Нелегко найти судно, капитан которого согласился бы принять на борт сотню различных по форме и размерам клеток с живыми птицами, млекопитающими и пресмыкающимися. Мы пережили много волнений, прежде чем компания "Элдерс энд Файфс" любезно разрешила нам воспользоваться одним из принадлежавших ей пароходов. Когда день отплытия был назначен, выяснилось, что у нас очень мало времени для сборов. Необходимо было приобрести множество вещей, запасти пищу для животных на весь длительный путь, проверить и отремонтировать все клетки, выполнить сотню различных дел. За отдельными предметами и продуктами, например за обыкновенным картофелем, приходилось посылать слуг на расстояние до двухсот миль. В Кумбе можно было достать только сладкий картофель. То же самое случилось и с кукурузой. При покупке товаров большими партиями гораздо выгоднее приобретать их в районах, где они производятся. Основные же сельскохозяйственные районы Камеруна находятся в возвышенной части страны на значительном удалении от побережья. Нам нужно было купить сто двадцать яиц, сорок связок бананов на разных стадиях зрелости, пятьдесят поу-поу, сотню апельсинов, двадцать ананасов, четыре мешка кукурузы, два мешка сладкого и обыкновенного картофеля, два мешка бобов и тушу целого вола. Все это следовало купить в различных районах Камеруна и как можно быстрее привезти к нам; в случае задержки мы рисковали отправиться в плавание без какой-либо части наших запасов продовольствия.

В это напряженное время я вдруг надумал заболеть малярией. В начале болезни я решил, что она вызвана простым переутомлением, и около недели преодолевал ее на ногах. Почувствовав себя очень уж скверно, я обратился в местную больницу. Врач выслушал меня, сделал какое-то вливание и приказал немедленно лечь в постель. С большой неохотой вылежал я два дня, чувствуя, как разброд и смятение все сильнее охватывают мою колонию зверей. Джон с трудом успевал кормить своих птиц, проверять мешки с картофелем и следить, чтобы обезьяны получали пищу вовремя. Мы решили выехать в ночь накануне отплытия, чтобы к рассвету быть уже на берегу и подготовиться к погрузке. В день выезда меня снова навестил врач. Дом наш напоминал в это время базар: мешки с продовольствием, коробки с яйцами, корзины с фруктами в беспорядке были разбросаны по комнатам. Врач осторожно пробрался через весь этот хаос, измерил мне температуру и приготовился произвести очередной укол. Рассматривая на свет шприц и заполняя его хинином, он поинтересовался, чем вызвано такое оживление в нашем доме. Трясясь в ознобе под одеялом и поглядывая на шприц, я ответил, что завтра вечером мы уезжаем в Англию.

– Что вы имеете в виду? – недоверчиво спросил он.

– Мы будем грузиться на пароход. Во вторник в десять тридцать мы должны быть уже на борту.

– Вы хотите сказать, что при вашем состоянии здоровья собираетесь выезжать в Тико и садиться завтра на пароход? – раздраженно спросил врач. В его глазах я, очевидно, выглядел не вполне нормальным человеком.

– Но я совсем не так уж болен, – запротестовал я. – Сегодня я чувствую себя хорошо...

– Слушайте! – гневно прервал меня врач, – в течение недели у вас была температура 38,4°. Вы должны лежать в постели не меньше двух недель. Вы не можете сейчас отправляться в морское путешествие.

– Но я должен ехать, доктор, у меня нет другого выхода. Если мы не воспользуемся представившимся случаем, мы никогда отсюда не уедем. Мы обязаны сесть на этот пароход.

– Вы не можете ехать. Отправляться в путешествие в вашем состоянии –это безумие. Если у вас повторится приступ лихорадки, когда вы будете на берегу (а в том, что он повторится, я почти уверен), вы или ляжете в госпиталь, или...

– Или что?

– Или умрете, – резко закончил он и с профессиональной ловкостью ввел в мое тело содержимое шприца.

Как только я снова был в состоянии продолжать разговор, я сказал:

– Но мы не можем откладывать поездку. Я должен ехать.

– Хорошо, но я снимаю с себя всякую ответственность.

Круто повернувшись, он вышел из комнаты. Вечером прибыли грузовики, на которых в первую очередь были расставлены клетки с животными, а затем сложены мешки с картофелем, кукурузой, бобами, коробки с яйцами и туша вола, предусмотрительно завернутая в мокрые мешки. К моменту выезда из Кумбы я чувствовал себя пьяным, в висках стучала частая барабанная дробь. Я сел в кабину, поместив к себе на колени маленького шимпанзе Су, завернутого в одеяльце. Колонна тронулась в путь. Это было кошмарное путешествие. Прошли первые дожди сезона, красная земля превратилась в месиво вязкой глины, в котором грузовик отчаянно буксовал, ударяясь и подскакивая на невидимых камнях. Я слышал громкие возмущенные крики обезьян из кузова и думал, сколько ценных, теперь уже незаменимых экземпляров заболеет, быть может, даже умрет в результате этой мучительной поездки. Я забылся беспокойным, лихорадочным сном и вскоре проснулся, стуча зубами от холода. Остановив машину, я достал из кузова одеяла и завернулся в них. Через десять минут я истекал потом и вынужден был снова сбросить с себя одеяла. В одном месте прокололась шина у грузовика, в котором сидел Джон. Подойдя ко мне, он поинтересовался моим самочувствием, и мы выпили по чашке чая из термоса.

– Как выдерживают дорогу твои птицы? – спросил я.

– Не знаю, – хмуро ответил Джон. – Мы испытали страшную тряску. Я даже боюсь заглядывать в кузов до тех пор, пока мы не приедем в Тико.

– У меня такое же настроение. Все равно мы ничего не можем сейчас сделать, остается только надеяться на благополучный исход.

Когда мы добрались до нижних склонов массива Камерун и дорога повернула к берегу моря, начал накрапывать мелкий холодный дождь, от которого покрытый туманом ландшафт сделался еще более темным. Солнечные лучи начали уже пробиваться сквозь низко нависшие серые тучи, когда мы увидели первые пальмовые плантации. Вскоре внизу под нами открылась большая равнина, окружающая Тико. Это была уже цивилизованная Африка, на которую я смотрел с ужасом, ровными унылыми рядами на протяжении многих миль росли банановые деревья. Однообразие этих плантаций производило тягостное впечатление. Сотни тысяч банановых деревьев приносили плоды, которые срывались еще недозрелыми и направлялись на ожидающие в гавани корабли. Кругом видны были только бесконечные банановые листья, мокрые, обвисшие, похожие на большие зеленые простыни. Лишь изредка беленький домик надсмотрщика-европейца, расположенный на какой-нибудь небольшой полянке, нарушал тягостное однообразие. Иногда видели мы и ряды грязных металлических сараев, в которых ютились сборщики бананов.

Под непрерывно моросившим дождем наши грузовики медленно продвигались вперед и вскоре остановились около узкоколейной железнодорожной ветки. Маленькие паровозики тащили за собой платформы, заваленные связками бананов. Эти составы пересекали низменную заболоченную береговую полосу и подъезжали к порту, где бананы немедленно грузились на пароход.

К большому нашему огорчению, выяснилось, что мы прибыли за несколько часов до начала погрузки животных на пароход. Мы решили пока оставить клетки на машинах нераспакованными, по крайней мере это давало хоть некоторое укрытие от дождя.

В это время солнце прорвало завесу облаков, и дождь окончательно прекратился. Пришлось все же снимать клетки с машин и укрывать их в тени рядом с железнодорожной колеей. Попутно мы проверили состояние всех наших животных, после чего я обменялся с Джоном результатами произведенного осмотра.

– Я потерял двух нектарниц, к счастью, не самых ценных. Думаю, что они испугались тряски в пути и начали метаться по клетке. Все остальные птицы как будто целы, но я мечтаю скорее оказаться на пароходе, накормить и напоить их. Как твои зверюшки?

– Один глупый дрил основательно поранил себе руку. Вероятно, он просунул ее через решетку, а в это время машина подскочила на ухабе и его стукнуло по руке другой клеткой. Но это быстро заживет, других потерь у меня, кажется, нет. Ангвантибо в порядке, но они очень устали от дороги.

После томительного ожидания (самое тяжелое заключалось в том, что мы не имели возможности вовремя накормить и почистить животных) подошел состав с пустыми платформами, и нам разрешили грузить клетки на платформы. Не успели мы закончить погрузку, как снова начался дождь; но это был уже не прежний мелкий дождик, а настоящий тропический ливень. Мы находились на открытом месте, через несколько секунд потоки воды побежали по стенкам клеток, а люди выглядели так, словно их только что вытащили из моря. Состав медленно двигался вперед, приближаясь к пароходу; когда мы добрались до него, началась быстрая погрузка. Я снова трясся в лихорадке и чувствовал себя отвратительно. Вспомнив предостережение врача, я спустился в каюту, переодел сухую одежду и пошел искать старшего буфетчика. Выпив у него стакан крепчайшего виски, я почувствовал, как блаженное тепло разливается у меня по всему телу. Проглотив полученные накануне от врача таблетки, я снова поднялся на палубу.

Клетки и их обитатели были совершенно мокрыми. Пришлось срочно заменять сырую подстилку сухой и чистить клетки. Затем я посыпал обезьян сухими опилками, чтобы таким образом немного подсушить их мех. Накормив обезьян хлебом и фруктами, я дал потом горячего молока, так как бедные животные дрожали от холода. Я знал, что, если до наступления темноты они не обсохнут, многие из них рискуют заболеть пневмонией. После обезьян я накормил и напоил ангвантибо, которые, к счастью, меньше пострадали от дождя, так как были накрыты другими клетками..

К этому времени благотворное действие виски прекратилось, и я стал чувствовать себя все хуже и хуже. Палуба качалась и убегала у меня из-под ног, голова казалась огромной, как тыква, и грозила в любой момент расколоться от острой пронизывающей боли. Впервые я начал всерьез опасаться за будущее: я не мог лечь в госпиталь и оставить Джона одного в этом трудном и долгом путешествии, где нам и двоим работы было по горло. Я с трудом приполз в каюту и свалился на койку. Джон спустился ко мне, чтобы сообщить, что он более или менее благополучно разместил птиц и через полчаса сумеет помочь мне управиться с моими животными, но я уже забылся глубоким и крепким сном. Проснулся я совершенно другим человеком, на палубу я вышел, чувствуя еще некоторую слабость, но в твердой уверенности, что смерть мне уже не угрожает. Я накормил зверей, завесил одеялами клетки обезьян и ангвантибо и дал Су бутылку с се вечерней порцией молока. Она весело закричала, увидев мое приближение с бутылкой в руках, дождь и холод не нанесли ей никакого вреда. Наконец все необходимое было сделано, и я впервые за последние два дня облегченно вздохнул. Облокотившись на перила палубы, я посмотрел в сторону банановых рощ и мангровых болот; дождь непрерывно барабанил по парусиновому тенту над моей головой. Закончив свои дела, Джон присоединился ко мне. Мы молча курили, вглядываясь в дождь и сгущавшуюся темноту вечера.

– Вряд ли люди представляют себе все трудности, связанные с коллекционированием животных, – задумчиво проговорил Джон, оглянувшись на темную массу клеток на палубе. – Они просто не в состоянии все это понять. Возьми один только сегодняшний день: мы очень легко могли потерять всех своих животных из-за этого проклятого дождя. Но никому из посетителей зоопарков такие мысли и в голову не приходят.

– Ну, трудно от них и требовать этого. Им кажется, что коллекционерам так же легко удается собирать зверей, как в свое время это удавалось Ною.

– Ной! –с презрением возразил Джон. – Если бы у Ноя была бы хоть пятая часть того количества зверей, какое ему приписывают, его ковчег пошел бы ко дну.

– А сколько птиц и млекопитающих нам все же удалось поймать за время нашего пребывания в Камеруне! Если бы Ной ограничился даже находящимися на этом пароходе видами животных, его ковчег тоже оказался бы перегруженным.

– Мне кажется, – зевнув, продолжал Джон, – что наш ковчег тоже основательно перегружен всеми этими вещицами, – и он махнул рукой в сторону сотни клеток с животными и птицами. – Я пошел спать. Во сколько мы отплываем?

– Около полуночи. Я тоже сейчас спущусь.

Джон направился в каюту, я остался на палубе и продолжал смотреть в сторону берега, скрывшегося в наступившей темноте .Скоро я заметил вспыхнувший маленький огонек, ярко светившийся во мраке. Неожиданно послышались мягкие ритмичные удары барабана, сиплые голоса сборщиков бананов. Огонек колыхался и мерцал, отделенный от меня движущейся завесой дождевых струй. Мягко звучали голоса, напевая песню, столь же старую, как и огромные тропические леса. Это была простая, безыскусная песня, тихая и ласковая; такие песни, должно быть, пел в свое время языческий бог Пан. Наблюдая за искрящимся между деревьями огоньком, слушая мерный стук барабана и нестройный, но приятный хор, я знал, что еще вернусь в Африку, что меня всегда будет преследовать и тревожить ее таинственное очарование.