Мастерство старшего из братьев ван Мандер было поистине потрясающим. Руки его сновали от склянки к склянке, разделяя на порции измельченные пигменты, с чудодейственной точностью перемешивая их с эмульсиями и растворителями. При этих манипуляциях мастер обходился без весов, без пипеток, без мензурок. О Греге ван Мандере можно было бы сказать, что он способен работать с закрытыми глазами, — на самом деле так оно и было: фламандский мастер потерял зрение много лет назад. Трагедия произошла именно в тот момент, когда он находился в высшей точке своей карьеры. В те времена Грег работал под покровительством герцогов Бургундских. В 1441 году Ян ван Эйк, величайший художник Фландрии и, как многие утверждали, лучший знаток природы света, забрал свои тайные формулы вместе с собой в гробницу церкви Сан-Донациано.

Когда это случилось, герцог Филипп Третий поручил Грегу ван Мандеру восстановить рецепты, с помощью которых ван Эйк добивался своих неподражаемых цветовых решений. И вот, против всех ожиданий, художнику удалось не только в совершенстве воспроизвести технику предшественника, но и создать собственный метод, который затмил открытия ван Эйка.

Пользуясь своими достижениями, ван Мандер начал писать «Богоматерь в золоченом покрывале» — шедевр, в котором он собирался воплотить свое открытие и представить его на суд Филиппа Третьего. Те, кому посчастливилось наблюдать за работой Грега на разных стадиях, свидетельствовали, что в самом деле никогда раньше не видели ничего подобного. Этим людям не хватало слов, чтобы описать подлинную теплоту его красок: кожа Богоматери, с одной стороны, являла видимость живой субстанции, а с другой — давала неуловимое ощущение святости. Говорили также, что глаза Девы написаны с помощью тех самых пигментов, что окрашивают человеческий глаз, и что они хранят в себе свет, который разливался в момент непорочного зачатия. Другие замечали, что даже золоченое покрывало не выглядело как обычная ремесленная поделка, когда для придания блеска используют смешанную с лаками золотую пыльцу или тонкую золотую фольгу. Однако когда для завершения картины оставалось сделать лишь несколько финальных штрихов, Грег ван Мандер без всяких видимых причин потерял зрение и не смог закончить свой шедевр. Из-за этой трагедии и других событий, столь же неясных и плохо поддающихся проверке, «Богоматерь» ван Мандера была окружена ореолом суеверий и кривотолков. Непреложной истиной оставалось то, что сам художник, ставший жертвой столь жестокой судьбы, в приступе ярости решил уничтожить свое творение раньше, чем его сможет оценить Филипп Третий. Его младший брат, Дирк, который в ту пору был еще подростком, почти ребенком, оказался свидетелем вспышки отчаяния, охватившего Грега, и предложил брату закончить работу вместо него. Но Грег даже не позволил ему еще раз взглянуть на картину и бросил ее в огонь.

Дирк, начинавший как художник-миниатюрист, быстро стал приобщаться к ремеслу старшего брата. Грег посвящал его во все секреты своего дела, однако наотрез отказался обучать чему-либо, что касалось приготовления красок — или по крайней мере ограничился самыми простыми и общими сведениями. Согласие передать свое ремесло по наследству основывалось на одном непреложном условии: Дирк занимается только писанием картин; на долю Грега остается изготовление грунтов, красок, лаков, ореховых и маковых масел, играющих роль растворителя. И Дирк был вынужден поклясться, что никогда не станет вмешиваться в те стороны художнического ремесла, которые его старший брат навсегда закрепляет за собой.

С годами братьев ван Мандер стали воспринимать как прямых наследников братьев ван Эйк. Их картинами восхищались при дворе герцогов Бургундских, их известность вышла далеко за пределы Брюгге и Антверпена, Гента и Эно и даже перешагнула границы государств и перевалила через Арденнские горы. Юноши из самых удаленных уголков Европы приходили к братьям и умоляли принять их в знаменитую мастерскую в качестве учеников или подмастерьев.

Популярность их темперной живописи по дереву, их картин маслом и фресок была поистине огромной, работы ван Мандеров сводили с ума монархов и банкиров по всей Европе. Их слава росла с каждой новой оконченной работой; кардиналы, принцы и могущественные негоцианты искали их внимания, заказывали им свои портреты, чтобы таким образом обеспечить себе вечную жизнь. И все-таки ни одной из этих картин не суждено было стать хотя бы бледным подобием «Богоматери в золоченом покрывале». Ослепший, молчаливый, но не покорившийся судьбе, Грег ван Мандер отказался от открытой им совершенной техники и заставил своего молодого брата пообещать, что они не станут даже пытаться добиться результатов, превосходящих достижения их предшественников, братьев ван Эйк.

В последние дни правления бургундцев в городе, когда Максимилиан решил перенести герцогскую резиденцию в Гент, он предложил Грегу с Дирком переехать в новую богатую столицу. Но старший из братьев не собирался покидать Брюгге: он не хотел прощать герцогу смертный приговор, вынесенный его родному городу. И словно в результате цепной реакции, в душе Дирка понемногу начало вызревать глухое чувство протеста: Грег питал свою ненависть к Максимилиану новостями о неумолимом разрушении Брюгге, а Дирк не мог не проклинать судьбу, которую избрал для него старший брат, чувствуя, как его молодость постепенно поглощается черной меланхолией мертвого города.

Итак, хотя Дирк ван Мандер и превратился в одного из виднейших художников Европы, он ничего не мог поделать с горьким ощущением, что работает он со связанными руками. С одной стороны, мастера тяготил груз данного обещания и невозможность узнать, из каких компонентов состоят краски, которые он использует каждый день; с другой — Дирк злился на себя за то, что так мало знает о законах перспективы и построении ракурса. Эти недочеты, пожалуй, могли ускользнуть от взгляда новичков и даже многих из его фламандских коллег, но себя он обмануть не мог: каждый раз, когда Дирк ван Мандер рассматривал собственные картины, на память ему приходили полотна, которые ему довелось увидеть во время короткого пребывания во Флоренции. С того самого дня, теперь уже далекого, художнику не давали покоя мысли о математических формулах, управлявших построением перспективы на картинах человека, со временем превратившегося в его самого опасного соперника, в самого ненавистного из его врагов — мастера Франческо Монтерги.