3
Но кое-что по-прежнему еще происходило. Один парень спалился на той же самой лестнице, где застрял я. Спалился он там с головой, засунутой под юбку какой-то девахе. Затем одна из девиц, работавших в кафетерии, пожаловалась, что ей не заплатили обещанного за сеанс орального соития, предоставленного ею одному общему нарядчику и троим сортировщикам. Девицу и троих сортировщиков выперли, а общего нарядчика разжаловали в рядовые надзиратели.
Затем я поджег почтамт.
Меня отправили сортировать бумаги третьего класса, а я курил сигару, перекладывая пачки почты с ручной тележки, и тут подошел какой-то парень и сказал:
– ЭЙ, У ТЕБЯ ПОЧТА ГОРИТ!
Я огляделся. Точно. Язычок пламени поднимался, словно танцующая змейка. Очевидно, чуть раньше туда попал комок горящего пепла с сигары.
– Ох, блядь!
Пламя быстро росло. Я схватил каталог и наотмашь, плоскостью, выбил из огня все дерьмо. Полетели искры. Стало жарко. Как только я погасил одну стопку, занялась другая.
Я услышал голос:
– Эй! Огнем пахнет!
– ТУТ НЕ ОГНЕМ ПАХНЕТ, ИДИОТ! – заорал я. – ТУТ ПАХНЕТ ДЫМОМ!
– Наверное, пора ноги делать!
– Так и пошел тогда к черту! – завопил я. – ПОШЕЛ ВОН!
Пламя обжигало мне руки. Я должен был спасти почту Соединенных Штатов – эту макулатуру третьего класса!
Наконец я взял его под контроль. Ногой столкнул всю кипу бумаги на пол и затоптал остатки тлевшего пепла.
Подошел надзиратель, хотел что-то мне сказать. Я стоял с обгоревшим каталогом в руке и ждал. Надзиратель посмотрел на меня и отошел.
Затем я продолжил сортировать по ящикам третьеклассный мусор. Все сгоревшее откладывал в сторону.
Сигара моя потухла. Я не стал ее раскуривать.
Руки начало саднить, и я сходил к питьевому фонтанчику, сунул их под воду. Не помогло.
Нашел надзирателя и попросил у него увольнительную в медпункт.
Медсестра была та же самая, что, бывало, приходила к моим дверям и спрашивала:
– Ну, в чем дело, мистер Чинаски?
Когда я вошел в медпункт, она спросила то же самое.
– Помните меня, а? – спросил я.
– О да, у вас очень неприятные ночи бывали.
– Ну да, – ответил я.
– У вас в квартире до сих пор женщины? – спросила она.
– Ara. A y вас – до сих пор мужчины?
– Ладно, мистер Чинаски, что с вами случилось?
– Руки обжег.
– Подойдите сюда. Как вы обожгли руки?
– Какая разница? Обжег и все.
Она мне их чем-то промакивала. Одна ее грудь проехалась по мне.
– Как это произошло, Генри?
– Сигарой. Стоял рядом с тележкой третьего класса. Должно быть, туда пепел упал. Вспыхнуло.
Грудь снова уперлась в меня.
– Не дергайте руками, пожалуйста!
Тут она возложила на меня весь свой фланг, пока мазала руки какой-то мазью. Я сидел на табуретке.
– В чем дело, Генри? Что вы так нервничаете?
– Ну… знаете же, как бывает, Марта.
– Меня зовут не Марта. Меня зовут Хелен.
– Давайте поженимся, Хелен.
– Что?
– Я имею в виду – когда я смогу снова пользоваться руками?
– Хоть сейчас, если вам так хочется.
– Что?
– Я имею в виду, на рабочем месте. Она обернула их марлей.
– Мне уже лучше, – сказал я.
– Почту жечь нельзя.
– Это макулатура.
– Вся почта важна.
– Учту, Хелен.
Она подошла к своему столу, я – за ней. Она заполнила мне увольнительную. В своем беленьком чепчике она выглядела очень мило. Надо будет придумать, как сюда вернуться.
Она заметила, как я разглядываю ее тело.
– Ладно, мистер Чинаски, мне кажется, вам пора.
– Ох, да… Ну ладно, спасибо за все.
– Это моя работа.
– Еще бы.
Неделю спустя повсюду висели таблички: НА ЭТОМ УЧАСТКЕ НЕ КУРИТЬ. Сортировщикам курить запрещалось, если они не пользовались пепельницами. С кем-то заключили контракт на производство этих самых пепельниц. Смотрелись они славно. Причем гласили: СОБСТВЕННОСТЬ ПРАВИТЕЛЬСТВА СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ. Сортировщики их по большей части сперли.
НЕ КУРИТЬ.
Я, Генри Чинаски, в одиночку реформировал всю почтовую систему.
