Обо всем, что великий комбинатор сделал в дни, последовавшие за переселением на постоялый двор, Паниковский отзывался с большим неодобрением.

– Бендер безумствует! – говорил он Балаганову. – Он нас совсем погубит!

И на самом деле, вместо того, чтобы постараться как можно дольше растянуть последние тридцать четыре рубля, обратив их исключительно на закупку продовольствия, Остап отправился в цветочный магазин и купил за тридцать пять рублей большой, как клумба, шевелящийся букет роз. Недостающий рубль он взял у Балаганова. Между цветов он поместил записку: «Слышите ли вы, как бьется мое большое сердце?» Балаганову было приказано отнести цветы Зосе Синицкой.

– Что вы делаете? – сказал Балаганов, взмахнув букетом. – Зачем этот шик?

– Нужно, Шура, нужно, – ответил Остап. – Ничего не поделаешь.У меня большое сердце. Как у теленка. И потом это все равно не деньги. Нужна идея.

Вслед за тем Остап уселся вАнтилопуи попросил Козлевича вывезти его куда-нибудь за город.

– Мне необходимо, – сказал он, – пофилософствовать в одиночестве обо всем происшедшем и сделать необходимые прогнозы в будущее.

Весь день верный Адам катал великого комбинатора по белым приморским дорогам, мимо домов отдыха и санаторий, где отдыхающие шлепали туфлями, поколачивали молотками крокетные шары или прыгали у волейбольных сеток. Телеграфная проволока издавала виолончельные звуки. Дачницы тащили в ковровых кошелках синие баклажаны и дыни. Молодые люди с носовыми платками на мокрых после купанья волосах дерзко заглядывали в глаза женщинам и отпускали любезности, полный набор которых имелся у каждого черноморца в возрасте до двадцати пяти лет. Если шли две дачницы, молодые черноморцы говорили им вслед: «Ах, какая хорошенькая та, которая с краю».При этом они от души хохотали. Их смешило, что дачницы никак не смогут определить, к которой из них относится комплимент. Если же навстречу попадалась одна дачница, то остряки останавливались, якобы пораженные громом, и долго чмокали губами, изображая любовное томление. Молодая дачница краснела и перебегала через дорогу, роняя синие баклажаны, что вызывало у ловеласов гомерический смех.

Остап полулежал на жестких антилоповских подушках и мыслил. Сорвать деньги с Полыхаева или Скумбриевича не удалось – геркулесовцы уехали в отпуск. Безумный бухгалтер Берлага был не в счет–от него нельзя было ждать хорошего удоя. А между тем планы Остапа и его большое сердце требовали пребывания в Черноморске. Срок этого пребывания он сейчас и сам затруднился бы определить.

Услышав знакомый замогильный голос, Остап взглянул на тротуар. За шпалерой тополей шествовала под руку немолодая уже чета. Супруги, видимо, шли на берег. Позади тащился Лоханкин. Он нес в руках дамский зонтик и корзинку, из которой торчал термос и свешивалась купальная простыня.

– Варвара, – тянул он, – слушай, Варвара!

– Чего тебе, горе мое? – спросила Птибурдукова, не оборачиваясь.

– Я обладать хочу тобой, Варвара!..

– Нет, каков мерзавец! – заметил Птибурдуков, тоже не оборачиваясь.

И странная семья исчезла в антилоповской пыли.

Когда пыль упала на землю, Бендер увидел на фоне моря и цветочного партера большое стеклянное ателье. Гипсовые львы с измаранными мордами сидели уподножияширокой лестницы. Из ателье бил беспокойный запах грушевой эссенции. Остап понюхал воздух и попросил Козлевича остановиться. Он вышел из машины и снова принялся втягивать ноздрями живительный запах эссенции.

–Как этоя сразу не догадался! – пробормотал он, вертясь у подъезда.

Он устремил взор на вывеску «1я Черноморская кинофабрика», погладил лестничного льва по теплой гриве и, промолвив: «Голконда», быстро отправился назад, на постоялый двор.

Всю ночь он сидел у подоконника и писал при свете керосиновой лампочки. Ветер, забегавший в окно, перебирал исписанные листки. Перед сочинителем открывался не слишком привлекательный пейзаж. Деликатный месяц освещал не бог весть какие хоромы. Постоялый двор дышал, шевелился ихрапелво сне. Невидимые, в темных углах перестукивались лошади. Мелкие спекулянты спали на подводах, подложив под себя свой жалкий товар. Распутавшаяся лошадь бродила по двору, осторожно переступая через оглобли, волоча засобойнедоуздок и суя морду в подводы,в поисках ячменя. Подошла она и к окну сочинителя и, положив голову на подоконник, с печалью посмотрела на Остапа.

– Иди, иди, лошадь, – заметил великий комбинатор, – не твоего это ума дело!

Перед рассветом, когда постоялый двор стал оживать и между подводами уже бродил мальчик с ведром воды, тоненько выкликая: «Кому кони напувать?», Остап окончил свой труд, вынул из «делаКорейко» чистый лист бумаги и вывел на нем заголовок:

«Шея» Многометражный фильм. Сценарий О.Бендера

На 1-й Черноморской кинофабрике был тот ералаш, какой бывает только на конских ярмарках и именно в ту минуту, когда всем обществом ловяткарманщика.

В подъезде сидел комендант. У всех входящих он строго требовал пропуск, но если ему пропуска не давали, то он пускал и так. Люди в синих беретах сталкивались с людьми в рабочих комбинезонах, разбегались по многочисленным лестницам и немедленно по этим же лестницам бежали вниз. В вестибюле они описывали круг, на секунду останавливались, остолбенело глядя перед собой, и снова пускалисьбежатьнаверх с такой прытью, будто бы их стегали сзади мокрым линьком. Стремглав проносились ассистенты, консультанты, эксперты, администраторы, режиссеры со своими адъютантами, осветители, редакторы-монтажеры, пожилые сценаристки, заведующие запятыми и хранители большой чугунной печати.

Остап, принявшийся было расхаживать по кинофабрике обычным своим шагом, вскоре заметил, что никак не может включиться в этот кружащийся мир. Никто не отвечал на его расспросы, никто не останавливался.

– Надо будет примениться к особенностям противника, – сказал Остап.

Он тихонько побежал и сразу же почувствовал облегчение. Ему удалось даже перекинуться двумя словечками с какой-то адъютантшей. Тогда великий комбинатор побежал с возможной быстротой и вскоре заметил, что включился в темп. Теперь он бежал ноздря в ноздрю с заведующим литературной частью.

– Сценарий! – крикнул Остап.

– Какой? – спросил завлит, отбивая твердую рысь.

– Хороший! – ответил Остап, выдвигаясь на полкорпуса вперед.

– Я вас спрашиваю, какой? Немой или звуковой?

– Немой.

Легко выбрасывая ноги в толстых чулках, завлит обошел Остапа на повороте и крикнул:

– Не надо.

– То естькак ненадо? – спросил великий комбинатор, начиная тяжело скакать.

– А так.Немого кино уже нет. Обратитесь к звуковикам.

Оба они на миг остановились, остолбенело посмотрели друг на друга и разбежались в разные стороны. Через пять минут Бендер, размахивая рукописью, опять бежал в подходящей компании, между двумя рысистыми консультантами.

– Сценарий! – сообщил Остап, тяжело дыша.

Консультанты, дружно перебирая рычагами, оборотились к Остапу.

– Какой сценарий?

– Звуковой.

– Не надо, – ответили консультанты, наддав ходу.

И великийкомбинатор опять сбился с ноги и позорно заскакал.

– Как жеэто ненадо?

– Так вот и не надо. Звукового кино еще нет.

В течение получаса добросовестной рыси Бендер уяснил себе щекотливое положение дел на 1й Черноморской кинофабрике. Вся щекотливость заключалась в том, что немое кино уже не работало ввиду наступления эры звукового кино, а звуковое еще не работало по причине организационных неполадок, связанных с ликвидацией эры немого кино.

В разгаре рабочего дня, когда бег ассистентов, консультантов, экспертов, администраторов, режиссеров, адъютантш, осветителей,сценаристоки хранителей большой чугунной печати достиг резвости знаменитого в свое время «Крепыша», распространился слух, что где-то,в какой-то комнате,сидит человек, который в срочном порядке конструирует звуковое кино. Остап со всего ходу вскочил в большой кабинет и остановился, пораженный тишиной. За столом боком сидел маленький человек с бедуинскойбородкой взолотом пенсне со шнурком. Нагнувшись, он с усилием стаскивал с ноги ботинок.

– Здравствуйте, товарищ! – громко сказал великий комбинатор.

Ночеловечекне ответил. Он снял ботинок и принялся вытряхивать из него песок.

– Здравствуйте,– повторил Остап. – Я принес сценарий.

Человек с бедуинской бородкой не спеша надел ботинок и молча стал его шнуровать. Закончив это дело, он повернулся к своим бумагам и, закрыв один глаз, начал выводитьбледныекаракули.

– Чтожвы молчите? – заорал Бендер с такой силой, что на столе кинодеятеля звякнула телефонная трубка.

Только тогда кинодеятель поднял голову, посмотрел на Остапа и сказал:

– Пожалуйста, говорите громче. Я не слышу.

– Пишите ему записки, – посоветовал проносившийся мимо консультант в пестром жилете, – он глухой.

Остап подсел к столу и написал на клочке бумаги:

«Вы звуковик?»

– Да, – ответил глухой.

«Принес звуковой сценарий. Называется „Шея“, народная трагедия в шести частях», – быстро написал Остап.

Глухой посмотрел на записку сквозь золотое пенсне и сказал:

– Прекрасно.Мы сейчас же втянем вас в работу. Нам нужны свежие силы.

«Рад содействовать. Как в смысле аванса?» – написалОстап.

– «Шея»,это как раз то, что нам нужно! – сказал глухой. – Посидите здесь, я сейчас приду. Только никуда не уходите. Я ровно через минуту.

Глухой захватил сценарий многометражного фильма «Шея» и выскользнул из комнаты.

– Мы вас втянем в звуковую группу! – крикнул он, скрываясь за дверью. – Через минуту я вернусь.

После этого Остап просидел в кабинете полтора часа, но глухой не возвращался. Только выйдя на лестницу и включившись в темп, Остап узнал, что глухой уже давно уехал в автомобиле и сегодня не вернется. И вообще никогда сюда не вернется, потому что его внезапно перебросили в Умань для ведения культработы среди ломовых извозчиков. Но ужаснее всего было то, что глухой увез сценарий многометражного фильма «Шея». Великий комбинатор выбрался из круга бегущих, движения которых все ускорялись, и ошалело опустился на скамью, припав к плечу сидевшего тут же швейцара.

– Вотия! – сказал вдруг швейцар, развивая, видимо, давно мучившую его мысль. – Сказал мне помреж Терентьев бороду отпустить. Будешь, говорит, Навуходоносора играть илиБалтазарав фильме, вот названия не помню. Я и отрастил, смотри, какая бородища,патриаршая.А теперь что с ней делать, с бородой? Помреж говорит,не будет больше немого фильма, а в звуковом, говорит, тебе играть невозможно, голос у тебя неприятный. Вот и сижу с бородой, тьфу, как козел! Брить жалко, а носить стыдно. Так и живу.

– А съемки у вас производятся? – спросил Бендер, постепенно приходя в сознание.

– Какие могут быть съемки? – важно ответил бородатый швейцар: – летошнийгод сняли немой фильм из римской жизни. До сих пор отсудиться не могут по случаю уголовщины.

– Почему же они все бегают? – осведомился великий комбинатор, показывая на лестницу.

– У нас не все бегают, – заметил швейцар, – вот товарищ Супругов не бегает. Деловой человек. Все думаю к нему насчет бороды сходить, узнать, как за бороду платить будут: по ведомости или ордер отдельный...

Услышав словоордер, Остап пошел к Супругову. Швейцар не соврал. Супругов не скакал по этажам, не носил альпийского берета, не носил даже заграничных приставских шаровар-гольф. На нем приятно отдыхал взор.

Великого комбинатора он встретил чрезвычайно сухо.

– Я занят, – сказал он павлиньим голосом, – вам я могууделить двеминуты.

– Этого вполне достаточно, – начал Остап. – Мой сценарий «Шея»...

– Короче, – сказал Супругов.

– Сценарий «Шея»...

– Вы говорите толком, что вам нужно?

– «Шея»...

– Короче. Сколько вам следует?

– У меня какой-то глухой...

– Товарищ! Если вы сейчас же не скажете, сколько вам следует, то я попрошу вас выйти. Мне некогда.

– Девятьсот рублей, – пробормотал великий комбинатор.

– Триста,– категорически заявил Супругов. – Получите и уходите. И имейте в виду, вы украли у меня лишних полторы минуты.

Супругов размашистым почерком накатал записку в бухгалтерию, передал ее Остапу и ухватился за телефонную трубку.

Выйдя из бухгалтерии, Остап сунул деньги в карман и сказал:

– Навуходоносор прав. Один здесь деловой человек – и тот Супругов.

Между тем беготня по лестницам, кружение, визг и гоготанье на 1й Черноморской кинофабрике достигли предела.Адъютантшискалили зубы. Помрежи вели черного козла, восхищаясь его фотогеничностью. Консультанты, эксперты и хранители чугунной печати сшибались друг с другом и хрипло хохотали. Пронеслась курьерша с помелом. Великому комбинатору почудилось даже, что один из ассистентов-аспирантов в голубых панталонах взлетел над толпой и, обогнув люстру, уселся на карнизе.

Вту же минуту раздался бой вестибюльных часов.

– Баммм!– ударили часы.

Вопли и клекот потрясли стеклянное ателье. Ассистенты, консультанты, эксперты и редакторы-монтажеры катились вниз по лестницам. У выходных дверей началась свалка.

– Баммм! Баммм!– били часы.

Тишина выходила из углов. Исчезли хранители большой печати, заведующие запятыми, администраторы и адъютантши. Последний раз мелькнуло помело курьерши.

– Баммм!– ударили часы в четвертый раз.

В ателье уже никого не было. И только в дверях, зацепившись за медную ручку карманом пиджака, бился, жалобно визжал и рыл копытцами мраморный пол ассистент-аспирант в голубых панталонах.

Служебный день завершился.

С берега, из рыбачьего поселка, донеслось пенье петуха.

Когда антилоповская касса пополнилась киноденьгами, авторитет командора, несколько поблекший после бегства Корейко, упрочился. Паниковскому была выдана небольшая сумма на кефир и обещаны золотые челюсти. Балаганову Остап купил пиджак и в придачу к нему скрипящий, как седло, кожаный бумажник. Хотя бумажник был пуст, Шура часто вынимал его и заглядывал внутрь. Козлевич получил пятьдесят рублей на закупку бензина.

Антилоповцы величестную, нравственную, почти что деревенскую жизнь. Они помогали заведующему постоялым двором наводить порядки и вошли в курс ценнаячмень и сметану. Паниковский иногда выходил во двор, озабоченно раскрывал рот ближайшей лошади, гляделназубы и бормотал: «Добрый жеребец», хотя перед ним стояла добрая кобыла.

Один лишь командор пропадал по целым дням, а когда появлялся на постоялом дворе, бывал весел и рассеян. Он подсаживался к друзьям, которые пили чай в грязной стеклянной галерее, закладывал за колено сильную ногу в красном башмаке и дружелюбно говорил:

– В самом ли деле прекрасна жизнь, Паниковский, или мне это только кажется?

– Где это вы безумствуете? – ревниво спрашивал нарушитель конвенции.

– Старик! Эта девушка не про вас, – отвечал Остап.

При этом Балаганов сочувственно хохотал и разглядывал новый бумажник, а Козлевич усмехался в свои кондукторские усы. Он не раз уже катал командора и Зосю поприморскомушоссе.

Погода благоприятствовала любви. Пикейные жилеты утверждали, что такого августа не было еще со времен порто-франко. Ночь показывала чистое телескопическое небо, а день подкатывал к городу освежающую морскую волну. Дворники у своих ворот торговали полосатыми монастырскими арбузами, и граждане надсаживались, сжимая арбузы с полюсов и склоняя ухо, чтобы услышать желанный треск. По вечерам со спортивных полей возвращались потные счастливые футболисты. За ними, подымая пыль, бежали мальчики. Они показывали пальцами на знаменитого голкипера, а иногда даже подымали его на плечи и с уважением несли.

Однажды вечером командор предупредил экипажАнтилопы, что назавтра предстоит большая увеселительная прогулка за город с раздачей гостинцев.

– Ввиду того что наш детский утренник посетит одна девушка, – сказал Остап значительно, – попросил бы господ вольноопределяющихся умыть лица, почиститься, а главное,не употреблять в поездке грубых выражений.

Паниковский очень взволновался, выпросил у командора три рубля, сбегал в баню и всю ночь потом чистился и скребся, как солдат перед парадом. Он встал раньше всех и очень торопил Козлевича. Антилоповцы смотрели на Паниковского с удивлением. Он был гладко выбритиприпудрен так, что походил наклюкву в сахаре. Он поминутно обдергивал на себе пиджак и с трудом ворочал шеей в оскар-уайльдовском воротничке.

Во время прогулки, которая прошла хорошо и весело,Паниковский держался весьма чинно. Когда его знакомили с Зосей, он изящно согнул стан, но при этом так сконфузился, что даже пудра на его щеках покраснела. Сидя в автомобиле, он поджимал левую ногу, скрываяпорванныйботинок, из которогопроглядывалбольшой палец. Зося была в белом платье, обшитом красной ниткой. Антилоповцы ей очень понравились. Ее смешил грубый Шура Балаганов, который всю дорогу причесывался гребешком «Собинов». Иногда же он очищал нос пальцем, после чего обязательно вынимал носовой платок и томно им обмахивался. Адам Казимирович училееуправлятьАнтилопой, чем также завоевал ее расположение. Немного смущалЗосюПаниковский. Она думала, что он не разговаривает с ней из гордости. Но чаще всего она останавливала взгляд на медальном лице командора.

На заходе солнца Остапраздалобещанные гостинцы. Козлевич получил брелок в виде компаса, который очень подошел к его толстым серебряным часам.Балаганову был преподнесен «Чтец-декламатор» вколенкоровомпереплете, аПаниковскому розовыйгалстук с синими цветами.

– А теперь, друзья мои, – сказал Бендер, когдаАнтилопавозвратилась в город, – мы с Зосей Викторовной немного погуляем, а вам пора на постоялый двор, бай-бай.

Ужепостоялый двор заснул и Балаганов с Козлевичемпускали носовые трели, а Паниковский с новым галстуком на шее бродил среди подвод, ломая руки в немой тоске.

– Какая фемина! – шептал он. – Я люблю ее, как дочь!

Остап сидел с Зосей на ступеньках музея древностей.Поплощади, выложенной лавой, прогуливались молодые люди, любезничая и смеясь. За строем платанов светились окна международного клуба моряков. Иностранные матросы в мягких шляпах шагали по два и по три, обмениваясь непонятными короткими замечаниями.

– Почему вы меня полюбили? – спросила Зося, трогая Остапа за руку.

– Вы нежная и удивительная, – ответил командор, – вы лучше всех на свете.

Долго и молча сидели они в черной тени музейных колонн, думая о маленькомсвоемсчастье. Было тепло и темно, как между ладонями.

– Помните, я рассказывала вам оКорейке? – сказала вдруг Зося. – О том, который делал мне предложение?

– Да, – сказал Остап рассеянно.

– Он очень забавный человек, – продолжала Зося. – Помните, я вам рассказывала, как неожиданно он уехал?

– Да, – сказал Остап более внимательно, – он очень забавный.

– Представьте себе, сегодня я получила от него письмо. Оченьзабавное...

– Что? – воскликнул влюбленный, поднимаясь с места.

– Вы ревнуете? – лукаво спросила Зося.

– М-м, немножко. Что же вам пишет этот пошляк?

– Он вовсе не пошляк. Он просто очень несчастный и бедный человек. Садитесь, Остап. Почему вы встали? Серьезно, я его совсем не люблю. Он просит меня приехать к нему.

– Куда, куда приехать? – закричал Остап. – Где он?

– Нет, я вам не скажу. Вы ревнивец. Вы его еще убьете.

– Ну что вы, Зося! – осторожно сказал командор. – Просто любопытно узнать, где это люди устраиваются.

– О, он очень далеко.Пишет, что нашел очень выгодную службу, здесь ему мало платили. Он теперь на постройке Восточноймагистрали.

– В каком месте?

– Честное слово, вы слишком любопытны! Нельзя быть таким Отелло!

– Ей-богу, Зося, вы меня смешите. Разве я похож на старого глупого мавра? Просто хотелось бы узнать, в какой части Восточноймагистралиустраиваются люди.

– Я скажу, если вы хотите. Он работает табельщиком всеверномукладочном городке, – кротко сказала девушка, – но он только так называется – городок.Всамом деле это поезд. Мне Александр Иванович очень интересно описал. Этот поезд укладывает рельсы. Понимаете? И по ним же движется. А навстречу ему, с юга, идет другой такой же городок. Скоро они встретятся. Тогда будет торжественная смычка. Все это в пустыне, он пишет, верблюды... Правда, интересно?

– Необыкновенно интересно, – сказал великий комбинатор, бегая под колоннами. – Знаете что, Зося, надо идти. Уже поздно. И холодно. И,вообще, идемте!

Он поднял Зосю со ступенек, вывел на площадь и здесь замялся.

– Вы разве меня не проводите домой? – тревожно спросилаЗося.

– Что? – сказал Остап. – Ах, домой? Видите, я...

– Хорошо, – сухо молвила Зося, – досвидания. И не приходите больше ко мне. Слышите?

Но великий комбинатор уже ничего не слышал. Только пробежав квартал, он остановился.

– Нежная и удивительная! – пробормотал он.

Остап повернул назад, вслед за любимой. Минуты две он несся под черными деревьями. Потом снова остановился, снял капитанскую фуражку и затоптался на месте.

– Нет, это не Рио-де-Жанейро! – сказал он наконец.

Он нахлобучилфуражку и, уже не рассуждая, помчался на постоялый двор.

В ту же ночьиз двора, бледно светя фарами, выехалаАнтилопа. Заспанный Козлевич с усилием поворачивал рулевое колесо. Балаганов успел заснуть в машине во время коротких сборов.Паниковский грустно поводилглазами, вздрагивая от ночной свежести. На его лице еще виднелись следы праздничной пудры.

– Карнавал окончился! – крикнул командор, когдаАнтилопасо стуком проезжала под железнодорожным мостом. – Начинаются суровые будни!

А в комнате старого ребусника у букета засохших роз плакала нежная и удивительная.