Часто говорят, что на детях великих людей природа отдыхает. У Александра Ярославича Невского было несколько сыновей, но всем им было далеко до своего великого отца. Старший, Василий, посаженный Александром в Новгороде, сначала не поладил с горожанами и был выгнан, затем попытался, как мы помним, поднять Новгород на татарских послов, организовав восстание против своего отца. Александр проявил великодушие: Василию дали тихо и спокойно умереть от пьянства. Более деятельными князьями были Дмитрий и Андрей Александровичи. Дмитрий придерживался западнического направления, Андрей поддерживал ханов Золотой Орды.

В Орде к концу XIII в. явственно обозначились признаки новой фазы монгольского этногенеза — акматической. Количество энергичных, алчных, готовых на все ради славы, почестей и добычи людей сильно выросло, и как следствие между ними постоянно возникали трения. Темник Ногай, правитель западных областей Орды (причерноморских степей и северного Крыма), попытался сбросить власть золотоордынских ханов и стал фактически независимым государем. Опирался Ногай на половцев, аборигенов причерноморских степей. К тому же, нуждаясь в поддержке на Руси, он договорился о союзе с Дмитрием Александровичем. В итоге честолюбивый темник достиг больших успехов, контролируя ханов Орды и проводя политику по собственному усмотрению. Так продолжалось до тех пор, пока хан Тохта, оказавшийся человеком энергичным, не договорился, в свою очередь, о союзе с князем Андреем Александровичем, войска которого пришли ему на помощь.

В 1299 г. в решающей битве где-то между Днепром и Днестром (место битвы точно не установлено) волжские татары, поддержанные русским войском, а также сибирскими и среднеазиатскими татарами Синей и Белой Орды, одержали верх.

Сам Ногай попал в плен. Пленил грозного темника русский ратник, который не отвел его к хану, а отрезал пленнику голову, которую и принес Тохте. Поступок был, с точки зрения военной монгольской этики, неприличным: Ногая полагалось казнить как преступника по ханскому приговору, а вовсе не убивать самосудом как пленника. И Тохта велел отрубить голову русскому ратнику. В дальнейшем Тохта, ставший после усмирения бунта Ногая вполне самостоятельным владыкой, показал себя решительным сторонником Руси и поддерживал русских князей, которым давал «ярлыки». В частности, князь Андрей с его помощью вскоре победил своего брата Дмитрия.

Младший сын Александра Невского, Даниил, получил «во княжение» крохотный городок в глуши — Москву. Даниил, в отличие от других князей, воевал мало. Московский князь занимался хозяйством: отстраивал свой город, развивал земледелие, заводил ремесла. Единственным его завоеванием стала Коломна, принадлежавшая рязанским князьям. Благодаря своей мирной политике Даниил приобрел большой авторитет и к началу XIV в. стал одним из влиятельных князей на Руси.

После смерти Андрея Александровича (1304), жившего в Городце, великим князем при поддержке Тохты стал Михаил Ярославич Тверской, племянник Александра Невского. Михаил Ярославич был по своему складу похож на былинного богатыря: храбр, силен физически, верен слову, благороден. Такие качества импонировали хану, и Михаил Тверской пользовался его полным доверием. С переходом «великого стола» к Михаилу Тверскому реальная власть ушла из рук сыновей Александра Ярославича.

Итак, уже в начале XIV в. прежняя Киевская Русь канула в небытие. Ни политического, ни этнического единства русских больше не существовало. Люди остались, но сама система власти и организации отношений между людьми оказалась разрушенной окончательно. Вместо старых городов Поднепровья появились новые центры. Наиболее важными из них были: Тверь — прекрасный богатый город на Волге, имевший выгодное географическое положение; Смоленск — западный щит Руси; Рязань — служившая защитой от беспорядочных набегов степных грабителей; отвоеванный у мордвы Нижний Новгород — торговый город и колонизационный центр на границе с волжскими булгарами; маленькая, затерянная в лесах Москва.

Но и эта небольшая часть Руси, принявшая благодаря политике Александра Невского татарскую ориентацию, не представляла собой целостного государственного образования. Сразу после смерти Михаила Тверского Тверь сделалась противницей Москвы. Суздаль и Нижний Новгород хотя и признавали власть великого князя, но тяготели к самостоятельности. Рязанцы, привыкшие к войне, столь же охотно «ратились» с москвичами, как и с татарами. Республиканский Новгород временами вообще переставал считать себя частью Русской земли, имея все шансы превратиться в особый славянский этнос. Новгородцы, обладая более высокой пассионарностью и сохранив традицию вечевого правления, противопоставляли себя всей остальной Руси — «низовским землям». Устойчиво сохранял Новгород и свои западнические симпатии. Например, некоторые новгородские попы принимали западных вольнодумцев и часто выступали против канонического византийского православия. Не случайно, как мы увидим в дальнейшем, Новгород в XIV–XV вв. не однажды становился источником церковных ересей на Руси.

Когда князь становился «великим князем Владимирским», получив ярлык от «царя», то есть золотоордынского хана, он фактически приобретал в качестве подданных только население своего удела — москвичей, тверичей или суздальцев. И если им не нравился этот князь или установленный им порядок, они могли совершенно свободно перейти за несколько десятков верст в любое соседнее княжество и там чувствовать себя вполне независимо.

Единственной связующей нитью для всех русских людей XIV в. оставалась православная вера. Всякий, кто исповедовал православие и признавал духовную власть русского митрополита, был своим, русским. И хотя «низовцы», считая новгородцев православными, ни на минуту не сомневались, что их надо бить, теологическая основа единства сохранялась. И потому только православная церковь противостояла тогда распаду Руси. Дальнейшие события подтвердили безусловный рост авторитета духовной власти среди народа.

Во время княжения Михаила Тверского произошло событие, на первый взгляд достаточно незначительное, но в действительности сыгравшее решающую роль в образовании будущего Московского государства. В 1305 г. митрополитом владимирским (митрополичий престол с 1299 г. находился именно во Владимире) был избран собором набожный волынский монах Петр. Новый митрополит, поселившийся во Владимире, посещал приходы и монастыри, занимался своим любимым делом — писанием икон. Словом, шло его архипастырское служение хорошо и гладко. К несчастью, епископы, фавориты князя Михаила Тверского, начали интриговать против митрополита Петра и обвинили его в грехе симонии, попросту говоря, во взяточничестве. Продажа церковных должностей считалась серьезным преступлением, грозившим иерарху лишением сана, но для того, чтобы низложить митрополита, требовалось решение собора.

Далее случилось непредвиденное: на собор пришло множество мирян из Владимира, Ярославля, Москвы, Костромы, Рязани и других городов. И когда епископы начали заседание, то народ, приняв участие в «прениях», заставил князя и собор оправдать Петра. Естественно, после этого Петр старался не навещать Тверь, но стал часто ездить в Москву, где его очень хорошо принимали, относясь к владыке с должным уважением. Последствия ссоры с митрополитом, сделавшей главу русской церкви сторонником Москвы, сказались не сразу, но для князя Михаила и всего Тверского княжества они стали роковыми.

У московского князя Даниила было двое сыновей. Старший — Юрий, человек неукротимый, беспринципный и недалекий, был полной противоположностью младшему — тихому, богобоязненному и хозяйственному Ивану. Сближало Юрия с Иваном лишь одно: оба они лишились великого княжения и оба были готовы на все, чтобы его вернуть. Унаследовавший Московское княжество Юрий Данилович ненавидел владевшего великокняжеским ярлыком Михаила Тверского. И судьба улыбнулась московскому князю: сменился хан в Золотой Орде.

Покровитель Михаила — Тохта, направляясь на летнее кочевье, умер при невыясненных обстоятельствах, и власть захватил царевич Узбек (1312). Поддерживали Узбека многочисленные ордынские мусульмане, которые исстари селились в поволжских городах, и таким образом в Сарае пришла к власти новая партия — исламская.

Наследник традиций хана Берке — Узбек — проявил себя как крайне жестокий правитель. Приняв ислам, он под страхом смертной казни потребовал того же от всех своих подданных. Дотоле репрессии по религиозным мотивам в Орде никогда не применялись, поэтому не было ничего удивительного в том, что многие отказались принять «веру арабов». Ведь, по Ясе Чингисхана, хан не мог вмешиваться в вопросы веры, а свобода совести всегда понималась монголами как личная свобода человека. Узбек без колебаний отверг этот принцип — все, отказавшиеся обратиться в мусульманство, в том числе 70 царевичей Чингисидов, были казнены. Но большому количеству татар (христиан и язычников), отказавшихся принять ислам, удалось уехать на Русь и при Узбеке, и впоследствии.

Сменой власти в Орде и решил воспользоваться Юрий Данилович Московский в своей борьбе с Михаилом Тверским. Тверь была богаче и воинственнее, чем Москва, но военные столкновения Москвы и Твери не принесли решительного перевеса ни одной из сторон, поэтому без помощи нового золотоордынского хана Юрию Даниловичу обойтись было трудно. Юрий много раз ездил в Орду и сумел не только заручиться поддержкой Узбека, но и стать ханским родственником, женившись на сестре хана — Кончаке. Получив татарскую помощь под тем предлогом, что тверичи «тянут» к врагам татар — литовцам, и заключив союз с Новгородом, Юрий двинулся на Тверь.

Однако полководец из московского князя вышел никудышный. Михаил разбил войско Юрия и захватил в плен его жену, в крещении названную Агафьей. Увы, этот успех погубил тверского князя. Агафья, прожив некоторое время в плену, умерла при очень странных обстоятельствах. Юрий не замедлил воспользоваться этим в своих интересах: прибыв в Орду, он обвинил Михаила в преднамеренном убийстве Кончаки — Агафьи, и судьба великого князя была решена.

Юрий получил «великий стол», отнятый у Михаила Тверского, а тверской князь был вызван в Орду. Не желая подвергать разгрому родной город, Михаил поехал к Узбеку и был казнен по приказанию хана. Привели приговор в исполнение люди Юрия Московского и его соратника, татарина Кавгадыя. Великого князя, посаженного в колодку, долго мучили: плохо кормили, издевались над пленником и наконец зарезали.

Убийство невинного не пошло на пользу инициаторам расправы. Кавгадыя вскоре уличили в преступлениях и тоже казнили. Юрия же встретил в Орде сын Михаила, Дмитрий Грозные Очи, и молодой тверич зарубил московского интригана. Так как право суда и казни в Орде принадлежало исключительно хану, Дмитрия Михайловича казнили за самосуд. Наследник тверского князя погиб, и смерть его имела исключительные последствия. Младший сын Михаила, Александр, узнав о смерти брата, отказался от традиционного союза с Ордой и сделал ставку на Литву.

Положение Литвы по сравнению с Владимирским княжеством было весьма выигрышным. Литву, как мы знаем, тоже задел пассионарный толчок XIII в., возродивший к жизни несколько литовских племен. Судя по топонимике, литовские племена в древности занимали территорию чуть ли не до нынешнего Тамбова, но к интересующему нас периоду на юге Русской (Восточно-Европейской) равнины они уже исчезли, слившись с местным угро-финским и славянским населением. Древнелитовские племена сохранились только в Прибалтике и Белоруссии, но и там они уже много веков находились в состоянии гомеостаза. Центральную часть литовского ареала занимало собственно племя литва, или литовцы; к западу от него жила жмудь, еще дальше на запад — пруссы. На востоке современной Белоруссии располагались ятвяги, а племя голядь обитало в районе Коломны.

Властителем, создавшим из этих разрозненных осколков единую Литву, стал уже упоминавшийся нами ровесник Александра Ярославича Невского — литовский князь Миндовг (Миндаугас). После трагической смерти Миндовга произошло то, что всегда происходит в начале фазы пассионарного подъема: литовские князья весь XIII в. боролись между собой за власть. И только в начале XIV в. один из них — Гедимин — окончательно победил соперников и начал проводить завоевательную политику.

Первым его завоеванием стала Черная Русь — местность около города Гродно, самая западная часть Руси. Затем Гедимин подчинил города, ныне относящиеся к Белоруссии: Полоцк, Минск, Витебск. После этого литовцы стали постепенно проникать на Волынь и в Галицию, где правили потомки «короля Малой Руси» Даниила Романовича Галицкого — Лев и Андрей. Сил у галицких князей было настолько мало, что они не могли сопротивляться должным образом ни татарам, ни литовцам, ни полякам, ни венграм. Правда, татары в то время подавляли мятеж Ногая и им было не до Волыни, но литовцы активно пытались овладеть этим регионом.

Однако Гедимину не удалось подчинить Галицию. В результате череды мелких войн, перечислять которые не имеет смысла, Галицию заняли поляки, Закарпатскую Русь — венгры, а литовцам досталась лишь восточная Волынь. На очереди был Киев. Киевский князь Станислав решил защищать свой город, на котором еще лежали отблески славы великого прошлого. Станислав пригласил на помощь других русских князей, в том числе северского. У реки Ирпень в 1321 г. он столкнулся с войсками Гедимина. Литовцы победили и затем осадили Киев. Поскольку никакой надежды на помощь не было, киевляне подчинились великому князю Гедимину на основе вассалитета: все «имения» были оставлены за ними, а князь киевский стал просто «подручником» литовского князя Гедимина.

После взятия Киева экспансия литовцев продолжилась. Под натиском неудержимой литовской конницы пали все русские города до Курска и Чернигова. Так при Гедимине и его сыне Ольгерде создалось могучее Великое княжество Литовское. Надо сказать, что характерной чертой Литвы XIII в. было сохранение древней языческой веры в воинственного бога Перуна и весьма плохое отношение к христианам, как к западным, так и к восточным. Однако Гедимин, человек волевой и умный, сам будучи язычником, умел считаться с христианским русским населением.

Политику Гедимина продолжили его сыновья Ольгерд и Кейстут. Русские летописи много сообщают о первом и почти совсем не упоминают о втором, а хроники крестоносцев, напротив, часто рассказывают о Кейстуте и почти не замечают Ольгерда. Это связано с тем, что братья разделили сферы влияния. Кейстут сидел в Жмуди и боролся с немцами, а Ольгерд, стараясь захватить как можно больше русских земель, воевал с Москвой и татарами. При этом Ольгерд и его племянник Витовт приняли, хотя и формально, православие. Литовские князья женились на русских княжнах и объединяли вокруг себя уцелевших Рюриковичей из Турово-Пинской земли. Так, исподволь, свершалось включение древнерусских земель в состав Великого княжества Литовского.

Ольгерду удалось подчинить себе огромную территорию с границами почти у Черного моря и Дона. В 1363 г. в решающей битве с татарами у Синих Вод (ныне река Синюха, приток Южного Буга) Ольгерд разбил степняков и, овладев таким образом западной частью Великой степи между Днепром и устьем Дуная, вышел к Черному морю.

Но Литва оставалась зажатой между православной Русью и массивом католической Европы. Литовцы активно воевали с немцами — антипапистскими Ливонским и Тевтонским орденами, — и потому их объективными союзниками могли стать сторонники партии гвельфов, прежде всего католики Польши. Вероятно, в связи с этим Гедимин разрешил своим подданным принимать католическую веру. К тому же он, наверное, учитывал, что, кроме идеологического единства, у литовцев была еще одна основа союза с поляками. Литовцы постоянно совершали набеги на Польшу, и прежде всего на Мазовию, откуда привозили польских девушек. Так начался мощный процесс польско-литовской интеграции.

Вспомним чудесную балладу А. Мицкевича, переведенную А.С. Пушкиным: «Три у Будрыса сына, как и он, три литвина…» Старик литвин посылает сыновей на войну: одного — грабить русских в богатом Новгороде, другого — на Балтику против крестоносцев, «проклятых крыжаков», а третьего сына шлет в Польшу:

Конец баллады таков: все трое сыновей отправились в Польшу и привезли оттуда по невесте.

Предпосылки для развития польско-литовского контакта были. Польша, не задетая пассионарным толчком, находилась в состоянии глубокого кризиса. Мазовия граничила с владениями Ордена, захватившего Пруссию; Малая Польша (историческая область с центром в Кракове) с трудом избавилась от господства чехов, которых выгнал талантливый польский король из династии Пястов — Владислав Локетек.

После прекращения династии Пястов (1370) власть в стране перешла к французу Людовику Анжуйскому, а он в свою очередь передал польскую корону своей дочери Ядвиге. Но когда Ядвига захотела выйти замуж за любимого ею Вильгельма, сына Леопольда Австрийского, вмешались польские магнаты и предложили королеве ради государственных интересов сочетаться с литовским князем Ягайлой, дабы таким образом объединить силы Польши и Литвы и остановить экспансию немцев. В итоге Вильгельм был отправлен назад в Австрию, а Ядвиге пришлось пойти к алтарю с наскоро окрещенным литвином.

Женившись на Ядвиге, Ягайло стал полноправным властителем объединенной Польши и Литвы и как таковой приказал всем нехристианам Литвы принять католичество. Так состоялась Кревская уния (1386). Однако далеко не все встретили такое решение с восторгом. Те литовцы, которые уже связали себя с русскими — потомки Гедимина и соратники Витовта, не хотели принимать католичество. Сам Витовт был сторонником религиозного компромисса, но значительное число ревностных православных в Литве отнюдь не помогало его достижению. Таким образом, литовская пассионарность вследствие пограничного положения Литвы между Польшей и Владимирской Русью оказалась «оттянутой» соседями. Часть литвинов приняла католичество, а другая сочла более приемлемым православие. Таково было следствие пассионарного взрыва.

Усиление влияния католицизма в Литве и ориентации на Литву князя Александра Тверского имели огромные последствия для Москвы. Поскольку Александр заручился поддержкой язычника, литовского князя Гедимина, это сделало его врагом татар, шедших с христианами на компромисс. И потому русская православная церковь высказалась в поддержку Москвы.

Преемник митрополита Петра — грек Феогност — предпочел иметь дело с Москвой, которая показала себя опорой митрополичьего престола, а не с Тверью, ставшей союзницей католиков. Тем временем московское княжение перешло к Ивану Даниловичу Калите, брату погибшего Юрия (1325). Основой политики Калиты стало стремление использовать в интересах Москвы союз с татарами. Кроме того, князь Иван старался покупать у обедневших удельных князей их владения, а тем ничего не оставалось, как продавать свои вотчины: мелкие княжества не могли соперничать с богатой Москвой, которую создал Даниил и унаследовал Иван Калита. За годы своего княжения Иван Калита довольно существенно расширил пределы княжества, в частности, приобрел большой старинный город Ростов.

Но основная заслуга Ивана Калиты, до сих пор, как кажется, не оцененная традиционной историографией, состоит в другом. При Иване Калите получил свое окончательное воплощение новый принцип строительства государства — принцип этнической терпимости. В отличие от Литвы, где предпочтение отдавалось католикам, в отличие от Орды, где после переворота Узбека стали преобладать мусульмане, в Москве подбор служилых людей осуществлялся исключительно по деловым качествам. Калита и его наследники принимали на службу и татар (христиан и язычников, бежавших из Орды после победы ислама и не желавших поступаться религиозными убеждениями), и православных литовцев, покидавших Литву из-за нестерпимого католического давления, и простых русских людей, все богатство которых заключалось в коне да сабле. Никаких владений у этих людей не было, и потому они искали службы, то есть государственных военных обязанностей, за выполнение коих от князя московского следовало вознаграждение в виде «корма» с небольшой деревеньки. Силой, связующей всех «новонаходников», в Москве стала православная вера. Ведь обязательным условием поступления на московскую службу было добровольное крещение. Креститься необходимо было и для заключения брака. Множество татар — ордынских выходцев — женились на русских красавицах, а татарки выходили замуж за русских.

Так, исподволь, во всей Северо-Восточной земле восторжествовало православие, хотя при этом сохранились и некоторые языческие обычаи.

Усиление христианских традиций в Северо-Восточной Руси XIV в. коснулось прежде всего служилых людей. Как в Киевской Руси после крещения, так и на Руси XIV в. человек мог стать дружинником, гриднем у князя или ближним у боярина, лишь будучи христианином. Поскольку это условие соблюдалось совершенно неукоснительно, для принципиальных противников христианства (пассионариев-язычников) и для принципиальных противников каких-либо принципов (лентяев-субпассионариев) не было возможности делать на Руси карьеру. И тут на помощь русским язычникам пришли татары. Ведь монгольские ханы брали на службу всех, кого угодно. Русские язычники в составе ханских войск шли сначала на Волгу, а затем и на Дальний Восток, в Китай. Так около Пекина возникли русские слободы, жители которых составляли в монгольских войсках отдельные дивизии, ходившие в Индокитай, в Бирму, где сражались и одерживали победы для монгольского хана. Русские поселения в Китае просуществовали до конца XIV в., пока в ходе антимонгольских восстаний не были уничтожены китайцами вместе с их обитателями.

Таким образом, активная антихристианская часть населения Руси просто исчезла в результате миграции, а количество активных христиан в Москве, наоборот, увеличилось из-за притока пассионариев Орды, Литвы и окраинных русских княжеств. Русские православные люди на Москве (общность, сложившаяся из различных субстратов) считали своим главой духовного владыку Руси — митрополита, и потому лейтмотивом, поведенческой доминантой у возникавшей новой этнической целостности стало действенное православие. Сей факт отразился и в названии новой общности. Именно в это время, в XIV столетии, Русь получила название «Святая». Характерный эпитет указывал, что на месте старой Киевской Руси возник совершенно новый этнос — великорусский, со своей этносоциальной системой — Московской Русью.

Поскольку русские владыки и их паства считали своим идеалом соблюдение канона византийского православия, отношения Руси с Константинополем претерпели существенные изменения. Палеологи, захватившие трон василевсов в 1261 г., оказались императорами без империи, владетелями полуразрушенного города, окруженного со всех сторон врагами. Басилевсы, не имевшие ни сил, ни средств, должны были искать союзников, самыми сильными из которых могли быть на Востоке — турки-османы, на Западе — крестоносцы. Поскольку турки наступали на Византию, а крестоносцы покинули Константинополь, то Палеологи попытались заключить договор с папским престолом и получить от Запада необходимую помощь, чтобы оттеснить турок и не дать мусульманам захватить Малую Азию. Но папский престол непременным условием помощи грекам поставил заключение религиозной унии. Это означало, что православная церковь должна подчиниться Риму и принять католический «символ веры», хотя и сохранив основные формы восточных церковных обрядов. В этническом смысле уния означала бы вхождение Византии в западноевропейский суперэтнос со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Отметим и еще одно обстоятельство. Обещая грекам помощь в борьбе против турок, Рим был фактически не в состоянии эту помощь оказать. Войны с германскими императорами, особенно с Фридрихом II, альбигойцами, неудачи в Святой земле лишали престол возможности серьезно и действенно заниматься греческими делами. Да и положение самого папского престола было довольно шатко. Анжуйцы выгоняли из Неаполя Папу Николая III Орсини. Французы схватили и посадили в тюрьму Папу Бонифация VIII, причем один из его врагов, граф Колонна, даже ударил римского первосвященника по лицу. И кроме того, латиняне не особенно стремились помогать грекам: что им было беспокоиться о «схизматиках»?

Тем не менее переговоры греческих императоров с папами начались, и, естественно, среди искренних православных греков возникла устойчивая оппозиция идее унии. Одним из центров оппозиции стало войско. Греческие полководцы хорошо понимали, что реальной помощи от Рима получить невозможно, а значит, защищаться все равно придется самим. Вторым оплотом оппозиции стали православные интеллектуалы — священники и монахи, отвергавшие унию принципиально, по теологическим соображениям. Поскольку в столице противников унии не жаловали, поборникам православия приходилось покидать Константинополь, и они начали уходить в монастыри на горе Афон.

Так как Афон тоже подчинялся центральному правительству, то и пребывание там особых возможностей для религиозной пропаганды не давало. Тогда православные монахи Афона создали новую форму религиозной жизни — исихазм (от греч. hesychia— покой, безмолвие). Исихасты, приняв обет молчания, говорили только в редких случаях, когда это было необходимо. Понятно, что против монахов-молчальников правительство оказалось бессильно. Так и сложились в Византии два религиозных центра: стремившийся к унии Константинополь и Афон, не только продолжавший православные традиции, но и развивавший их. Родилась новая религиозная система, которая в том же XIV в. была перенесена на Русь.

На Руси люди были прекрасно осведомлены о подоплеке религиозных споров в Византии. Русичи признавали духовную власть константинопольского патриарха, но не могли не понимать, что поскольку патриарха ставил император, склонный к унии, то практически подчиняться ему означало действовать во вред себе. К тому времени русские вполне успели оценить последствия союза с Западом. Ведь Палеологи, нуждаясь в помощи, открыли Босфор и Дарданеллы для итальянских кораблей. Так как Венеция была против нищей Византии, то предпочтение отдали генуэзцам. Генуэзцы построили крепости в Крыму и развернули бойкую торговлю сначала в Поволжье среди татар, а потом и на Руси, распространив свое влияние вплоть до Великого Устюга. Ничего хорошего для местного населения из этого не вышло: недаром Данте в своей «Божественной комедии» писал, что самые нижние круги ада заняты генуэзцами, которые сплошь — мерзавец на мерзавце.

А вот учение афонских монахов вполне соответствовало устремлениям Москвы, поэтому исихазм и киновии (монашеские общежития) получили в XIV в. на Руси заметное распространение. Основателем первой киновии с самым строгим монастырским уставом был великий русский подвижник Сергий Радонежский. Говорил Сергий мало: выполняя свое послушание, он в основном носил воду в монастырь да стоял церковные службы. Но зато, когда Сергий что-нибудь говорил, его слушали, ибо он говорил дело. Эта система поведения нашла много последователей. Вокруг обители Сергия создался ореол святости и уважения, а ученики подвижника стали сами, по его благословению, основывать общежительные монастыри.

Эффективность такого рода духовной экспансии была огромной. Каждый монастырь играл роль не только церкви, но и больницы, и школы, и библиотеки. Конечно, врачей среди монахов было меньше, чем в современной поликлинике, а книг — меньше, чем в библиотеке Академии наук, но врачи лечили, а книги читались. Влияние игуменов и иноков-подвижников росло. Люди, приходившие в монастырь, начинали верить, что православная Русь может жить, помогая сама себе, не опираясь на силы татар или литовцев. И это крепнущее убеждение принципиально отличало русских от византийцев, у которых без помощи турок или итальянцев ни одна партия не достигала успеха. Растущая пассионарность русских людей оказалась направлена ортодоксальным православием к единой цели строительства Святой Руси. В этих условиях Москва смогла перехватить инициативу во внутренней и во внешней политике.

Вопрос о том, почему именно Москва оказалась в наиболее выигрышном положении, ставился на протяжении, по крайней мере, полутораста лет. Многие видели причину в географическом положении Москвы: она-де находилась в центре Русской земли, на перекрестке дорог. Но ведь и Тверь была в «центре», а Углич или Кострома находились в гораздо более выгодном положении по отношению к торговым путям, однако столицами новой Руси — России — эти города не стали.

С точки зрения пассионарной теории этногенеза, причина возвышения Москвы состоит в том, что именно Московское княжество привлекло множество пассионарных людей: татар, литовцев, русичей, половцев — всех, кто хотел иметь и уверенность в завтрашнем дне, и общественное положение, сообразное своим заслугам. Всех этих пришельцев Москва сумела использовать, применяясь к их наклонностям, и объединить единой православной верой. При этом на Москву большей частью шли люди энергичные и принципиальные. Так, татары-золотоордынцы, бежавшие после переворота Узбека в Москву, составили костяк русского конного войска, которое впоследствии и обеспечило победу на Куликовом поле.

Совершившийся на московской земле этнический синтез в фазе пассионарного подъема оказался решающим фактором. Пассионарный потенциал Москвы «возобладал» над богатствами Новгорода, удалью Твери и династическими претензиями Суздаля. Еще в первой половине XIV в. Иван Калита, опираясь на поддержку вначале хана Узбека, а затем его сына Джанибека, взял на себя функцию выплаты дани за всю Русь. Теперь Москва собирала дань как налог со всех русских княжеств и выплачивала в Орду то, что называлось «выход». И если, например, тверичи призывали против Москвы литовцев, то татарские отряды, приходившие с Волги, защищали источник доходов хана. Москва стала практически неуязвимой с запада, в то время как Смоленск был захвачен Витовтом, Тверь ослабла, а Новгород погряз во внутренних конфликтах. Падение пассионарности в древних русских центрах являло собой разительный контраст по сравнению с ростом ее в Москве. Те же новгородцы, которые еще в XII–XIII вв. считались настолько буйным народом, что князья отказывались к ним ехать, ибо с ними нельзя было совладать, к XIV в. превратились в тихих обитателей спокойного «мещанского» города.

В то время, когда Новгород терял свои позиции, московские князья усилились и начали реально претендовать на новгородские владения: уже в XIV в. к Москве был присоединен Великий Устюг, что резко усилило ее вражду с Новгородом. Новгородцы традиционно стремились эксплуатировать огромную территорию севера вплоть до Каменного пояса, то есть до Уральского хребта. Устюжане тоже претендовали на роль колонизаторов севера и были для новгородцев естественными конкурентами. Отряды новгородских ушкуйников, пытавшиеся объясачить заволоцкую чудь — потерявший пассионарность реликтовый этнос, обитавший в бассейне Северной Двины и Сухоны, — встречали сопротивление не только самой заволоцкой чуди, но и устюжан. Всех без исключения пойманных новгородцев устюжане убивали. Естественно, и новгородцы совершали карательные экспедиции в Великий Устюг, также истребляя пленных.

Как видим, война была фактически трехсторонней, а северные территории до Белого и Баренцева морей и до Урала, которые на всех исторических картах показываются новгородскими, являлись лишь зоной новгородского влияния, но не более. И поэтому Новгород усиливал торговлю с Западной Европой. Хотя сами новгородцы не ходили по Балтийскому морю, так как балтийский путь целиком контролировался немцами, западноевропейские купцы приезжали в Новгород и совершали там выгодные торговые сделки. Казалось бы, этого было достаточно для того, чтобы этот древний город мог существовать самостоятельно. Но на самом деле на пути к его полной независимости лежали естественные преграды.

В XIV в. зона увлажнения Евразийского континента сместилась к северу. На северо-западе Евразии часто шли дожди, а значит, постоянно имели место неурожаи. В Новгороде при всем его богатстве хронически не хватало своего хлеба. Поскольку везти зерно из Европы в то время было невозможно, новгородцы получали хлеб «с низу». Следовательно, тот, кто владел областью между Окой и Волгой, всегда мог, остановив караваны с хлебом, принудить Новгород к капитуляции.

Владевшие волго-окским междуречьем сначала суздальские, а потом и московские князья широко пользовались сложившейся ситуацией. Исключение московские князья делали лишь тогда, когда Новгород заключал с ними союз против Твери, ибо Тверь была объявлена Москвой княжеством с изменническими, пролитовскими устремлениями. Отчасти так оно и было, но для нашей темы существенно другое: сложившаяся на московской земле новая этническая общность — московиты — уже при Иване Калите начала противопоставлять себя населению других городов и княжеств, претендовать на роль третейского судьи в общерусских спорах.

В тот же период москвичи столкнулись с претендовавшей на самостоятельность Рязанью. Назвать рязанцев изменниками православию оказалось трудновато: Рязань, лежавшая в степном пограничье, боролась против татарских набегов, так что обвинить рязанских князей в предательстве было неудобно, но москвичи и с этой задачей справились, выдумав, будто рязанский князь Олег тоже имеет контакты с Литвой. Конечно, никакой дружбы с Литвой Олег не вел, но цель была достигнута: Рязань оказалась в изоляции.

Такая политика, выражавшая стремление Москвы к лидерству и утверждению православия, неуклонно продолжалась и после смерти Ивана Калиты (1340). Заметим, что дети Ивана — Симеон Гордый и Иван Иванович Красный — особыми талантами не обладали. Но при общем пассионарном подъеме этноса иметь на престоле государя, не блиставшего яркой индивидуальностью, было скорее благом, чем злом. Такой князь с удовольствием отдавал инициативу своим ближним боярам, среди которых было много и талантливых воевод, и изворотливых дипломатов, и толковых хозяйственников. Князья Симеон и Иван не мешали таким людям «делать» внутреннюю и внешнюю политику Москвы по своему разумению и ограничивали свой вклад соблюдением придворного этикета, раздачей наград и наложением наказаний.

Фактическим главой государства после смерти Ивана Калиты стал его крестник митрополит Алексей, сменивший на архипастырском служении Феогноста. Алексей происходил из знатного боярского рода Плещеевых и был человеком огромного ума, большого такта, широкого политического кругозора. Он имел поддержку среди большинства православных людей, живших в Московском княжестве, что по тем временам имело решающее значение. В качестве верховного главы русской церкви Алексей обладал вполне реальной властью над всеми русскими князьями без исключения.

Оппонентами Москвы при Алексее стали, помимо тверских, и суздальские князья. У них была собственная система политической ориентации, достаточно гибкая и имевшая глубокую основу. По существу, суздальские князья стояли за Древнюю Русь с ее удельными порядками, хотя в XIV в., как мы помним, большинство исконных земель Киевской Руси было почти без сопротивления отдано литовцам, а удержались лишь те из них, которые находились под властью татар. Традиция близости с татарами у суздальских князей тоже была и, как отмечал А.Н. Насонов, тянулась еще со времен Батыя. Суздальцы поддерживали политику Александра Невского, но категорически не хотели никаких перемен. Близость с татарами, спокойными и веротерпимыми, требовавшими минимального «выхода», обеспечивала им беспечальное существование: ведь в состав Суздальского государства входили богатые поволжские города, главным из которых был Нижний Новгород. Богатство, приносимое торговлей, позволяло без труда выплачивать татарам налог на содержание войска, и потому все усилия суздальских князей были направлены на развитие торговли в своем княжестве, а отнюдь не на объединение страны, как это имело место в Москве. Потому и дружили суздальцы с татарами вовсе не так, как москвичи.

Если на Москве татары принимали православие, женились на русских женщинах и в следующем поколении интегрировались в общую массу московитов, сохраняя (или даже не сохраняя) лишь память о своем происхождении, то в Суздальском княжестве никакого слияния не происходило. Суздальские князья не крестили татар, принимая их на службу; они просто избрали своим политическим союзником татар-мусульман, продолжавших жить на Волге. Это и понятно: суздальские ревнители седой старины стремились к самостоятельности своих городов, к получению доходов от торговли и вовсе не желали ими делиться.

Поскольку Москва, в лице митрополита Алексея, провозгласила иную доминанту, став, по существу, объединяющей теократической монархией, то для суздальских князей Алексей был врагом номер один. Попытка Суздаля перехватить инициативу вылилась в войну двух Дмитриев: Дмитрия Константиновича Нижегородского и Дмитрия Ивановича Московского. Конфликт закончился примирением и браком Дмитрия Ивановича и суздальской княжны (1366). Митрополит Алексей и на этот раз добился желанного, хотя пока и непрочного, мира на Руси.

Прочным этот мир быть не мог, ибо далеко не все разделяли стремление Москвы к единству. Новгород, Тверь, Рязань, тот же Суздаль по-прежнему мечтали сбросить укреплявшуюся власть московского князя, отнять у московитов великое княжение. Оппозиция Москве четко зафиксирована и в литературных памятниках. Так, В.Л. Комарович, рассматривая Китежскую легенду, показал, что слово «татары» использовалось в ней в качестве цензурной зашифровки. Под «татарами» в легенде подразумевалась… Москва, которая, захватывая город за городом, устанавливала в них новые порядки, очень неприятные для ревнителей старины.

Столь опытный политик, как митрополит Алексей, не мог не понимать той угрозы московской власти, которую представляла собой оппозиция. Ведь ярлык на великое княжение по-прежнему выдавали ордынские ханы, и, следовательно, потеря ярлыка москвичами могла свести на нет все многолетние усилия московских князей по собиранию русских земель. У Алексея оставался единственный выход — отказаться от древней системы передачи власти на Руси и попытаться сделать великое княжение частью неотторжимого владения московских государей. Эту огромную по значимости задачу Алексей, опираясь на поддержку всей Москвы, выполнил с честью. Но чтобы понять, почему это стало возможным, необходимо обратиться к рассмотрению ситуации того времени в Орде.

В XIV столетии в Орде произошли колоссальные перемены. Мы уже упоминали, что Золотая (Большая) Орда, как и весь некогда единый Монгольский улус, к началу XIV в. стала переходить в новую фазу этногенеза — акматическую. В момент фазового перехода этнос всегда ослабевает из-за потери сил, затрачиваемых на структурную перестройку. Не стали исключением и монголы. Затраты сил были столь велики, что этнос утерял свою прежнюю доминанту, сменив ее на новую — исповедание ислама (1312). Переворот Узбека в Орде стал знамением времени.

Первое время после переворота традиционные взаимоотношения Орды и Руси еще сохранялись. Наследовавший Узбеку его сын, хан Джанибек, будучи уже мусульманином, все еще старался поддерживать отношения, установившиеся при домусульманских ханах Золотой Орды. Ориентируясь на союз с Симеоном Гордым, Джанибек, человек добрый, честный и дельный, противостоял проникновению в Поволжье и в Причерноморье католиков-генуэзцев — союзников константинопольских императоров.

Противостояние вылилось в открытую войну после того, как татарские кочевья постиг джуд (гололедица). Скот падал, люди голодали, и, спасаясь от голода, татары продавали сыновей и дочерей генуэзцам. Генуэзцы с удовольствием скупали девочек и мальчиков в чаянии высоких барышей. Узнав об этом, Джанибек страшно возмутился: по татарским понятиям, можно и нужно было стремиться к получению военной добычи, но наживаться на несчастье соседа считалось аморальным. Войска Джанибека осадили сильную генуэзскую крепость Кафу (современная Феодосия). Поскольку генуэзцы имели флот, а татары — нет, крепость была для них практически неприступна. И тогда Джанибек приказал забросить катапультой в крепость труп умершего от чумы человека. Труп перелетел через стену и разбился. Естественно, в Кафе началась чума. Генуэзцы вынуждены были оставить Кафу, и уцелевшая часть гарнизона отправилась домой.

По дороге покинувшие Кафу остановились в Константинополе — чума пошла гулять по Константинополю и пришла в Европу. В это же время происходила миграция с востока на запад азиатской землероющей крысы-пасюка. Поскольку крысы — это переносчик чумы, «черная смерть» поползла по всей Западной Европе. Тогда вымерла большая часть Южной Италии, три четверти населения Германии, около 60 % населения Англии; через Германию и Швецию «черная смерть» попала в Новгород, через Новгород и Псков — в Москву, где от нее умер и князь Симеон Гордый (1354).

Несмотря на огромные людские потери во время эпидемии, Московское княжество быстро восстановило не только количественный, но, и это главное, — «качественный» состав своего населения. Да это и неудивительно: пережить смерть своих боевых товарищей, друзей и близких, сохранив волю к жизни и деятельности, гораздо лучше удалось людям энергичным, активным, способным бороться в сложной обстановке, то есть пассионариям. После эпидемии для них сложились самые благоприятные условия, ибо все — князь, бояре, митрополит — в час разорения нуждались не в лодырях и слюнтяях, а в людях толковых и духом не падавших. И потому, несмотря на чуму, период царствования Джанибека был крайне благоприятным временем для Москвы.

В немалой степени этому способствовало и то обстоятельство, что сам митрополит Алексей сумел установить доверительные отношения с Джанибеком и его старшей женой — Тайдулой. Тайдула, «первая дама» ханского двора, была женщина редкой красоты и выдающегося ума. Однако ее постигло несчастье — тяжелая глазная болезнь (по всей видимости, трахома). У ложа царицы побывали знаменитые персидские и арабские врачи, степные шаманы, но тщетно: болезнь прогрессировала. И лишь Алексей, посетивший Тайдулу в Орде, смог помочь жене хана. Тайдула, женщина благородная, не забыла услуги и всегда оставалась верным другом московской митрополии, а тем самым и Московского княжества.

Финал царствования «доброго царя» Джанибека был трагичен. Один из его многочисленных детей — Бердибек — стал отцеубийцей, захватил трон и казнил всех своих братьев, дабы упрочить свои права на престол. Но изверга-отцеубийцу никто не собирался поддерживать, и вскоре Бердибек был убит. После этого объявился целый ряд самозванцев. Кульпа, Навруз и другие называли себя уцелевшими детьми Джанибека. Все они претендовали на престол, а их истинным происхождением никто не интересовался. В результате стабильность в Орде была утрачена — за десять лет сменилось несколько десятков ханов, большинство из которых были чисто номинальными политическими фигурами. Русские летописцы очень точно назвали происходившее в Орде «Великой замятней».

«Замятней» и воспользовался митрополит Алексей. Используя нужду очередного хана в русском серебре, он сумел в обмен на финансовую поддержку получить ханскую грамоту, удостоверяющую, что великое княжение является наследственным правом московских князей из династии Ивана Калиты. Таким образом, политическая традиция Киевской Руси была отменена окончательно. Ей на смену пришел абсолютно новый принцип наследственной, династической монархии.

Итоги «Великой замятни» оказались для Золотой Орды плачевными. Хан Синей Орды Хызр привел свои сибирские полки и захватил все Поволжье. Хызра наши летописцы тоже называли добрым, кротким и человеколюбивым. За свое короткое правление он сумел провести только одно мероприятие — поручить русским князьям переловить новгородских ушкуйников, которые свирепствовали на Волге и Каме, и казнить их, что князья с удовольствием и проделали, ведь разбойники-ушкуйники ни в ком не вызывали ни малейшей симпатии.

Ханы Синей Орды были слабо связаны с Сараем. Если Белая Орда, граничившая с Джагатайским улусом и мусульманской частью Средней Азии, без воодушевления, но все же перешла в ислам, то Синяя Орда, находившаяся, как мы помним, в Западной Сибири, по-видимому, об исламе вообще не имела никакого представления. Вельможи, окружавшие ханов, назывались там не «эмиры», а «тояба» (слово это переводу не поддается, понятно лишь, что имеется в виду военная аристократия, командный состав армии, не подвергшийся никаким культурным воздействиям — ни христианизации, ни исламизации). И потому вскоре территориальная целостность Золотой Орды была утеряна: отделились камские булгары, мордва и гузы, которые жили на Яике, а оставшаяся территория распалась на две части.

Восточной частью стали владеть потомки Хызра (их было много, и они часто сменялись на престоле), а в Причерноморье пришел к власти темник Мамай. Мамай первоначально командовал тьмой — десятью тысячами воинов. Он не принадлежал к роду Чингисидов, но был талантливым полководцем и умным политиком. Вероятно, именно поэтому он оперся на бывших врагов монголов — придонских половцев, которые к тому времени тоже стали называться татарами.

Отношение этих двух частей бывшей Золотой Орды к Руси было различным. Наследники ханов Синей Орды — прежде всего Тохтамыш — придерживались традиционной политики союза с Русью, проводимой со времен Батыя. Мамай же опирался на союз с Западом, главным образом с генуэзскими колониями в Крыму. Это различие оказалось решающим в дальнейшем ходе событий.

Утрата единства Золотой Орды позволяла литовцам добиться значительных успехов на территории, потерявшей покровительство татар. Киев все в большей степени становился литовским городом, а Чернигов и Северская земля постоянно переходили из рук в руки — от Москвы к Литве и обратно. Литовский князь Ольгерд, не симпатизировавший православию, несколько раз устраивал в Полоцке и Витебске гонения на христиан. Это, конечно, не прибавляло ему популярности на Руси, и Москва была категорически против литовской политики. К тому же Ольгерду приходилось считаться с тем, что большинство населения разбухшей от завоеваний Литвы составляли православные русские. Поэтому, чтобы обеспечить их если не преданность, то лояльность и ослабить влияние московского митрополита, Ольгерд попытался установить в Киеве особую митрополию, которой подчинялись бы православные русские.

Митрополит Алексей вполне оценил опасность, таящуюся в плане Ольгерда для власти Москвы и для судьбы Руси. К счастью, вопрос об учреждении новой митрополии мог быть решен только в Константинополе. В Константинополе же Палеологов сменил Иоанн Кантакузин — полководец, ставший императором. Кантакузин, видя гибель ромейской державы, использовал помощь османского султана Урхана, одержал победу над Палеологами и занял Константинополь. Поскольку идейную поддержку Кантакузину оказали афонские монахи — противники западников-Палеологов, — с его приходом к власти было восстановлено каноническое православие и пресечены все попытки заключения унии с Римом.

Естественно, что политика Кантакузина, опиравшегося на дружбу с турками и отказавшегося от услуг рыцарей из Франции, Италии и Сицилии, квалифицировалась западноевропейцами и их греческими друзьями как государственная измена. Такая точка зрения из французских и немецких сочинений перекочевала и в русскую либеральную историографию XIX в., хотя, по справедливости, эта точка зрения должна быть признана, по крайней мере, однобокой. Ведь в действительности Кантакузин оказал огромную услугу митрополиту Алексею в сохранении церковного единства Руси. Император и поставленный им патриарх Филофей Коккин выступили против разделения русской митрополии на восточную и западную. Опираясь на поддержку императора и патриарха, митрополит Алексей сумел, будучи в Константинополе, добиться от патриархии отказа Ольгерду. Через некоторое время Кантакузин, покинутый своими сторонниками, отрекся от престола и ушел на Афон, где окончил свои дни монахом и духовным писателем. Палеологи вернулись к власти, но русская митрополия осталась единой.

Однако далеко не все на Руси поддерживали антилитовскую, а значит, и антизападническую политику Москвы. За Ольгерда стояли противники Москвы — суздальские князья; имелась мощная партия сторонников Литвы и в Новгороде. Точно так же две партии, как мы помним, сложились и в двух частях бывшей Золотой Орды: западническую возглавлял темник Мамай, а партию сторонников Московской Руси — хан Тохтамыш.

Тохтамыш был сыном эмира Мангышлака, убитого правителем Белой Орды Урус-ханом. Но эмиры и беки Белой Орды не захотели подчиняться наследникам Урус-хана, людям ничтожным, глупым, пьющим и ленивым. Недолго думая они призвали Тохтамыша, сына жертвы Урус-хана. Началась внутренняя усобица, вылившаяся в военные действия. Тохтамыш проиграл решающий бой, спасаясь, бросился в Сырдарью, под градом стрел, раненый, переплыл реку и выбрался на другой берег. Там его подобрали люди Железного Хромца — Тимура. Тохтамыша накормили, перевязали рану, одели, а потом представили самому Тимуру. Тимур сказал: «Ты, видимо, мужественный человек; иди, возвращай себе свое ханство, и ты будешь моим другом и союзником». Тохтамыш вернулся с войсками Тимура и овладел Белой Ордой, а Синюю получил по праву наследования. После этого он двинулся на запад, чтобы изгнать из Причерноморья узурпатора Мамая.

Мамай прекрасно понимал грозящую ему опасность. Для того чтобы собрать достаточное количество людей (волжские татары неохотно служили Мамаю, и в его войске их было немного), Мамай привлек ясов, касогов, крымских караимов. На содержание такого войска нужны были деньги, и немалые. У самого Мамая денег не было, а получить финансовую помощь Мамай мог лишь от своих друзей — генуэзцев. Те обещали помочь, но потребовали взамен концессии для добычи мехов и торговли на севере Руси, в районе Великого Устюга. Мамай попытался договориться с князем Дмитрием Московским и некоторыми русскими боярами о том, что за предоставление концессий он поможет устройству их личных дел, а молодому князю Дмитрию даст ярлык на великое княжение.

Если бы Дмитрий согласился на эту сделку, Московская Русь в очень короткое время превратилась бы в торговую колонию генуэзцев. И хотя многим в Москве предложение показалось выгодным, свое слово сказала церковь. Преподобный Сергий Радонежский заявил, что с латинянами никаких дел быть не может: на Святую Русскую землю допускать иноземных купцов нельзя, ибо это грех. Авторитет Сергия был настолько высок, что с ним нельзя было не считаться, к тому же его поддержал митрополит Алексей. Москва отвергла предложение генуэзцев и тем самым продемонстрировала верность союзу с законным наследником ханов Золотой Орды — Тохтамышем, стоявшим во главе волжских и сибирских татар.

Мамай, рассерженный на неуступчивого московского князя, решил подавить Москву, взыскать с Дмитрия повышенную дань и таким образом угодить своим друзьям-генуэзцам. Для этого он вступил в союз с Ягайлой, сыном Ольгерда, который, как и его отец, мечтал о захвате части Руси. Мамая и Ягайлу свела вместе идея раздела Руси, при котором часть ее территории досталась бы литовцам, а часть Мамай подчинил бы себе и создал бы на ее основе свое новое государство.

На Руси не было общего мнения о том, какую политику проводить по отношению к Мамаю. Одни говорили, что надо договориться с ним, договориться с Палеологами, генуэзцами и сохранить мир: в подчинении, мол, ничего страшного нет. Другие — их оппоненты — хорошо понимали, что за мусульманином Мамаем стоят католики, а католики для Руси — враги.

В канун решающих событий умер старый московский митрополит Алексей, и сторонники союза с Западом попытались воспользоваться удобной ситуацией. Надо сказать, что молодой князь Дмитрий очень тяготился опекой митрополита Алексея и влиянием преподобного Сергия, которому Алексей хотел передать митрополичий престол. Дмитрий желал иметь митрополитом своего духовника Митяя. Поскольку Сергий отказался надеть митрополичий клобук, дело устраивалось для западников наилучшим образом: Митяй был фигурой лояльной. По приказу князя этого человека быстро постригли в монахи, дав имя Михаил, произвели в высокий сан и послали в Константинополь для получения сана митрополита. Но не все люди одинаково патриотичны, бескорыстны и честны. Среди посланных с Митяем оказался некто Пимен, беспринципный честолюбец, вынашивавший далеко идущие планы, оказавшиеся для Митяя роковыми.

Мамай, считая, что Дмитрий и новый митрополит помогут ему удовлетворить претензии генуэзцев, пропустил корабль Митяя, плывший по Дону. Посольство благополучно добралось до побережья Черного моря, и там Митяй, совершенно здоровый человек, умер при невыясненных обстоятельствах. Как показали дальнейшие события, выгодно это было прежде всего тому самому Пимену. Приехав в Константинополь, он предстал перед лицом патриарха, получил от него благословение и вернулся в Москву уже как митрополит. Но москвичи тоже были не глупы. Князь Дмитрий, хоть и не читал детективов, выводы делать умел. С Пимена сорвали белый клобук, все митрополичьи регалии и отправили в ссылку в Чухлому.

Следует отметить, что последователи покойного Алексея и преподобного Сергия проявили себя не только в разоблачении этой подлой интриги. Горячим сторонником войны с татарами был приверженец Сергия суздальский епископ Дионисий. Так как Суздаль был маленьким городом, по существу крепостью, епископ Дионисий жил в богатом Нижнем Новгороде, принадлежавшем суздальским князьям. И когда Мамай прислал туда посольство, чтобы договориться о мире и союзе, епископ Дионисий возбудил народ против татар. Нижегородская чернь накинулась на посольство. Сам посол, мужественно защищаясь, выстрелил в епископа, но Дионисия спасло широкое облачение — стрела просто пробила платье. Все татары были умерщвлены самым жестоким образом: их, раздев донага, выпускали на лед Волги и травили собаками.

Мамай, придя от этого в негодование, послал на город ушедшего с волжского левобережья царевича Арапшаха. (Видимо, у Тохтамыша, стоявшего на левом берегу Волги, тоже не все обстояло благополучно, и не все его поддерживали, раз Арапшах решил сменить службу хану на службу темнику Мамаю.) Суздальские князья были застигнуты врасплох, и на реке Пьяне (любопытно, что многие суздальцы действительно были тогда пьяны) их войска оказались вырублены воинами Арапшаха. После этого был взят Нижний Новгород и там учинена резня. Думается, что епископ Дионисий просто пожертвовал вверенной ему паствой в угоду своему честолюбию.

Затем Мамай двинул войска дальше, чтобы окончательно подавить русских, но на реке Ворскле московские войска одержали полную победу над мурзой Бегичем, командовавшим войсками Мамая. В открытом бою московская рать сломила сопротивление татар и показала, что она по боеспособности не уступает татарской.

После всего происшедшего столкновение русских с Мамаем стало неизбежным. Понимая это, князь Дмитрий вынужден был использовать общерусский авторитет Сергия Радонежского. Преподобный благословил эту войну, и потому все православные сочли своим долгом восстать на защиту Русской земли от басурман и латинян. Русские войска двинулись навстречу Мамаю.

Общее количество русских ратников, собравшихся под знаменами Дмитрия Московского, исчислялось 150 тысячами человек. Это войско состояло из княжеских конных и пеших дружин, а также ополчения, вооруженного копьями, рогатинами и топорами. Конница (около 20 тысяч дружинников) была сформирована из крещеных татар, перебежавших литовцев и обученных бою в татарском конном строю русских. В войсках Мамая была генуэзская пехота, а также аланы (осетины), касоги (черкесы) и половцы, мобилизованные на генуэзские деньги. Общая численность войск грозного темника составляла приблизительно 200 тысяч человек.

И у Мамая, и у русских имелись союзники. На помощь темнику двигался литовский князь Ягайло. А союзником Дмитрия Ивановича, естественно, выступал поддерживаемый Москвой хан Тохтамыш. Поскольку Тохтамыш с войском из сибирских татар двигался к Сараю, Мамай задумал вначале разбить Дмитрия, предварительно соединившись с войсками Ягайлы. В противовес этому князь Дмитрий принял решение выйти навстречу Мамаю и не дать ему соединиться с литовцами.

Встреча войск Дмитрия и Мамая произошла в месте впадения в Дон речки Непрядвы. Ночью русские форсировали Дон и тем самым отрезали себе все пути к отступлению: им оставалось либо победить, либо умереть. Вся русская пехота была расположена глубокими цепями, чтобы каждый ратник чувствовал за своей спиной товарища, а вперед был выдвинут конный отряд. Русские прибегли и к типично татарскому приему: десятитысячный засадный полк конницы был спрятан за небольшой рощей.

Наутро татары пошли в атаку. Передовой полк русских был смят и вскоре целиком уничтожен. Татары на полном скаку врезались в густые цепи москвичей, выставивших копья. Татарские кони перемахивали через копья, татары кривыми саблями рубили направо и налево, и, как пишет летописец, «москвичи, яко не привычные к бою, побежаху». Казалось, что битва уже проиграна. Правда, отдельные смельчаки становились спинами друг к другу, выставляли копья (это называлось «ежики») и отбивались, но татары, не сходясь вплотную, расстреливали их из длинных луков. Близился полный разгром русской рати. И в этот момент развернутой лавой пошел засадный полк — 10 тысяч свежих бойцов, которые с ходу ударили по уже потерявшей строй татарской коннице. Удар засадного полка вызвал панику в рядах врага; татары обратились в бегство, и на протяжении 20 верст русские преследовали их и рубили, не давая пощады никому.

Победа была одержана, но потери русских оказались очень велики: из 150 тысяч человек в строю оставалось 30 тысяч, 120 тысяч погибло или было ранено. Однако жертвы эти были не напрасны. Этническое значение происшедшего в 1380 г. на Куликовом поле оказалось колоссальным. Суздальцы, владимирцы, ростовцы, псковичи пошли сражаться на Куликово поле как представители своих княжеств, но вернулись оттуда русскими, хотя и живущими в разных городах. И потому в этнической истории нашей страны Куликовская битва считается тем событием, после которого новая этническая общность — Московская Русь — стала реальностью, фактом всемирно-исторического значения.

Никак не уменьшая героизма русских на Куликовом поле, заметим, что немаловажным для победы оказалось отсутствие в битве восьмидесятитысячного литовского войска.

Ягайло опоздал к битве всего на один дневной переход. И это было не случайно. Оказывается, Олег Рязанский, которого обвиняли в измене и предательстве, с пятитысячным отрядом сумел, искусно маневрируя, задержать литовцев. Когда же литовцы отогнали Олега, битва уже закончилась. И тогда воины Ягайлы напали на русские обозы и перерезали раненых.

Как видим, война приняла истребительный характер, что характерно для конфликтов на суперэтническом уровне. Если же учесть, что большинство в войске Ягайлы составляли русские из-под Минска, Полоцка, Гродно, то легко понять, каково в тот период было единство некогда могучей Киевской Руси. К 1380 г. Древняя Русь «растворилась» в Литве и Московской Руси. Дальнейшие события лишь подтверждают этот тезис.

Литовский князь Кейстут, возмущенный расправой с ранеными, отрешил Ягайлу от престола. Он объявил себя великим князем Литвы и попытался завести дружбу с Московским княжеством и Дмитрием, получившим прозвище Донской. Таким образом, Кейстут повернул политику Литвы на 180 градусов. Но Ягайло при помощи немцев и папских агентов сумел заманить Кейстута на пир, где тот был убит. Сын Кейстута — Витовт — был схвачен и заточен в тюрьму.

На этом примере хорошо видны изменения, происшедшие в стереотипе поведения литовцев с ростом их пассионарности. Убить на пиру собственного дядю и арестовать двоюродного брата, обрекая его на смерть, — это предательство самого скверного толка. Да и сам Витовт, энергичный и смелый человек, уже не был таким принципиальным, как его отец и дядя. Жизнь Витовту, по странной прихоти судьбы, спас тот же рост пассионарности литовцев. Девушка, которая носила Витовту пищу, пожалела несчастного и, жертвуя собой, поменялась с ним одеждой — Витовт в женском платье покинул тюрьму и бежал к немцам. Этим он нарушил традиции отца — непримиримого борца с Орденом.

После устранения соперников Ягайло заключил союз с Польшей и Папой Римским и велел своим подданным принимать католичество. Так возникло единое литовско-польское королевство, где потомки Ягайлы — Ягеллоны — правили до тех пор, пока не сменилась эпоха и королевство не стало республикой — Речью Посполитой.

Между тем на Руси, несмотря на победу на Куликовом поле, по-прежнему далеко не все являлись сторонниками объединения страны под эгидой Москвы. Старинные соперники московского княжеского дома — суздальские князья — и не думали сдавать позиций, хотя многие суздальцы погибли в бою с Мамаем за русское единство.

Брат суздальского князя Дмитрия Константиновича — Борис и его племянники Василий и Семен всеми силами стремились избежать ненавистного им подчинения Москве. Для этого они использовали очень древние и довольно действенные приемы: клевету и провокацию. Стремясь поссорить Дмитрия Донского с ханом Тохтамышем, Борис с племянниками состряпали хитрый донос о том, что Москва и Рязань хотят перейти на сторону Литвы — главного противника татар. Тохтамыш поверил доносу: сибиряку и в голову не пришло, что его обманывают. И дело было не только в наивности человека, незнакомого с ложью. Перед нами результат изменения уровня пассионарности в самой Орде, ибо лучшая ее часть, наиболее интеллектуальная и опытная, погибла во время «Великой замятни», истребленная теми же татарами-сибиряками, и подать хану дельный совет было просто некому. А ведь Тохта, Узбек или Джанибек и их советники никогда бы не позволили обмануть себя так примитивно.

В 1382 г. Тохтамыш организовал набег на Москву. Переправившись через Волгу и Оку, татары внезапно объявились под стенами города. Большая часть московских бояр, духовенства, воинов, как и всегда летом, выехала из Москвы в близлежащие деревни. В Москве оставались лишь великая княгиня и митрополит Киприан. Киприану и было поручено защищать город, но, не будучи военным человеком, митрополит не смог организовать оборону. Поэтому татарам удалось окружить Москву, но взять ее они не смогли. Москва к тому времени уже обладала высокими каменными стенами, на которых стояло огнестрельное оружие, называемое по-русски «тюфяк» (от персидского слова «тупанг» — трубка). Тюфяк заряжался порохом и картечью и мог сделать до пяти выстрелов. Правда, дальность стрельбы была небольшой, но для охраны крепости такие орудия были очень удобны: когда нападавшие подступали, картечные залпы мешали им достичь стен.

Этот набег Тохтамыша был бы совсем не страшен, если бы не характер населения, осевшего в Москве за несколько предыдущих спокойных десятилетий. Чего хотел посадский люд? Выпить и погулять. Поэтому население Москвы, простые московские люди, сев в осаду, прежде всего направились к боярским погребам, сбили замки, вытащили оттуда бочки с медом, пивом, винами и основательно напились. Затем, показывая свою «неустрашимость», они шли на стены и ругали татар, сопровождая брань соответствующими жестами. А татары, особенно сибирские, народ очень обидчивый, и они крайне рассердились на москвичей за их поведение. Митрополит же сделать ничего не мог: его никто не слушал, а когда владыка захотел уехать из Москвы (полной осады не было, и выйти из города мог любой), его, как и великую княгиню, посадские обобрали до нитки.

После отъезда Киприана народ продолжал гулять и пропивать свое и чужое имущество. Через некоторое время, когда был выпит весь запас спиртного, москвичи решили договориться с татарами: татарам было предложено изложить свои условия мира, для чего осажденные собрались впустить в город посольство. Но когда открывали ворота, никому из представителей «народных масс» не пришло в голову выставить надежную охрану, дабы пропустить только послов. Посадские просто открыли ворота, татары ворвались в город и устроили резню. Погибло почти все население Москвы, город был разорен.

Слух о предательском нападении Тохтамыша быстро достиг окраин московских земель. Те, кто не мог сражаться, уехали в Тверское княжество, так как Тохтамыш категорически запретил своим войскам нападать на тверские земли. Московские бояре, быстро собрав дружинников, начали нападать на татарские отряды, которые были рассеяны по волостям. Тохтамыш, увидев, что воевать приходится всерьез, немедленно снялся, бросил захваченную Москву, перебрался через Оку в Рязанское княжество, ограбил его и после ушел восвояси. Легко понять, что выиграли от набега Тохтамыша только предатели — суздальские князья. Но все, связанное с набегом, имело далекие и глубокие последствия. Взятие Москвы испортило те тесные дружественные отношения, которые ранее существовали между Ордой и Московским княжеством. Тем не менее Москва не начала войны с Ордой, так как ближние бояре Дмитрия прекрасно поняли, в чем дело. Московские дипломаты отнюдь не заблуждались насчет истинных виновников происшедшей трагедии. И воевать с Тохтамышем, который был просто орудием зла, лжи и человекоубийства, они не считали нужным. Но симпатии к Орде необратимо исчезли.

В следующем столетии этот эмоциональный разрыв существенно повлиял и на историю России, и на историю Орды.