам?
– Триумф, Эйдриан. Подлинный триумф. Чрезвычайно похвальная адаптация.
– Сойдет за мою оригинальную работу? Трефузис принял озадаченный вид.
– Ну, помните, задание, которое вы дали мне в начале триместра?
– Адаптировать чужой роман? Это и должно было сойти за оригинальную работу? Вы меня, должно быть, не поняли.
Эйдриан был немного навеселе, и хотя он сто раз прокручивал в голове этот миг, все и всегда происходило в квартире Трефузиса и, конечно, без звучащей где-то на заднем плане песенки «Врежь мне твоей ритмической палочкой».
– Да нет же, профессор. Я не об этом. – Эйдриан откашлялся. – Я спросил, сойдет ли в качестве оригинальной работы роман «Питер Флауэрбак»?
– О, разумеется, разумеется. Всенепременно. Я-то на минуту подумал, что вы…
Бриджит Арден, пышнотелая актриса, с таким успехом сыгравшая миссис Твимп, подошла к ним и поцеловала Эйдриана в губы.
– Джулиан скрутил в нижней гримерной косячок, Эди. Присоединяйся к нам.
– Ха! Отлично! Скрутил косячок! Ну, великолепно! Как мне это нравится… она, э-э, просто… ну, вы понимаете, – пытался объяснить Эйдриан, пока оба они смотрели, как Бриджит шустро сбегает по лестнице.
– Разумеется, дорогой коллега! Так вот, я на минуту подумал, как я уже говорил, будто вы ожидаете, что я сочту удовлетворительным выполнением задания адаптацию вашего романа. Но сочинение его я принимаю, и с удовольствием. Превосходная концепция. Он превысил самые оптимистические мои ожидания.
– Вы хотите сказать, что знаете?..
– Помимо трехсот сорока семи анахронизмов, которые еще предстоит обнаружить доктору Андерсону и его группе, мне выпал счастливый случай побывать однажды под вечер у вас на квартире. Как я сумел перепутать лестницы А и Г, представить себе не могу. Обычно я не настолько рассеян. Однако, еще не успев сообразить, что ошибся, я споткнулся о вашу рукопись.
– Споткнулись о пачку бумаг, завернутых в одеяло и спрятанных наверху книжного шкафа?
– Когда я в ударе, я обо что только не спотыкаюсь. Еще первокурсником я ухитрился споткнуться о Кембридж.
– Не сомневаюсь.
– Нелепая небрежность с моей стороны, я знаю. Впрочем, это недуг не одной только старости. Насколько мне известно, ваш друг Гэри Коллинс тоже как-то споткнулся и упал прямо в мою квартиру. А в ней, сколько я понимаю, не успев понять, куда он попал, споткнулся о телефон. Такие недоразумения случаются чаще, чем кажется многим.
– О господи. Но если вы знали все с самого начала, почему же вы…
– Не поднял шума? У меня имелись на то свои причины, и ваша рукопись образцово им соответствовала. Английское отделение Святого Матфея никогда еще не получало так много новых исследователей и такого притока субсидий. Одно только Диккенсовское общество Чикаго… впрочем, вам это не интересно. Я искренне восхищен. Вот уже второй раз вам не удалось разочаровать меня. В наши дни так трудно найти хорошего плута. Вы сокровище, Эйдриан, подлинное сокровище. Хотя одно мне не ясно. Почему вам пришла в голову счастливая мысль сделать местом нахождения рукописи Святого Матфея, а не университетскую библиотеку?
– Ну, я хотел, чтобы она стала собственностью колледжа. В то время я предполагал, что именно вы ее опубликуете.
– И, когда выяснится правда, тухлые яйца полетят в меня? Примерно это я и подозревал. Нет, вы слишком великолепны. Я уверен, мы с вами подружимся.
– Нет, я не совсем это имел в виду…
– Вы оказали своему колледжу великую услугу. Теперь я оставлю вас, уступив место предстоящим увеселениям, бесчинству, наркотикам и плотской разнузданности. Силен с его злобными морщинами не нужен на игрищах юности. О, смотрите, вон – тот молодой человек из Нарборо, которого вы при первой нашей встрече обставили на крикетном поле. Превосходное исполнение, мой дорогой Картрайт. Не стыжусь признаться, что я плакал, не таясь.
Хьюго неуверенно кивнул и подошел к Эйдриану, раскрасневшийся, пошатывающийся, бутылка в одной руке, сигарета в другой.
– И кто это к нам пришел? – поинтересовался Эйдриан. – Аллегория Разгула и Падения?
Хьюго радостно рыгнул и ткнул пальцем в прощавшегося с Дженни Трефузиса.
– А я откуда-то знаю этого старого пердуна, – выговорил он.
– Ты говоришь о старом пердуне, которого я люблю. Этот старый пердун – гений. Этот старый пердун выиграл тысячу фунтов, поставив на Чартхэм-Парк против Нарборо-Холл. Уж крикетный-то матч ты помнить должен.
– Ах да, верно. Ты тогда смухлевал.
– Смухлевал?
– Дональд Трефузис. Дядя Филипа Слэйттери. Друг старины Биффо Биффена из нашей школы. Я все помню. Мнемозина, не следует этого забывать, была матерью всех муз.
Эйдриан удивленно вгляделся в него.
– Совершенно верно.
– По крайности, согласно Гесиоду. Так что он здесь делает, этот старый пердун?
– Он казначей кембриджского театра. К ним подошли Дженни и Гэри.
– Ради бога, кончай пить, Хьюго. При таких темпах ты будешь завтра выглядеть не на четырнадцать лет, а на сорок.
– Человек, только что выставлявшийся напоказ перед четырьмя сотнями людей, включая и собственную мать, имеет полное право напиться.
– Господи, да, я и забыл, здесь же была знаменитая Элен Льюис, – сказал Эйдриан. – Как ей это показалось?
– Очень нахваливала всех и вся, кроме меня.
– Ты не понравился ей? – спросила Дженни.
– Она просто не упомянула обо мне, только и всего.
Дженни попыталась утешить Хьюго, высказав догадку, что дело, скорее всего, в профессиональной зависти. Эйдриан поманил к себе Гэри, который уже вовсю отплясывал с осветителем.
– Трефузис все знает, – сказал он. – Старый прохвост вломился в нашу квартиру. Но это нам ничем не грозит.
– Что именно знает Трефузис? – спросил услышавший его Хьюго.
– Да ничего, ничего.
– Трефузис – это старый пердун, которого любит Эйдриан, – сообщил Хьюго Дженни и всем присутствующим. – Раньше старым пердуном, которого он любит, был я. А теперь Трефузиси-сисис.
– Хватит, Хьюго, пора бай-бай.
– Нет, правда? – спросила Дженни. – А я считала себя старой пердуньей, которую он любит.
– Эйдриан всех любит, ты разве не знала? Он любит даже Люси.
– А кто такая Люси, черт побери?
– О господи, времени-то уже сколько. Дженни, если мы собираемся поспеть в Ньюнем, нам пора…
– Люси – это его собака. Он любит Люси.
– Все правильно. Я люблю Люси. В главных ролях Люсиль Болл и Дези Арназ. А теперь нам и вправду…
– Знаешь, что он однажды проделал в Харрогите? Притворился, будто…
– А, дьявол, его сейчас вырвет, – сказал Гэри.
Основной удар блевотины пришелся на Эйдриана, который с редким для него смирением счел, что вполне его заслужил.
