Книга: Перегруженный ковчег
Назад: Глава V Ископаемое кусается
Дальше: Глава VII Дрилы, танцы и барабаны

Глава VI
Охотники и звери

Для оборудования нашего лагеря в густых зарослях на окраине леса была расчищена прямоугольная площадка. Футах в пятидесяти от лагеря протекала маленькая речушка, проложившая себе русло в красноземе. Моя палатка сверху была еще прикрыта слоем банановых листьев. Рядом с ней находилось довольно большое по размерам помещение – зверинец. Построен он был очень просто: циновки из банановых листьев закрывали сколоченный из тонких жердей каркас, и все это было стянуто и перевязано длинными гибкими лианами. Напротив моей палатки в небольшом шалашике размещалась кухня, а немного дальше, за высокими густыми кустами, стояла хижина для слуг.
Потребовалось много времени и сил, чтобы лагерь был построен в соответствии с моими планами и вкусами. В период строительства три бригады одновременно сооружали три различных помещения и на площадке царили невообразимые шум и суматоха. Участок по колено был завален свернутыми лианами, циновками из пальмовых листьев, ящиками с консервами, проволочными силками, сетями, клетками и различными другими предметами. Строители размахивали своими мачете с такой быстротой и беззаботностью, что мне оставалось только удивляться, как они не зарубили друг друга во время работы. В этот шум вплетались и пронзительные женские голоса. В лагерь приходило много женщин самого различного возраста: и сморщенные старухи с плоскими грудями, коротко остриженными седыми волосами и с дымящимися черными трубками во рту, и пышные молодые женщины с лоснящимися телами и звонкими задорными голосами. Одни приносили мужьям еду, другие показывали мне глиняные бутыли с лягушками, жуками, крабами и рыбками, которых они выловили в реке или около нее и надеялись теперь выгодно продать.
– Маса! маса! – кричали они, размахивая бутылями. – Вы купите этих крабов? Вам нужны такие животные?
В начале, когда у меня еще не было клеток и помещений для зверей, я вынужден был отказываться от подобных покупок. При этом я опасался, что местные жители утратят интерес к моей затее и перестанут доставлять мне животных и пищу для них. Но мои опасения быстро рассеялись; некоторые женщины приходили ко мне по три-четыре раза в день с одним и тем же товаром, рассчитывая, очевидно, что я изменю свое решение.
После завершения основных работ по устройству лагеря мы приступили к строительству клеток для животных. С этой целью я пригласил в лагерь человека, работавшего ранее плотником; он принес с собой целую кучу разбитых ящиков и приступил к работе. Строил он быстро и добротно, не обращая ни малейшего внимания на царившие в лагере шум и суматоху. Вскоре у меня появился запас клеток, и я получил наконец возможность размещать пойманных зверей. По окрестным деревням разнеслась весть, что маса начал покупать животных. Очень скоро тонкая струйка продавцов перешла сначала в широкий ручей, а затем и в бурный стремительный поток, угрожавший захлестнуть меня и Плотника. В отдельные дни мы работали до двух-трех часов ночи при свете фонарей, лихорадочно сколачивая клетки, а в это время около нас на земле лежали мешки и сумки, колыхавшиеся и дергавшиеся при каждом движении заключенных в них пленников.
Ловцы животных делились на три категории: дети, женщины и охотники. Дети приносили различных пауков, больших коричневых пальмовых долгоносиков, хамелеонов разных видов, очаровательных серебристых и коричневых лесных пташек. У женщин я покупал речных и сухопутных крабов, лягушек, жаб, ужей, изредка черепах и птенцов различных птиц, а также больших усатых рыб из заросших тиной заводей. Наиболее интересных пленников приносили мне охотники. Я покупал у них мангустов, африканских дикобразов, белок и других редких обитателей лесной чащи. Дети охотно брали в обмен за свои товары большие блестящие западноафриканские монеты с отверстием в центре. Женщины просили рассчитываться с ними шиллингами и часть оплаты принимали не деньгами, а солью. Охотники требовали только наличные деньги, при этом они очень не любили бумажные ассигнации и предпочитали вместо одной бумажки набрать фунта на два мелких монет по одному пенни. В лагере появлялись и маленькие карапузы, лишь недавно начавшие ходить, и старики, едва ковыляющие при помощи палок. Каждый из них обязательно приносил с собой какое-либо живое существо в сумке, корзинке, бутыли или банке. Многие появлялись в лагере совершенно голыми, завернув пленника в набедренную повязку. Каждая коробка и корзинка использовалась в качестве клетки, каждая банка из-под керосина тщательно промывалась и вскоре наполнялась лягушками и змеями. Повсюду висели бамбуковые клетки с птицами, к каждому столбику или пню были привязаны обезьяны и мангусты. Комплектование моей коллекции шло полным ходом.
Однажды рано утром, когда я брился, около палатки появился высокий мрачный человек с мешком из пальмовых листьев на спине. Сбросив мешок к моим ногам, он молча уставился на меня. Я позвал Пайоса, следившего в это время за приготовлением завтрака в кухне.
– Что принес этот человек? – спросил я его.
Пайос задал мой вопрос пришельцу.
– Речной зверь – последовал лаконичный ответ.
– Какой речной зверь? Посмотри, что у него в мешке, а я пока закончу бриться.
Пайос подошел к мешку, осторожно развязал его и заглянул внутрь.
– Крокодил, сэр, только мне кажется, что он мертв.
– Он не двигается?
– Нет, сэр, он совершенно неподвижен, – ответил Пайос и вытряхнул из мешка крокодила длиной в четыре с половиной фута. Шлепнувшись на землю, крокодил остался лежать с закрытыми глазами.
– Он мертв, сэр, – повторил Пайос и повернулся к охотнику. – Зачем ты принес мертвого зверя? Ты думаешь, маса такой глупый, что будет платить тебе за мертвого зверя?
– Речной зверь не мертв, – ответил охотник.
– Не мертв? – гневно переспросил Пайос. – Смотри! – он схватил мешок и ударил им крокодила. Тот открыл глаза и мгновенно вернулся к жизни. Проскользнув в ногах у помощника, отпрыгнувшего с диким криком в сторону, крокодил проскочил мимо тщетно пытавшегося его задержать охотника и начал удирать по направлению к кухне. Втроем бросились мы вдогонку. Преследуемый нами крокодил, не имея времени свернуть в сторону, врезался в стенку кухни (в качестве стены служила циновка из банановых листьев). В тот момент, когда мы вбежали в кухню, крокодил исчезал в противоположной ее стене. Легко представить изумление, которое вызвало у поваров появление неожиданного гостя. В кухне возник полнейший беспорядок. Помощник повара уронил на пол сковороду с завтраком. Повар, сидевший на банке из-под керосина, свалился в корзину с яйцами и свежими мягкими фруктами. Пытаясь встать на ноги, он опрокинул кастрюлю с холодным пудингом. Крокодил тем временем устремился к лесу, к его чешуе прилипли пепел и куски пудинга. Сняв на бегу свой халат, я прыгнул и накрыл им голову крокодила. Обмотав ему морду халатом, я лишил крокодила возможности раскрывать челюсти и кусаться. Успел я вовремя, так как до густых зарослей кустарников на краю лагеря ему оставалось пробежать всего несколько ярдов. Сидя в пыли и крепко вцепившись в крокодила, я торговался с охотником. В конце концов мы с ним договорились о цене, и крокодил был помещен в небольшой бассейн, специально устроенный для этих пресмыкающихся. Крокодил не отпускал моего халата, значительная часть которого находилась уже у него в пасти. В этом вопросе мне пришлось ему уступить. Когда позднее я достал халат из бассейна, он уже не был пригоден к носке. Спустя несколько недель мне снова принесли крокодила, с которым произошла аналогичная история: вырвавшись из наших рук, он напугал поваров и опять оставил меня без завтрака. После этого случая пойманных крокодилов мы стали распаковывать непосредственно около бассейна и обязательно в присутствии трех слуг, готовых в любой момент предотвратить все попытки к бегству.
Вскоре после этого произошло событие несколько иного сорта. Однажды я допоздна сооружал клетку и лег спать около двенадцати часов ночи. Час спустя я проснутся от диких криков, доносившихся со стороны деревни. Я отчетливо слышал пронзительные восклицания, визг, хлопанье ладоней и громкие оживленные разговоры. Считая, что жители деревни отмечают какой-нибудь местный праздник, я попытался снова заснуть. Однако шум не только не утихал, но, наоборот, становился все громче. Среди деревьев замелькали огоньки, и я заметил приближавшуюся к лагерю толпу людей. Я вскочил и быстро оделся, пытаясь сообразить, что могло побудить жителей деревни беспокоить меня в середине ночи. Толпа, в которой оказались почти все жители деревни, хлынула в лагерь. В центре беснующейся, жестикулирующей массы людей четыре человека несли на плечах огромную плетеную корзину, напоминавшую своими очертаниями гигантский банан. Они поставили корзину к моим ногам, и внезапно, словно по команде, наступила полная тишина. Вперед выступил высокий некрасивый мужчина в лохмотьях мундира цвета хаки. Почтительно поздоровавшись и приняв горделивую позу, он начал речь.
– Маса, я принес вам хорошего зверя. Я принес вам лучшего зверя, который водится в этой стране. Я хороший охотник, мне неведом страх, я пошел в лес и увидел этого зверя. Это очень сильный зверь, маса, но он сильнее меня. Я очень сильный человек, у меня много силы, я...
Мне надоела эта напыщенная хвастливая болтовня, я устал и хотел быстрее увидеть зверя, купить его и снова лечь спать.
– Слушай, друг мой, – прервал я оратора. –Я вижу, что ты хороший охотник и сильный человек. Но прежде всего я хочу знать, какого зверя ты поймал.
– Хорошо, сэр, – сконфуженно ответил охотник и подвинул корзину к свету, чтобы я мог разглядеть ее содержимое.
– Большая, большая змея, сэр, – объяснил он, –это боа.
В корзине, заполнив ее целиком, находился питон таких размеров, какого мне еще не приходилось видеть. Он был настолько велик, что не умещался в корзине; около трех футов хвоста змеи торчало наружу и было крепко притянуто лианами к внешней стороне корзины. Питон смотрел на меня сверкающими черными глазами и громко шипел. Я рассмотрел огромные размеры свившегося кольцами туловища, его глянцевитую, отсвечивающую при свете лампы пеструю кожу.
– Слушай, друг мой, – снова обратится я к владельцу змеи, – я не могу сейчас заниматься этим хорошим зверем. Оставь его здесь и приди сюда утром. Мы посмотрим змею и договоримся о цене. Согласен?
– Да, сэр, – ответил охотник.
С помощью зрителей мы перенесли тяжелую корзину в помещение для зверей и оставили ее на полу. Я вылил на змею два ведра воды, так как предполагал, что она давно уже страдает от жажды. Затем я разрезал путы, с такой силой стягивавшие хвост змеи, что на ее красивой коже отпечатались глубокие рубцы. В течение нескольких минут я массировал хвост, чтобы восстановить нормальную жизнедеятельность пострадавших участков туловища. После этого я выпроводил из лагеря всех гостей и снова лег спать.
Утром я внимательно осмотрел питона. По моему мнению, он был невредим, хотя длительное пребывание в тесной корзине, изготовленной, вероятно, уже после его поимки, доставило ему немало страданий. После продолжительного торга я купил змею по назначенной мною цене, и передо мной встал вопрос о помещении для нового экспоната. Выбрав самый большой из имевшихся в лагере ящиков, я дал задание Плотнику срочно сделать из него клетку для питона. К полудню клетка была готова, на дно ее мы постелили толстый слой сухих банановых листьев, чтобы обеспечить питона мягкой постелью. Затем перед нами встала проблема перевода питона из корзины в клетку. При обычных обстоятельствах, имея нескольких надежных помощников, переносить питона не так уже сложно. Один человек держит голову змеи, другой удерживает ее за хвост, а остальные придерживают в разных местах туловище. Если держать питона вытянутым в длину и не давать ему возможности свернуться в клубок, он становится совершенно беспомощным. Но все несчастье заключалось в том, что у меня не было надежных помощников. Местные жители считают питона ядовитой змеей, которая отравляет своим ядом не только при укусе, но и прикосновением острого кончика хвоста. Тщетно пытался я уговорить их схватиться за туловище змеи, соглашаясь взять на себя голову питона; мне объясняли, что каждый из них может погибнуть от соприкосновения с хвостом питона. У меня не было никакого желания, выпустив змею из корзины, остаться с ней один на один, без всякой поддержки разбежавшихся помощников. После продолжительных дебатов я рассвирепел окончательно.
– Слушайте, – обратился я ко всем присутствующим, – если через полчаса змея не будет в клетке, никто из вас не получит жалованья.
Сказав это, я прорезал крышку корзины, обхватил шею питона и начал медленно вытаскивать змею наружу. По мере появления туловища змеи дрожащие черные руки, пара за парой, подхватывали его на некотором расстоянии друг от друга. Держа в одной руке голову питона, я дождался появления из корзины хвоста и схватил его другой рукой. Теперь питон был растянут по кругу: в моих руках был хвост и голова, а несколько перепуганных слуг осторожно удерживали его извивавшееся телo. Введя хвост в клетку, мы стали медленно, фут за футом, вталкивать туда туловище змеи. В заключение я рывком втолкнул туда голову змеи, захлопнул клетку и облегченно вздохнул. Мои соратники были восхищены собственным мужеством и темпераментно объясняли друг другу, какие трудности пришлось им преодолеть. Я послал слугу в деревню, поручив ему купить цыпленка, так как, по моим предположениям, питон уже должен был проголодаться. За ночь птица была съедена целиком, и я решил, что пленник чувствует себя хорошо. А затем произошла одна из тех неожиданностей, которые так часто осложняют нашу работу: на хвосте змеи, по-видимому, в результате длительного наложения тугих жгутов, развилась гангрена. Эта болезнь, возникающая у животных, если их слишком крепко связывать, опасна и в странах прохладного климата; в тропиках же гангрена развивается и распространяется со страшной быстротой. В течение десяти дней положение питона сделалось безнадежным: он сохранял хороший аппетит, но загнивание хвоста распространялось все дальше, несмотря на применение обеззараживающих средств. Я вынужден был убить питона. Длина его составляла восемнадцать с половиной футов. При вскрытии оказалось, что это самка, внутри мы обнаружили несколько недоразвитых яиц. Питона такой величины я больше не видел, те экземпляры, которых мне приносили в дальнейшем, были значительно меньших размеров.
Общее мнение о работе звероловов сводится к тому, что охотнику нужно только поймать зверя и посадить его в клетку и на этом работа заканчивается. В действительности же только после этого и начинается настоящая работа. С какими бы трудностями ни была связана поимка зверя, содержание его в неволе, связанное с поисками подходящей пищи, наблюдением за тем, как животное ест, не болеет ли оно, не занозило ли себе лапу в деревянной клетке, не тесно ли ему, достается охотнику значительно тяжелее. К этому прибавляются ежедневные чистки клеток и кормление зверей, заботы о том, чтобы животные не находились на солнце слишком много или, наоборот, слишком мало. Некоторые звери, попадая в неволю, совершенно отказываются от пищи, и приходится иногда часами изобретать всякие лакомства, чтобы соблазнить их на еду. Часто охотнику это удается, и зверь привыкает к определенному роду пищи. Но бывают и такие случаи, когда животное упорно отказывается от всякой пищи, и тогда остается единственный выход – отпустить его обратно в лес. В отдельных случаях, к счастью чрезвычайно редких, мне не удавалось ни накормить животное, ни отпустить его. Так получалось с пойманными молодыми животными, лишь незадолго до поимки появившимися на свет. Наиболее мучительными для меня были случаи с молодыми дукерами, доставившими мне много тяжелых переживаний.
Дукеры – антилопы, встречающиеся только в Африке. Своими размерами они напоминают крупного фокстерьера, некоторые экземпляры достигают роста сенбернара, окраска их в гамме от голубовато-серой до ярко-рыжей. В окрестностях Эшоби чаще попадались рыжие дукеры. Я попал в Эшоби вскоре после периода течки у дукеров; убив антилопу, охотники обычно находили около нее маленького детеныша. В таких случаях малютку, как правило, приносили ко мне. Попутно хочу отметить, что в Камеруне тогда не было никаких законов об охране животных и охотники имели право убивать самок вместе с детенышами. Для охотника это даже счастливый случай, так как он имел возможность убить детеныша, не расходуя при этом лишний заряд. Судя по количеству приносимого мне молодняка, избиение антилоп проводилось в больших размерах, и, хотя в настоящее время дукеры еще довольно широко распространены в Африке, есть основания опасаться, что в недалеком будущем они будут совершенно истреблены.
Когда мне принесли первого детеныша дукера, я купил его, построил отдельную клетку и от души радовался такому ценному пополнению моей коллекции животных. Но очень скоро я понял, что иметь дело с дукером гораздо труднее, чем с представителями любой разновидности ранее встречавшихся мне оленей и антилоп. В первый день детеныш был очень возбужден и отказывался от всякой пищи. На следующий день он решил, что я не намерен его обижать, и начал ходить за мной, как собачонка, доверчиво глядя на меня большими темными влажными глазами. Но от пищи он по-прежнему отказывался. Я прибегал ко всевозможным ухищрениям. чтобы обмануть его и заставить пить молоко. Купив шкуру взрослого дукера, я разложил ее на стуле и, когда детеныш принялся ее обнюхивать, подсунул к нему из-под шкуры бутылку с соской. Детеныш сделал несколько маленьких глотков и отошел в сторону. Я давал ему горячее, теплое, холодное, сладкое, кислое, горькое молоко – и все безрезультатно. Накинув шнурок на шею дукера, я пошел с ним в ближайший лес, так как детеныш был уже в таком возрасте, когда можно переходить на прикорм. Я надеялся, что малыш наткнется на растения или листья, которые он станет есть. Но единственным его занятием во время прогулки было рытье ямок в листьях, изредка он облизывал землю. Я видел, как день за днем антилопа становилась все слабее, и решил принять крайние меры: повалив дукера на землю, мы силой влили ему в рот немного жидкости. Детеныш в это время так перепугался, что при его слабом состоянии наша затея принесла больше вреда, чем пользы. Тогда я поручил повару купить в ближайшем городе дойную козу. Козы почти не разводятся в лесных районах, и повар вернулся только через три дня; к этому времени дукер умер. Повар привел с собой самую уродливую и глупую козу из всех представителей этого рода. Она оказалась для нас совершенно бесполезной. За три месяца пребывания в лагере она дала не более двух чашек молока. При виде детеныша дукера она наклоняла голову и пыталась его боднуть. Трем человекам приходилось удерживать козу, пока детеныш сосал молоко. В конце концов ее отправили на кухню, и она составила основу нашего меню на ближайшие несколько дней.
Мне продолжали приносить детенышей дукера, они по-прежнему отказывались от пищи, слабели и погибали. Иногда в лагере находилось одновременно до шести красивых маленьких антилоп; они растерянно бродили по отгороженному для них участку и временами грустно и протяжно блеяли, напоминая маленьких ягнят. Каждый раз, когда в лагерь приводили нового дукера, я клялся, что не буду его покупать; но, когда он прижимался влажным носом к моей ладони и смотрел на меня большими темными глазами, я не выдерживал. Я начинал надеяться, что именно этот детеныш будет вести себя иначе, чем остальные, будет нормально пить и есть. Я покупал его, и оказывалось, что он ведет себя точно так же, как все другие. При виде шести маленьких дукеров, с жалобным, голодным блеянием бродивших по лагерю и отказывавшихся принимать какую-либо пищу, настроение мое резко падало, в конце концов я отказался от дальнейших покупок детенышей этих антилоп. Я знал, что обрекаю их этим на немедленное съедение, но это была по крайней мере быстрая смерть, а не мучительное и медленное угасание. Я никогда не забуду, какую долгую, утомительную борьбу мне приходилось вести с этими маленькими существами. Часами водил я их на поводке по лесу, предоставляя им выбор всевозможных листьев и трав. Часами пытался я поить их из бутылок, но лишь редкие капли жидкости попадали в горло животных. Я вставал в три часа утра и полусонный заново повторял все свои попытки; дукеры при этом прыгали и брыкались, разрывая мой халат острыми копытцами. Ноги их слабели, шерсть темнела, большие глаза западали в глазницах и мутнели. Все эти впечатления больше, чем что-либо другое, убеждали меня в том, что работа зверолова не так легка, как это принято думать.
В период моих мучений с маленькими дукерами я нанял ночного сторожа. В Камеруне я впервые столкнулся с представителями этой профессии, доставившими мне в дальнейшем немало хлопот. Ночного сторожа я нанял по двум мотивам: во-первых, ночью нужно было разводить огонь, кипятить воду для ночного кормления (точнее, попыток кормления) дукеров, а затем будить меня для выполнения этой процедуры, во-вторых, что значительно важнее, необходимо было постоянно следить за возможностью появления около лагеря отрядов странствующих муравьев, двигающихся совершенно бесшумно и с большой скоростью. Человек, не видевший собственными глазами движения крупных колонн муравьев, вряд ли сумеет представить себе численность, быстроту и свирепость насекомых, составляющих эти отряды.
Ширина движущейся колонны муравьев редко превышает два дюйма, но длина ее достигает двух-трех миль. По бокам движутся воины – крупные муравьи длиной до полдюйма, с большими головами и развитыми изогнутыми челюстями. В середине путешествуют рабочие муравьи; по размерам они значительно меньше воинов, но укусы их также очень неприятны. Эти колонны муравьев движутся по лесу, уничтожая все на своем пути; достигнув места, где пища имеется в достаточном количестве, колонна рассыпается, и земля вскоре превращается в сплошной черный движущийся ковер. Если такая колонна наткнулась бы на мой зверинец, все экспонаты были бы заживо съедены в течение нескольких минут.
Первым моим сторожем был высокий стройный юноша в маленькой набедренной повязке, вооруженный огромным копьем. Он приходил в лагерь с заходом солнца и уходил на рассвете. Приступил он к работе в твердой уверенности, что главная его задача ночью – хорошо выспаться у костра возле кухни. Мне пришлось разубедить его в первую же ночь, застав сторожа спящим, я разрядил ружье над самым его ухом, что произвело на него должное впечатление. В дальнейшем он спал лишь тогда, когда был уверен, что я слишком устал днем и ночью вставать не собираюсь. В первые дни он относился к своим обязанностям довольно пренебрежительно; днем его использовали в деревне в качестве продавца вина, и он считал своим долгом основательно дегустировать то вино, которым снабжал покупателей. Зачастую он приходил в лагерь, качаясь из стороны в сторону, садился к костру и начинал дремать. Способ, которым я разбудил его в первую ночь, действовал безотказно и в дальнейшем. Но я никак не мог заставить его понять, насколько опасны для нас муравьи. Сторож почти не смотрел по сторонам, и только массированное нападение большого отряда муравьев могло бы привлечь его внимание. Но однажды ночью сторож получил такой урок, который навсегда излечил его от легкомысленного отношения к возможности появления муравьев.
Каждые две недели на главной улице деревни устраивались танцы. Это считалось крупным общественным событием: жители деревни надевали свои лучшие платья и проводили всю ночь на улице, раскачиваясь и притопывая под заунывные, дрожащие звуки флейты и торжественный стук барабанов при тусклом свете маленького фонарика. Я получил приглашение на один такой праздник и направился в деревню в пижаме и халате со стулом, столом и самым ярким из имевшихся у меня фонарей. Появление фонаря танцующие встретили восторженными возгласами, так как яркое освещение позволяло им выполнять более сложные и изощренные па. После этого случая, если я сам не приходил на танцы, то всегда отсылал в деревню фонарь, и жители приветствовали его появление радостными криками, аплодисментами и возгласами: "Спасибо, маса, спасибо!" – которые слышны были даже в лагере.
Однажды вечером мне сообщили, что в поселке в мою честь организуется специальный танцевальный праздник и меня вместе с фонарем приглашают принять участие в торжестве. Я выразил свою признательность и ответил, что, если лично и не сумею присутствовать на празднике, меня будет представлять мой фонарь. Но случилось так, что в этот вечер я рано закончил свои дела и решил пойти в деревню. Покидая лагерь, я приказал сторожу немедленно вызвать меня в случае каких-либо неожиданных происшествий. Захватив с собой фонарь, стул и стол, я отправился на торжество. Танцы на этот раз оказались продолжительными и интересными. Через некоторое время я решил возвратиться в лагерь, так как на следующее утро мне нужно было рано вставать. Фонарь я, как обычно, оставил в деревне. У входа в лагерь при слабом свете дежурного фонаря я увидел, что сторож делает какие-то странные пируэты. Он прыгал, хлестал себя прутом и громко ругался на родном языке; иногда он свирепо колотил по земле пучком веток.
– Что случилось? – закричал я.
– Муравьи, сэр, много муравьев.
Подбежав к нему, я увидел, что сторож был весь облеплен муравьями, сплошная масса муравьев переливалась на земле под его ногами. Из кустов непрерывным потоком лились новые отряды муравьев. Насекомые расползались уже по большому участку, передние их ряды находились всего в нескольких футах от помещения для зверей. Нельзя было терять ни секунды. Я позвал на помощь всех находившихся в лагере слуг. Когда они подбежали, я был уже с ног до головы покрыт муравьями. Пришлось срочно раздеться. Обнаженные, мы приготовились к бою. Джорджа я послал за хворостом и сухими листьями. Пайоса – за керосином, сторожу и Даниелю я приказал немедленно принести из кухни головешку. Они помчались выполнять поручения.
Собрав несколько прутьев с листьями, я напал на ближайшую к стене зверинца группу муравьев, изо всех сил стегая прутьями по земле: свободной рукой я в это время пытался стряхнуть облепивших меня муравьев. Джордж притащил большую охапку сухих веток и листьев, и мы кинули ее на самое большое скопление муравьев. Смочив хворост керосином, мы подожгли его с разных сторон. Схватив банку с керосином, я побежал вдоль стены зверинца, разливая по пути керосин. Даниель бежал следом за мной, макал хворост в керосин и зажигал его. Отгородив животных огненным барьером от муравьиного войска, я почувствовал некоторое облегчение. Но теперь, однако, требовалось внимательно следить за огнем, так как искры могли поджечь сухую крышу здания. Вся оборонительная операция была проведена нами в предельные сроки – еще немного, и ничто не могло бы спасти заключенных в клетки животных. Поручив Пайосу и Джорджу следить за полосой огня вокруг зверинца, я занялся своей палаткой. Она кишела муравьями, зеленые стенки ее превратились в колышущееся черное покрывало. Три ящика с высушенными шкурами были набиты муравьями, и шкуры пришли в полную негодность. Кровать, весь мой гардероб, патронташи, силки, сети, коробки с медикаментами – все это тщательно обследовалось тысячами муравьев. В течение трех часов очищали мы от них мою палатку: лишь на рассвете угроза дальнейшего вторжения муравьев была полностью предотвращена. Голые, грязные, усталые, собрались мы на площадке около кухни, продолжая снимать друг с друга последних муравьев.
Моя беседа со сторожем состоялась после того, как я умылся, оделся и более или менее пришел в себя. Она была довольно продолжительной и протекала бурно. В заключение беседы я приказал двум слугам связать сторожа и сообщил ему, что намерен сдать его местным властям для привлечения к суду за невыполнение служебного долга, попытку убить меня, попытку уничтожить мою коллекцию, сон на посту и за множество других грехов. Я объяснил, что начальство очень серьезно отнесется к совершенным им преступлениям и что двухлетнее тюремное заключение он может считать наилучшим для себя исходом. Побелев от страха, сторож умолял меня о прощении. С видом человека, оказывающего огромную услугу, я согласился предоставить сторожу последнюю возможность исправиться. Но при этом предупредил его, что, если муравьи еще раз появятся в ста ярдах от лагеря и он не поднимет своевременно тревогу, я поступлю с ним очень сурово. Я даже мрачно намекнул на возможность пожизненного заключения. Угроза подействовала: после описанного случая сторож нес службу образцово, и появлявшиеся в дальнейшем отряды муравьев своевременно обнаруживались и обезвреживались.
Долго внушал я сторожу, что он лично отвечает за каждое сбежавшее ночью животное. Дважды животные находили выломанное звено решетки или разорванный участок проволочной сетки и исчезали в лесу; сторож в это время мирно дремал на банке из-под керосина, склонившись головой к древку копья. В обоих случаях я ограничился выговором, так как убежавшие животные особой ценности не представляли и их можно было легко заменить. Но я решил при первом же подходящем случае дать сторожу небольшой урок. Однажды вечером охотник принес в лагерь молодого панголина. Я купил его и на ночь поместил в пустой ящик, плотно прикрыв сверху множеством различных предметов. Зная. как сильны у этих зверей передние лапы, я предупредил сторожа, чтобы он внимательно следил за ящиком с панголином.
С первых же дней создания лагеря я взял за правило перед сном совершать обход зверинца, проверяя состояние всех клеток, всех замков и запоров. Заглянув в ящик. куда мы поместили панголина, я нашел его пустым. Каким образом он исчез, я так и не понял – все наваленные на крышу предметы остались на месте. Но я уже привык к подобным таинственным исчезновениям и не стал терять времени на решение этой загадки. Подозвав сторожа, я показал ему пустой ящик:
– Сторож, этот зверь убежал.
– Да, я его не вижу, сэр, – пробормотал сторож.
– Я знаю, что ты его не можешь видеть, потому что ты плохо выполняешь свои обязанности. Этот зверь передвигается медленно, он сейчас где-нибудь здесь в кустах. Возьми свой фонарь и ищи его. Если ты его не найдешь, я удержу из твоего жалованья пять шиллингов.
Сторож забрал фонарь и копье и отправился на поиски. Я слышал, как он в течение часа бродил по кустам, тяжело вздыхал и, чтобы поднять себе настроение, громко разговаривал сам с собой. Я уже засыпал, когда раздался его торжествующий крик:
– Я нашел его здесь, я нашел его здесь в кустах!
– Хорошо, принеси его быстрее.
Вскоре он появился, держа панголина за хвост и сияя от удовольствия. Я отнес панголина к ящику, отметив про себя, что панголин как будто значительно вырос. Открыв ящик, я стал перестилать на дне его сухие банановые листья; неожиданно моя рука наткнулась на что-то круглое, твердое и теплое. Свернувшись под банановыми листьями, в ящике лежал панголин. Оказалось, что сторож поймал совершенно другого представителя этой породы. Я закрыл в ящике обоих панголинов и вернулся в палатку. По установленным правилам я должен был заплатить сторожу за пойманного им зверя. Но признаваться в своей ошибке я не хотел, так как это испортило бы впечатление от преподанного урока. Поэтому я решил промолчать и успокоил свою совесть, крупно переплатив ему через несколько дней за принесенных лягушек. Через несколько дней аналогичная история случилась со сбежавшим огромным пауком. На этот раз паук действительно сбежал, и сторож, разыскивая его в кустах, нашел другого громадного паука гораздо более редкой разновидности. Посадив пойманного паука на конец палки и направляясь к коллекции коробок с насекомыми, сторож чуть не раздавил ползавшего по земле в самом центре нашего лагеря первого паука.
Огромные пальмовые пауки всегда вызвали у меня отвращение. Туловище их величиной с яйцо, длинные ноги легко обхватывают большую тарелку. Обычный цвет этих пауков темно-коричневый, сверху они покрыты густым светло-коричневым мехом. Взгляд их маленьких блестящих глаз казался мне злобно вызывающим. Большинство пауков, если к ним подходят или начинают щекотать прутиком, пытаются убежать, но некоторые из них переходят в нападение. Пауки могут прыгать на расстояние до двух футов, отрываясь при этом от земли на шесть-семь дюймов. Во время прыжка они сжимаются и пытаются вцепиться в противника большими изогнутыми челюстями и обхватить его мохнатыми передними лапами. Я знал, что укус паука ядовит, но полагал, что при всей его болезненности он не представляет опасности для жизни человека.
Однажды ко мне пришел человек с двумя плетеными корзинами в руках; в одной корзине находилась толстая красивая и смертельно ядовитая гадюка, в другой – отвратительный пальмовый паук. Когда я приобрел содержимое обеих корзинок, мужчина обратился ко мне с просьбой помочь ему и протянул руку. обмотанную грязной тряпкой. На большом пальце была глубокая рана, палец распух и посинел. Осмотрев палец, я промыл его и наложил чистую повязку. Затем я заинтересовался происхождением его раны.
– Зверь меня укусил, – лаконично ответил охотник, кивнув в сторону корзинок.
– Какой зверь? Змея или паук? – испуганно вскричал я.
– Нет, сэр, не змея, другой зверь. Мне очень больно, вы не дадите мне какое-нибудь лекарство от укуса, сэр?
Я дал ему две таблетки аспирина, стакан желтого лимонного сока и заверил его, что все кончится благополучно. Он поблагодарил меня и вернулся на следующий день с просьбой снова дать ему лекарство, которое так хорошо помогает ему. Я предложил еще два порошка аспирина, но охотник от них отказался. Нет, он хочет не это лекарство, а другое, желтое, так как именно оно и помогло ему так быстро выздороветь.
Через несколько дней после этого случая мне вновь пришлось столкнуться со своеобразной логикой местных жителей. Маленький мальчик принес мне черепаху, в панцире которого было пробито большое отверстие. Такой экземпляр меня не устраивал, и я вернул черепаху владельцу, объяснив ему причину моего отказа. Через полчаса другой юнец принес ту же самую черепаху. Решив, что первый продавец по малолетству не понял моих объяснений, я снова рассказал, по каким причинам эта черепаха мне не нужна. Вскоре эту же черепаху принес в лагерь новый продавец. В течение всего дня множество людей разных возрастов, от карапузов до глухих стариков, предлагали мне купить эту искалеченную черепаху. Я не выдержал и спросил последнего продавца, зачем мне приносят черепаху, которую я уже несколько раз отказывался покупать, объясняя каждому приходившему, почему она мне не нужна.
– Быть может, если маса не купит черепаху у меня. он купит ее у другого – ответил временный владелец черепахи.
– Друг мой, скажи всем, что я не куплю эту черепаху.
– Да, сэр, – улыбнулся мой собеседник, – маса ее не купит.
Больше я этой черепахи не видел.
Другой характерной чертой мышления охотников было твердое убеждение, что. как бы ни был искалечен и изуродован принесенными ими зверь, меня можно уговорить купить его, без конца повторяя, что зверь этот совершенно здоров и будет жить еще много лет. В особенности это относилось к птицам. В первое время ребятишки, ватагами бродившие по зарослям, подрезая лианы и собирая появлявшуюся в надрезах белую жидкость, используемую для изготовления клея, считали, что мне нужны любые птицы в любом состоянии. Главное, чтобы птица еще дышала, а на отсутствие большинства перьев или на перелом одной или обеих ног продавцы не обращали ни малейшего внимания. Потребовалось много времени и разговоров, прежде чем ребята поняли, каковы мои требования. Окончательно убедил их случай с карликовым коростелем.
Однажды утром, осматривая принесенных мне ребятишками искалеченных птиц, я читал им лекцию о бережном обращении с пойманными экземплярами. Пока я изливал свой гнев и раздражение птицеловам, в лагерь вошла крохотная шестилетняя девочка с небольшим хитро сплетенным гнездом из сухой травы и листьев в руке.
– Что это? – спросил я.
– Птицы, сэр, – пискнула она в ответ.
Я взял из ее рук гнездо и заглянул внутрь, ожидая увидеть еще несколько изувеченных птиц. В гнезде притаились три красивые маленькие пташки, без всяких ссадин и переломов, с нетронутым оперением. У них были тоненькие ножки и длинные хрупкие пальцы, которые давно уже были бы переломаны мальчишками-птицеловами. Ни одно перышко у птичек не пострадало, а мальчики первым делом вырывали у пойманных птиц перья, чтобы лишить их возможности улететь. Принесенные девочкой птицы находились в прекрасном состоянии. Я решил использовать представившуюся мне возможность. Вытащив из гнезда одного карликового коростеля, я показал его собравшимся мальчишкам.
– Смотрите, – обратился я к ним, – девочка лучше вас ловит птиц. У этой птицы нет ни одной раны, ноги ее не порезаны веревками. Эту птицу я куплю, так как она будет жить. Почему же женщина лучше вас, мужчин, умеет ловить птиц? Вы увидите теперь, сколько я заплачу за хороших птиц.
Повернувшись к девочке, я спросил ее, сколько она просит за птиц. Девочка запросила по два шиллинга за птицу.
– Слышите? – снова обратился я к мальчикам. – Девочка просит за эту птицу два шиллинга. Это хорошая цена. Девочка увидела птичку, поймала ее очень осторожно, не ушибла ее, не связала ей ноги веревками. Так как она ловит птиц лучше вас всех, я даю ей по пять шиллингов за каждую птицу.
Из толпы ребятишек послышались удивленные и завистливые восклицания. Девочка, ничего не понявшая в моей назидательной речи, удивилась, что я дал ей значительно больше запрошенной суммы, схватила деньги, прижала руки к груди и со всей быстротой, на какую только были способны ее толстые маленькие ножки, побежала из лагеря, опасаясь, очевидно, что я могу передумать. Оживленная, жестикулирующая толпа детей последовала за ней.
С того дня птицы, за редкими исключениями, стали поступать ко мне в лагерь в хорошем состоянии. Маленькие жители деревни начали получать заработанные деньги, а мои клетки стали заполняться пойманными интересными экспонатами.
Ребята применяли два способа ловли птиц. Оба были достаточно хороши, но лучшим я считал способ с применением клея. Надрезав кору одной из разновидностей растущих в лесу лиан, ребята добывают густой белый сок. Этот сок смешивается с соком удивительного красного плода, по вкусу ничем не отличающегося от лимона, и полученную смесь кипятят в течение двух часов на медленном огне. Застывая, смесь превращается в упругую клейкую массу. После этого птицеловы вырезают из листьев пальмовых деревьев длинные тонкие полоски и покрывают их полученной пастой. В лесу, в тех местах, где водится много птиц, ребята веерообразно расставляют эти полоски в песке около небольших водоемов. По каким-то малопонятным причинам птицы, прилетающие пить воду, садятся обычно не на песок, а на эти похожие на ветки полоски. Ножки птицы приклеиваются к пасте, пытаясь вырваться, она бьется крыльями и приклеивается перьями к находящимся рядом полоскам. Через несколько часов этот птичий клей засыхает на перьях, и птицы легко счищают его клювом. Кроме сетей, я не знаю другого такого простого и безболезненного способа ловли птиц.
Второй способ связан с применением интересной и довольно хитроумной ловушки. Гибкая палка стягивается бечевкой наподобие лука. Небольшой прут оттягивает тетиву примерно около середины палки. К одному из концов прута прикрепляется приманка, на прут накидывается скользящая растянутая петля, соединенная с основной бечевкой. Все это приспособление устанавливается или подвешивается в лесу.
Когда птица, привлеченная приманкой, садится на прут, он выскакивает из распорок, палка расправляется, бечевка удлиняется и стягивает петлю вокруг ног птицы. Этот способ довольно эффективен, но допускает многочисленные случаи увечий птиц. Если петля стягивается слишком туго, она может раздробить птице ноги. Во многих случаях птица повисает вниз головой, и попытки вернуться в нормальное положение также обычно приводят к переломам ног. Из двух описанных способов я предпочитал первый и скоро стал покупать только птиц, пойманных при помощи птичьего клея. Этим способом были пойманы и доставлены мне самые различные представители мира пернатых: алые и черные малимбусы с бледно-голубыми, как у зяблика, клювиками; камешки с белыми полосками около глаз и с ярко-голубыми, как у сойки, пятнами на крыльях; лесные малиновки, очень похожие по размерам и окраске на английских малиновок, только коричневые спинки у первых несколько темнее, грудь их более яркого оранжево-красного цвета, а на щеках, у основания клювиков, находятся два небольших белых пятнышка. В моих клетках появились голуби – изящные серые и желтовато-коричневые птицы с переливающимися ярко-зелеными перьями на крыльях, представители различных других видов голубей, блестящие карликовые зимородки, голубые зимородки, и другие представители многочисленных видов птиц, обитающих в тропических леса Камеруна.
Назад: Глава V Ископаемое кусается
Дальше: Глава VII Дрилы, танцы и барабаны