3
Двое сидели в баре лондонского "Савоя" и убивали время. Подходил к концу месяц май.
- И симпатичный он парень? - спросил Хабл.
- Очень, - ответил Бранкузи. - Очень симпатичный, очень красивый, и все его любят.
Помолчав, он добавил:
- Вот хочу вытащить его домой.
- Не понимаю, - сказал Хабл. - Разве здешние театры могут сравниться с нашими? Чего он здесь торчит?
- Он водит дружбу с герцогами и графинями.
- А-а.
- На той неделе я его встретил, с ним были три важные дамы: леди Такая-то, леди Сякая-то и, леди Еще Какая-то.
- Я думал, он женат.
- Уже три года, - сказал Бранкузи. - Есть ребенок, ждут второго.
Он замолчал, потому что в эту минуту вошел Билл Мак-Чесни. На пороге он демонстративно огляделся по сторонам - у него было очень американское лицо и высоко подложенные плечи.
- Алло, Мак. Познакомьтесь, это мой друг, мистер Хабл.
- Привет. - Билл сел и продолжал разглядывать присутствующих. Хабл вскоре ушел. - Что за птица? - спросил Билл.
- Так один, только месяц как приехал и титулом не успел обзавестись. Вы вон тут уже полгода болтаетесь.
Билл ухмыльнулся.
- Считаете, что низкопоклонствую? Зато не лицемерю. Мне это по сердцу, нравится мне, понятно? Хорошо бы, и меня тоже звали, скажем, маркиз Мак-Чесни.
- Попробуйте, может, допьетесь и до маркиза, - сказал Бранкузи.
- Еще чего! Откуда вы взяли, что я пью? Вот, значит, теперь какие разговоры обо мне ходят? Послушайте, назовите мне за всю историю театра хоть одного американского продюсера, который имел бы в Лондоне такой же успех, как я, за неполных восемь месяцев, и я завтра же уезжаю с вами обратно в Америку. Вы только сами скажите…
- Успех имеют ваши старые постановки. А в Нью-Йорке у вас две последние работы провалились.
Билл встал, стиснул зубы.
- А вы кто такой? - мрачно спросил он. - Вы специально из Америки приехали, чтобы так со мной разговаривать?
- Напрасно обижаетесь, Билл. Просто я хочу, чтобы вы вернулись домой. Ради этого я готов что угодно сказать. Выдайте еще три таких сезона, как в двадцать втором и двадцать третьем, и вы обеспечены на всю жизнь.
- Да ну его к черту, этот Нью-Йорк, - хмуро ответил Билл. - Там один день ты король, потом делаешь две промашки, и все начинают болтать, что твоя песенка спета.
Бранкузи покачал головой.
- Не поэтому. Так стали поговаривать, когда вы расплевались с Аронсталем, вашим лучшим другом.
- Тоже мне друг!
- Ну, ближайший сотрудник. И потом…
- Не будем об этом говорить. - Билл посмотрел на часы. - Да, вот что, Эмми, к сожалению, плохо себя чувствует, так что, боюсь, с сегодняшним обедом у нас ничего не выйдет. Обязательно загляните в мою контору перед отъездом.
Пять минут спустя, стоя у табачного ларька, Бранкузи увидел, как Билл снова вошел в вестибюль "Савоя" и спустился в чайную.
"Дипломатом стал, как я погляжу, - подумал о нем Бранкузи. - Раньше, бывало, говорил прямо, что, мол, иду на свидание. Понабрался тут лоску от герцогов и графинь".
Возможно, он слегка обиделся, хотя вообще-то был не из обидчивых. Во всяком случае, он тут же, не сходя с места, заключил, что Мак-Чесни катится по наклонной плоскости, и раз навсегда вычеркнул его из своего сердца, что было вполне на него похоже.
А никаких признаков, что Билл катится по наклонной плоскости, не было. Одна удачная постановка в "Новом Стрэнде", другая - в "Театре принца Уэльского", и еженедельные поступления текли почти так же обильно, как в Нью-Йорке два-три года назад. Разве энергичный, деловой человек не вправе переменить район операций? А человек, который час спустя входил, торопясь к обеду, в свой дом возле Гайд-парка, не достиг еще и тридцати и был полон энергии. Эмми, измученная, беспомощная, лежала на кушетке в верхней гостиной. Он обнял ее и прижал к себе.
- Осталось немножко, - сказал он ей. - Ты очень красивая.
- Не смеши меня.
- Правда. Ты всегда красивая. Не знаю, почему. Наверно, потому, что у тебя сильный характер, и это всегда видно, даже когда ты вот такая.
Ей было приятно, что он так говорит; она провела пальцами по его волосам.
- Характер - самое главное в человеке, - продолжал он. - А у тебя его хватит на семерых.
- Ты виделся с Бранкузи?
- Да. Ну его к черту. Я решил не привозить его к обеду.
- Почему?
- Да так… очень разважничался. Говорит о моей ссоре с Аронсталем, будто это я во всем виноват.
Она помолчала, поджав губы, потом тихо сказала:
- Ты подрался с Аронсталем, потому что был пьян.
Он вскочил.
- И ты тоже?…
- Нет, Билл, но ты и теперь слишком много пьешь, ты сам знаешь.
Он знал, но постарался переменить тему, и они спустились к обеду. За столом, разогретый бутылкой красного вина, он вдруг заявил, что с завтрашнего дня вообще не возьмет в рот спиртного, пока она не родит.
- Я ведь захочу - всегда могу перестать пить, разве нет? И если я что сказал, значит, так и будет. Ты видела хоть раз, чтобы я пошел на попятный?
- Не видела.
Они выпили кофе, потом он собрался уходить.
- Возвращайся пораньше, - сказала Эмми.
- Конечно… Что с тобой, детка?
- Ничего. Просто плачу. Не обращай внимания. Да уходи же, ну что ты стоишь как дурак?
- Но я беспокоюсь, разве не понятно? Не люблю, когда ты плачешь.
- Ну, просто я не знаю, куда ты уходишь по вечерам; не знаю, с кем ты. И эта леди Сибил Комбринк, что все время сюда звонила. Чепуха все, я понимаю, но я просыпаюсь ночью, и мне так одиноко, Билл. Ведь мы всегда были вместе, правда? До недавних пор.
- Мы и теперь вместе… Что это на тебя нашло, Эмми?
- Это все бред, я знаю. Мы ведь никогда не предадим друг друга, да? Как до сих пор…
- Ну, конечно…
- Возвращайся пораньше или когда сможешь.
Он заехал на минутку в "Театр принца Уэльского", потом пошел в соседнюю гостиницу и позвонил по телефону.
- Нельзя ли попросить ее светлость? Это говорит мистер Мак-Чесни.
Голос леди Сибил ответил не сразу.
- Вот так сюрприз. Я уже несколько недель не имела удовольствия вас слышать.
Тон ее был резок, как удар хлыста, и холоден, как домашний ледник, такая манера вошла в моду с тех пор, как английские дамы стали подражать своим портретам из английских романов. На него это сначала производило впечатление. Но недолго. Голову он не терял.
- Не было ни минуты свободной, представляете? - ответил он. - Вы на меня не дуетесь, надеюсь?
- Дуюсь? Я вас не понимаю.
- А я боялся, что дуетесь. Даже не прислали мне приглашение на сегодняшний бал. Я считал, раз мы тогда обо всем переговорили и согласились…
- Говорили - вы, и довольно много, - прервала его леди Сибил. Пожалуй, даже чересчур много.
И неожиданно, к изумлению Билла, повесила трубку.
Подумаешь, британская леди, разозлился он. Скетч под заглавием "Дочь Тысячи Пэров".
Он был задет, это подчеркнутое безразличие подогрело его угасший было интерес. Обычно женщины прощали ему непостоянство, так как знали о его трогательной преданности жене, и сохраняли о нем грустные, но приятные воспоминания. Ничего подобного в голосе леди Сибил он не услышал.
Надо выяснить отношения, сказал он себе. Будь на нем фрак, он мог бы заехать к ней на бал и объясниться. Но ехать домой переодеваться не хотелось. Чем больше он размышлял, тем неотложнее представлялся ему этот разговор; под конец он стал подумывать, что, может быть, стоит поехать прямо так, в чем был; американцам позволялись некоторые вольности в одежде. Впрочем, пока еще было рано, и следующий час он провел в обществе нескольких стаканов виски с содовой, всесторонне обдумывая ситуацию.
Ровно в полночь он поднялся по ступеням к дверям ее особняка в Мэйфэре. Лакеи в гардеробе укоризненно разглядывали его пиджак, а швейцар безуспешно искал его фамилию в списке приглашенных. По счастью, в это же время подъехал его добрый знакомый сэр Хамфри Данн и убедил швейцара, что произошло какое-то недоразумение.
Переступив порог. Вилл сразу же стал высматривать хозяйку дома.
Леди Сибил, молодая женщина очень высокого роста, была наполовину американка и оттого еще больше англичанка, чем кто бы то ни было. Билла Мак-Чесни она, в каком-то смысле, открыла, скрепив своим именем его репутацию обаятельного дикаря; его измена нанесла удар по ее самолюбию, какого она еще не испытывала с тех пор, как ступила на стезю порока.
Она здоровалась с прибывающими гостями, стоя наверху лестницы рядом с мужем, - Билл никогда раньше не видел их вместе. Он решил подождать и потом подойти к ней в менее торжественной обстановке.
Но гости шли и шли, и ему с каждой минутой становилось все неуютнее. Знакомых вокруг почти не было; к тому же его пиджак явно привлекал внимание. Леди Сибил, конечно, видела его и могла бы помахать рукой, он бы тогда не чувствовал себя так по-идиотски. Но леди Сибил не показывала вида, что знает о его присутствии. Он уже не рад был, что пришел, однако теперь уйти было бы и вовсе нелепо. Он пробрался к буфетному столу и подкрепился бокалом шампанского.
А когда снова обернулся, она стояла наконец одна. Он устремился было к ней, но его остановил дворецкий:
- Прошу прощения, сэр. У вас есть пригласительная карточка?
- Я Друг леди Сибил, - раздраженно ответил Билл и пошел через зал.
Дворецкий догнал его.
- Очень сожалею, сэр, но должен просить вас пройти со мною и выяснить это недоразумение.
- Незачем. Я сейчас пойду поговорю с леди Сибил.
- У меня другие предписания, сэр, - твердо возразил дворецкий.
И не успел Билл опомниться, как ему ловко прижали локти к бокам и проворно провели в какую-то комнатку позади буфета.
Здесь его встретил человек в пенсне, Билл узнал в нем домашнего секретаря Комбринков.
Секретарь, кивнул дворецкому, сказал: "Да, этот самый", - и Биллу отпустили руки.
- Мистер Мак-Чесни, - произнес секретарь, - вы сочли уместным проникнуть в этот дом без приглашения, и его светлость просит вас немедленно удалиться. Будьте добры передать мне ваш номерок от гардероба.
Тут Билл наконец понял. С его губ сорвалось единственное слово, подходящее, по его мнению, для леди Сибил; в тот же миг секретарь подал знак двум лакеям, и отчаянно отбивающегося Билла поволокли через буфетную, где на него с любопытством оглядывались официанты, потом длинным коридором до дверей - и вытолкали в ночь. Двери захлопнулись; потом еще раз отворились, вслед за ним, надувшись парусом, вылетело его пальто, по ступенькам со стуком скатилась трость.
Он еще стоял там, ошарашенный, потрясенный, когда перед ним затормозило свободное такси, и шофер, приоткрыв дверцу, позвал:
- Эй, хозяин! Голова-то не болит?
- Что?
- Я знаю местечко, где можно опохмелиться. И поздний час не помеха.
Дверца такси захлопнулась за ним, и начался кошмар. Какое-то подпольное ночное кабаре; какие-то чужие люди, неизвестно откуда взявшиеся; потом какой-то скандал, он пытался расплатиться чеком и вдруг стал громко кричать, что он - Уильям Мак-Чесни, знаменитый режиссер, но никого не мог убедить, ни других, ни самого себя. Сначала было очень важно немедленно связаться с леди Сибил и призвать ее к ответу; потом уже вообще ничего не было важного. Он опять сидел в такси, шофер тряс его за плечи, и перед ним был его собственный дом.
В холле, когда он входил, раздался телефонный звонок, но Билл тупо прошел мимо горничной и расслышал ее голос, только уже поднимаясь по лестнице.
- Мистер Мак-Чесни, это опять из больницы. Миссис Мак-Чесни у них, они звонят каждый час.
Все еще как в тумане, он приложил трубку к уху.
- Говорят из Мидлендской больницы по поручению вашей жены. Она разрешилась сегодня в девять часов утра мертворожденным младенцем.
- Постоите, - хриплым, ломающимся голосом сказал он. - Я не понимаю.
Но потом он все же понял: у Эмми родился мертвый ребенок, и она зовет его. На подкашивающихся ногах он снова вышел на улицу искать такси.
В палате стоял полумрак. Постель была скомкана. Эмми подняла голову и увидела Билла.
- Это ты, - сказала она. - Господи, я думала, тебя нет в живых. Где ты был?
Он упал на колени возле кровати, но Эмма отвернулась.
- От тебя разит, - сказала она. - Противно.
Но пальцы ее остались у него на волосах, и он долго, не двигаясь, стоял перед ней на коленях.
- Между нами все кончено, - чуть слышно говорила она. - Но как было жутко, когда я думала, что ты умер. Все умерли. Пусть бы и я умерла.
Ветром откинуло штору на окне, он поднялся поправить ее, и Эмми увидела его в ясном свете утра - бледного, страшного, в мятом костюме, с разбитым лицом. На этот раз она чувствовала озлобление против него, а не против его обидчиков. Чувствовала, что его образ уходит из ее сердца и на этом месте возникает пустота, и вот его уже нет для нее, и она даже может простить, может его пожалеть. И все - за какую-то минуту.
Она упала у больничного подъезда, когда одна выходила из такси.
