В Падуе его ожидали две новости: хорошая и дурная. Дурная была связана с настроением декана.

— О вас много говорят в Падуе, — начал Алессандро де Леньяно. — И, конечно, ничего хорошего.

Декан сообщил анатому, что Беатрис, молоденькая проститутка из таверны «Муло», была осуждена и сожжена за колдовство.

— Она упоминала вас в своих показаниях, — декан ограничился лаконичной фразой.

Матео Колон молчал.

— Что касается меня, — продолжил декан, —я сегодня же отдал бы вас в руки Инквизиции. —Его собеседник заметно побледнел. — Однако судьба на вашей стороне.

Тут он рассказал, что некий аббат, состоящий в родстве с Медичи, велел призвать анатома во Флоренцию. Одна синьора из Кастилии — вдова благородного флорентийского синьора, маркиза де Малагамба — тяжко страдает, и пресветлый герцог, весьма дружный с Медичи, нуждаясь в услугах анатома, хочет заключить с ним контракт. Он платит тысячу флоринов вперед и еще пятьсот, если понадобится привлечь какого-нибудь ученика или помощника. Декан считал, что это предложение достойно того, чтобы предать забвению дело Беатрис и свидетельства Лаверды и Каландры в обмен на гонорар, предложенный преподавателю вверенного ему Университета. — Поезжайте во Флоренцию завтра же, —закончил Алессандро де Леньяно и, прежде чем проститься с Матео Колоном, добавил: —Что касается ученика, то с вами поедет Бертино. Это решено.

Протестовать не имело смысла. Матео Колон только кивнул в ответ — ведь декан не оставил ему никакой возможности торговаться. Полное имя Бертино было Альберто, и он носил ту же фамилию, что и декан. Никто не мог точно сказать, в каком родстве они состоят. Но Бертино был глазами и ушами Алессандро де Леньяно, и теперь этот парень, превосходящий глупостью даже своего покровителя, должен был сделаться тенью анатома во Флоренции.

Инес была старшей дочерью знатного семейства, отцом ее являлся

Дон Родриго Торремолинос, граф де Уркихо и синьор Наварры, матерью — Исабель де Альба, герцогиня де Куэрнавака и графиня де Уркихо. К великому сожалению отца, у них не было детей мужского пола. Таким образом, по праву первородства, эта крошка, Ее Светлость, получала в свое полное распоряжение potestas* и divitia. Так же обстояли дела с родовым поместьем и титулом, однако, все это, казалось, не пригодится семимесячной болезненной девочке, бледной и хрупкой. Словно ее маленькое тельце было слишком недозрелым, чтобы удерживать душу; казалось, жизнь не просто вот-вот покинет малютку, а что она и не приходила к ней вовсе. Колыбелька с высоким изголовьем, сделанная для нее лучшим столяром Кастилии, была так велика, что крошку Инес трудно было разглядеть в складках шелка. Она почти не подавала признаков жизни, каждый ее жуткий хрип казался последним. Столяр, едва закончив колыбель, принялся сооружать крохотный гробик. Шли дни, девочка все больше теряла в весе, если можно так сказать о почти невесомом существе. Кормилица, видя, что малышка не в силах даже сосать грудь, считала случай совершенно безнадежным — казалось, девочка получит последнее причастие раньше первого. Но Инес выжила. Как — одному Богу ведомо. Мало-помалу — так неизвестно откуда взявшиеся нежные почки покрывают сухие ветки, —в лице девочки заиграли живые краски. По мере того как малышка росла, родовые поместья приходили в упадок. Оливковые рощи и виноградники, которые в былые времена были самыми лучшими, самыми плодоносными на всем полуострове, о чем свидетельствовал фамильный герб, были поражены внезапной болезнью, методично губившей все ростки, проявлявшие стремление зеленеть. Дон Родриго разорился, у него не осталось ничего, кроме многочисленных титулов. В отчаянии он проклинал чрево своей супруги — бесплодное поле, не дающее ничего, кроме сорной травы, — не способное принести сына, продолжателя рода, который, по крайней мере, мог бы принести в дом приданое жены. Было ясно, что герцогиня способна производить на свет только никому не нужных девочек. Потеряв надежду, дон Родриго предпринял поездку во Флоренцию, дабы попросить помощи у своего кузена, маркиза де Малагамба, с которым, кроме родства, его с давних лет объединяло общее занятие —выращивание олив. Благородный испанец просил, умолял и чуть не плакал. Маркиз показал себя добрым человеком, склонным к сочувствию и состраданию. Он помог двоюродному брату советом, ободряющими словами и верой, что же касается денег, не дал ни флорина. Дон Родриго вернулся в Кастилию безутешным. Однако на следующий год, летом, в дом благородного кастильца прибыл гонец. Он привез послание от кузена-маркиза. К изумлению графа, флорентинец просил руки его дочери Инес, а взамен предлагал дону Родриго сумму, которую тот пытался выклянчить прошлой зимой. Предложение имело весьма вескую причину: маркиз, вдовец, не имея наследников, нуждался в средстве, которое бы дало возможность получить законного сына — то есть, в женщине. С другой стороны, союз с кастильским родом, которому он таким образом оказывал благодеяние, расширял его владения до Иберийского полуострова. Гонец уехал во Флоренцию с согласием дона Родриго. Инес к тому времени едва исполнилось тринадцать.

Не было ни нарядов, ни ухаживания, ни любовных писем или подарков — подарком была сама Инес, которую муж получал из рук родителей. Она отправилась во Флоренцию, где ее дожидался маркиз, в сопровождении членов обоих семейств. Инес вышла замуж девственной и добродетельной. Маркиз происходил из благородного рода Карла Великого, и когда Инес впервые увидела своего мужа, у нее создалось впечатление, что в его тучной фигуре совместились объемы всех его знатных предков, а в нем самом — возраст всех прославленных каролингских пращуров. Она и представить себе не могла, что муж ее окажется столь старым и тучным, хотя, впрочем, она себе его вообще никак не представляла.

Инес была хорошей женой, вручившей своему супругу всю свою virtus in conjugio*; в ней была видна родовитость и, кроме того, «целомудрие», то есть христианская супружеская чистота. Если жена, согласно церковной заповеди, должна отказаться от всякой страсти и «относиться к мужу так, будто его у нее нет», для Инес это не представляло никакой трудности; на самом деле, она едва умещалась на супружеском ложе рядом со своим огромным мужем. Ей не приходилось обуздывать вспышек похоти, ее не мучила низменная страсть. Она не чувствовала никакого влечения к своему мужу, да и ни к кому другому. Можно было сказать, что Инес совершенно лишена хоть какой-то чувственности. Ничто не доставляло ей наслаждения, но ничто ее и не отвращало. Она не знала ни вскриков, ни стонов, ни ночных желаний. За все время их брака у маркиза случилось три старческих эрекции, они три раза совокупились, и три раза Инес понесла, ни разу не испытав frenesi veneris — исступления страсти. Словно проклятие преследовало семью: как и мать, Инес не родила ни одного сына; каждый раз это были дочери, сухая листва с увядающего генеалогического древа каролингов. Четвертая эрекция была бы чудом; и потому, оскорбленный, недовольный и отчаявшийся маркиз решил умереть. Так он и сделал.

Инес была очень молода. Она полностью посвятила себя воспитанию своих трех никому не нужных дочерей, со скорбью вспоминая об усопшем супруге, которого не сумела порадовать, не сумела исполнить его желание дать новую ветвь своему благородному генеалогическому древу. Душу ее переполняло сочувствие и сострадание, она была обращена к Богу. В уединении своей комнаты Инес писала во имя Его бесчисленные поэмы. Она молилась. Она была одной из самых богатых женщин Флоренции.

Ее вдовство отягощалось только тем, что она не смогла исполнить святого супружеского долга — родить сына. В остальном ей не нужно было иной любви, кроме как к Богу. Она не чувствовала себя обделенной любовными утехами, не тосковала по милым радостям, ее не одолевали ни темные, ни грешные мысли: она никогда не знала первых, а потому ей в голову не могли прийти и другие.

Всего богатства, унаследованного Инес, не хватало, чтобы искупить горечь своей неспособности дать наследника усопшему супругу. И для того, чтобы умерить свои печали, а прежде всего, чтобы искупить вину перед памятью мужа, она решила продать оливковые рощи, виноградники и замки и на эти деньги построить монастырь. Таким образом, ведя жизнь чистую и целомудренную, она бы выполняла свой супружеский обет, посвятив себя служению мужскому по— раз уж ее чрево не сумело произвести на свет мужчину, — монашескому братству и бедным. Так она и сделала.

Считалось, что Инес идет прямым путем к святости, и это было правдой, пока — сейчас самое время это сказать — между ее чистой до прозрачности жизнью и вечным блаженством не встал человек — Матео Ренальдо Колон.

Инес была близка к тому, чтобы окончить свои дни, как истинная святая. Летом 1558 года она слегла от неведомой болезни. Она удалилась со своими тремя дочерьми в скромный дом около монастыря и с христианским смирением решила ждать смерти.

Дух Инес постепенно изменялся, становясь мрачным и пессимистичным, она уходила в мир темный и беспокойный. Любое происшествие, более или менее необычное или, напротив, обычное, обыденное, становилось для нее самым зловещим предзнаменованием: если звонили колокола аббатства, она не могла отделаться от мысли, что они звонят по одной из ее дочерей. Она опасалась за здоровье аббата, которое, напротив, было превосходно, и, по правде сказать, за всех, кто был рядом. Самый обычный насморк оказывался, несомненно, роковым воспалением легких с неминуемым смертельным исходом. Со временем все эти страхи сломили ее дух, она подозревала, что страдает самыми тяжелыми болезнями, простое раздражение кожи было для нее симптомом близкого конца от проказы. Ей казалось, смерть подстерегает ее всюду. Она страдала от бесконечных мучительных бессонниц, во время которых сердце готово было выскочить из груди, ее терзала болезненная одышка, внушавшая ей убеждение, что она умрет от удушья, то и дело вся она покрывалась холодным потом. Лежа в кровати, она представляла, как будет выглядеть ее тело после смерти, и ее мучила мысль о разложении собственной молодой плоти. Вскоре все эти тревожные болезненные явления перешагнули порог ночи и совершенно заполонили ее жизнь. Мало-помалу, из-за головокружений, мешавших ей ходить, Инес решила окончательно укрыться в своей постели и ожидать, как рассудит Бог. Но она не нашла в Боге ни спокойствия, ни утешения, что еще больше усилило ее муки, поскольку противоречило ее благочестивому сознанию. Инес даже не могла ожидать смерти с христианским смирением. Она непрерывно страдала.

Видя, что здоровье Инес окончательно расстроилось, аббат вспомнил, что некий падуанский хирург чудесным образом спас жизнь одному умирающему, о чем в свое время много говорили. И потому он, не колеблясь, обратился с ходатайством к своему знатному кузену, близкому к Медичи, и тот, не останавливаясь перед затратами, прислал ему тысячу флоринов в качестве гонорара для светила и еще пятьсот на дорогу и другие непредвиденные расходы.