Восхождение на Нда-Али началось в предрассветный час. Когда первые солнечные лучи прорвали редеющий туман, мы находились уже у нижних склонов горы. Отсюда пошел тяжелый участок пути. Носильщики задыхались, кряхтели, и стонали, карабкаясь в гору, прыгая с грузом со скалы на скалу, переступая и обходя огромные разветвленные корни деревьев. В подобной местности я испытывал особенное чувство уважения и симпатии к моим носильщикам. Двигаясь почти налегке, с биноклем и ружьем, я тяжело дышал, чувствовал, как учащенно бьется мое сердце, через каждые полмили садился отдыхать. А цепь носильщиков продолжала безостановочно двигаться вперед; у каждого из них на голове лежал тяжелый груз, лица блестели от пота, шейные мускулы напрягались до предела, так как требовались огромные усилия, чтобы на таком подъеме сохранить равновесие ящиков и мешков. Я и Тэйлор шли впереди, выбирая наиболее удобный путь, мой спутник быстрыми взмахами своего ножа мачете делал зарубки на зеленой коре молодых деревьев. Если на нашем пути встречались опасные скалы или упавшие деревья, обвитые густой сетью лиан, мы с Тэйлором останавливались, дожидались подхода носильщиков и помогали им преодолевать трудные места. Я старался при этом обменяться несколькими словами на ломаном английском языке с каждым проходившим мимо, что очень их забавляло. Добравшись до безопасного места, носильщики с громким, разносившимся далеко по лесу свистом облегченно вздыхали.

После часа непрерывного подъема мы прошли, по моим расчетам, половину пути до места, выбранного для устройства лагеря. Дойдя до сравнительно ровного участка, я предложил сделать небольшой привал. Носильщики с удовольствием сложили багаж на землю и, тяжело дыша, уселись в кружок. Тэйлор распределил между ними захваченные мной из дому сигареты. Полчаса спустя все снова покрыли головы кусочками тряпок или листьев и поставили на них багаж. Начался последний бросок к вершине горы.

В половине восьмого утра мы были у нижних склонов Нда-Али, к одиннадцати часам мы дошли уже до плоской, заросшей лесом террасы, окаймлявшей гору с одной из сторон. Вскоре мы достигли знакомой мне маленькой поляны и подошли к ручью в выбранной для лагеря роще. Багаж был сложен в кучу, быстро закипела работа. Прежде всего установили мою палатку, из срубленных жердей, переплетенных травой, построили кухню, носильщики сделали себе крошечные, похожие на голубятни, хижины между высокими корнями-подпорками росших поблизости крупных деревьев.

Когда в лагере был наведен относительный порядок, Тэйлор, я и юноша, взятый нами в качестве птицелова, направились в соседний лес, чтобы выбрать удобные места, в которых мы хотели расставить около тридцати силков.

Вернувшись в лагерь, я пошел по течению маленького ручейка, который журчал и переливался между заросшими мохом камнями футах в двадцати от моей палатки. Я надеялся найти достаточно глубокое для купания место. Течение скоро привело меня к густым зарослям невысокого кустарника. Узкое русло ручья превратилось здесь в ряд соединенных друг с другом маленькими протоками небольших, но довольно глубоких заводей. Самая большая из них имела около пятнадцати футов длины и до двух футов глубины. Берег был покрыт чистым белым песком с мелкими гладкими желтыми камешками. О лучшей ванне трудно было и мечтать, я быстро разделся и вошел в воду. В реках Камеруна вода обычно довольно прохладная, и это даже приятно. Но в этом ручье она оказалась ледяной, я сразу почувствовал тупую ноющую боль в теле. С большим трудом заставил я себя несколько минут поплескаться в воде, затем, лихорадочно щелкая зубами от холода, вылез на берег, собрал свою одежду и сквозь кустарник бросился к поляне греться на солнце. Убедившись, что поблизости было только несколько кузнечиков, я лег в траву и задремал, согреваемый солнечными лучами.

Когда через некоторое время я приподнялся и огляделся по сторонам, я увидел на расстоянии не более тридцати футов среди пучков золотистой травы красивую пеструю кошку, которая задумчиво смотрела на меня. В первый момент я с ужасом подумал, что это леопард, но, вглядевшись внимательнее, я узнал сервала, значительно менее крупного и опасного зверя с коричневатой шкурой, покрытой небольшими круглыми пятнами. Я был очень удивлен, так как каждый охотник, как черный, так и белый, равно как и подавляющее большинство книг, доказывают, что увидеть сервала днем удается примерно раз в пятьдесят лет. Поэтому, обнаружив при своем пробуждении около себя такого редкого зверя, я испытал даже некоторую гордость.

Кошка продолжала стоять спокойно, не отводя от меня взора, кончик ее хвоста мягко покачивался, пригибая стебли травы. Мне приходилось наблюдать такие медленные круговые движения хвоста и такое выражение на мордах домашних кошек в те минуты, когда они готовились хватать зазевавшихся воробьев; это воспоминание не доставило мне большой радости. Я был совершенно раздет, что создавало у меня дополнительное впечатление полной моей беззащитности и беспомощности. Я смотрел на сервала, искал возможность быстро натянуть на себя трусики, затем даже стал подумывать о возможностях поимки красивого зверя, после того, разумеется, как я окажусь вне опасности быть им растерзанным. Сервал заморгал глазами, словно обдумывая возможность прилечь рядом со мной на теплую траву. В этот момент из лагеря донеслись громкие крики, кошка вздрогнула, через плечо посмотрела в сторону лагеря и стремительным прыжком скрылась в кустах. Я быстро оделся и подбежал к тому месту в кустарнике, где только что исчез зверь; но я не мог обнаружить никаких следов его пребывания. В неподвижном теплом воздухе чувствовался острый едкий запах, в одном месте я обнаружил на мягкой земле легкий след лапы зверя. Проклиная в равной мере себя, носильщиков, сервала, я вернулся в лагерь, где узнал причину неожиданных криков, спугнувших сервала. Одна из стенок кухни упала, и все собрались вокруг нее, громко крича и споря, в то время как повар, весь усыпанный сухой травой, раздраженно прыгал вокруг кухни. Я отозвал Тэйлора в сторону, подальше от более робких членов нашей экспедиции, и рассказал ему о своей встрече.

– Это был тигр, сэр? – спросил он.

Тигром на жаргоне называют леопарда – характерный пример широко распространенного в Камеруне неправильного наименования зверей.

– Нет, что был не тигр; он намного меньше тигра, с маленькими пятнами на шкуре.

– А, тогда я знаю этого зверя, – сказал Тэйлор.

– Как нам его поймать? Если я видел одного, здесь, наверно, есть и другие, правда?

– Да, сэр, – согласился он, –но нам нужны собаки. Я знаю охотника около Бакебе, у которого есть хорошие собаки. Сообщить ему, чтобы он пришел сюда?

– Хорошо, пригласи его к завтрашнему утру, если он сумеет прийти.

Тэйлор пошел выполнять мое поручение, а я решил выяснить, что осталось от обеда после случившейся на кухне катастрофы.

После обеда я снова отправился в лес один. Гребень Нда-Али все время находился слева от меня, так что я не рисковал заблудиться. Я шел без определенной цели, не торопясь, часто останавливался, рассматривая деревья и окружавшие меня кусты. Я следил за крупным одиноким муравьем, пробиравшимся по упавшему листу, когда близко от меня послышался шелест листвы на дереве, сопровождаемый громким "чак! чак!". Одна из ветвей немного склонилась, и по ней, развевая пушистыми хвостами, пробежали две маленькие белки. Я с радостью установил, что это крайне редко встречающиеся черноухие белки, которых я еще не видел в лесу.

В бинокль я определил, что это были самец и самка, совершавшие увеселительную прогулку по лесу. Самка оторвалась от ветки и перескочила на другую, пролетев около десяти футов по воздуху, самец последовал за ней, повторив свой пронзительный крик: "Чак!.. чак!.." Осторожно подкрался я ближе к дереву, пытаясь лучше рассмотреть белок, которые в это время начали играть в прятки вокруг ствола.

Это были очаровательные маленькие зверьки; узкая черная полоска вокруг ушей отчетливо выделялась на оранжево-рыжей голове, верхняя часть тела пестрела зеленым отливом, по бокам виднелся ряд маленьких белых пятнышек, грудь и живот были желтовато-оранжевого цвета. Больше всего у белок мне понравились хвосты. Сверху они были слабо окрашены черным и белым цветом, но снизу отливали яркой оранжево-красной окраской. Пока белки мчались по веткам, хвосты их были приподняты кверху, но при каждой остановке они выгибались над спиной и кончик хвоста касался носа. Остановившись, белки некоторое время сидели, быстро вращая хвостами, яркая окраска которых создавала полное впечатление мигающей на сквозняке свечи. С полчаса наблюдал я за прыжками белок на дереве, редко приходилось мне быть свидетелем такой трогательной игры двух животных. Медленно переходили они с дерева на дерево, я осторожно следовал за ними, не отрывая бинокля от глаз. Внезапно, к великому моему огорчению, я наступил на сухую ветку, которая громко хрустнула: белки замерли, самец снова закричал, но это был уже не мягкий ласковый звук, а резкий предостерегающий возглас. В следующую минуту они скрылись, и только легкое движение ветвей указывало, что здесь совсем недавно находились живые существа.

Я был очень доволен своим первым днем пребывания на новом месте: в течение нескольких часов я увидел сервала и двух редких белок – для начала более чем достаточно. Я предположил, что животные в этих горах редко видели людей и поэтому гораздо смелее, чем на низменности. Сказывалось и то, что здесь не было сплошного лесного массива, многочисленные поляны и скалы давали больше возможностей находить зверей и приближаться к ним.

Пока я был занят этими мыслями, лесная тишина вдруг была нарушена душераздирающим криком, за которым последовали взрывы сумасшедшего, леденящего душу хохота. Прокатившись между деревьями и отразившись многочисленным эхо, хохот перешел в тяжелые, протяжные стоны и постепенно затих. Я стоял неподвижно, чувствуя, как от страха волосы на голове встают у меня дыбом. Мне приходилось в различное время и в различных условиях слышать ужасные крики и звуки, но по одновременной их концентрации только что услышанное не имело себе равного в прошлом. Такими, вероятно, должны быть во много раз усиленные крики жертв самых страшных пыток в тюремных застенках. После нескольких минут наступившей тишины я набрался мужества и медленно пошел по направлению услышанных криков. Вскоре, на значительно большем расстоянии, снова повышались взрывы дикого смеха, прерываемые пронзительными криками. Я понял, что не смогу догнать убегающих крикунов, кем бы они ни были. И тут я вдруг догадался, каково происхождение этих звуков: я слушал вечернюю серенаду стада шимпанзе. Иногда я слышал смех и крики шимпанзе, находившихся в заточении, но концерт целой группы этих обезьян, многократно усиленный и отраженный лесным эхо, был для меня новинкой. Я готов предложить пари каждому желающему, даже имевшему уже дело с шимпанзе, что он не сможет прослушать вечернюю песню стада этих обезьян, не испытав при этом чувства страха.

После нескольких дней нашего пребывания на Нда-Али я немного изучил привычки шимпанзе. Рано утром они обычно кричали и смеялись высоко в горах между крутыми скалами. К полудню спускались ниже, в чащу густого леса, где можно укрыться от палящих солнечных лучей; в это время они бывали очень молчаливы. Вечером обезьяны спускались к большой горной террасе, на которой расположился наш лагерь, и устраивали продолжительный, действовавший на нервы концерт. С наступлением темноты шимпанзе умолкали, лишь изредка раздавалось случайное взвизгивание какой-нибудь одной обезьяны. Шимпанзе неукоснительно соблюдали распорядок дня, и в зависимости от того, из какого места доносились их крики, можно было безошибочно определять время.

Вернувшись в лагерь, я увидел, что птицелов успел поймать двух птиц. Первая из них, лесная малиновка, мало меня заинтересовала, так как у Джона было уже несколько представителей этого вида. Вторая, желтовато-серая маленькая пичужка с крапчатой грудкой почти ничем не отличалась от обыкновенного английского дрозда. Она была настолько неинтересна, что у меня появилось желание отпустить ее на волю; после недолгих размышлений я решил на всякий случай отправить обеих птиц к Джону. Один из носильщиков отправился в Бакебе с наказом рано утром вернуться обратно в лагерь. На следующее утро он принес мне записку от Джона. Я узнал, что невзрачная маленькая птичка оказалась крайне редко встречающимся земляным дроздом, который существенно дополнял коллекцию ранее пойманных птиц. Джон умолял меня поймать как можно больше представителей этого редкого вида дроздов. Поняв, что я чуть не выпустил уникальную птичку, известную ученым под названием Geokichla camerunensis, я почувствовал, как у меня на лбу выступили капельки пота. Поспешно вызвав к себе птицелова, я сообщил ему, что за каждого пойманного земляного дрозда он будет получать дополнительную плату.

– Вы имеете в виду птицу с красными перьями спереди?– спросил он.

– Нет, я имею в виду птичку с пятнышками на груди.

– Но вы мне вчера сказали, что такая птица вам больше не нужна, – с полным знанием дела напомнил мне птицелов.

– Да, я знаю. Но сейчас я хочу иметь много таких птиц.

– Хорошо, сэр, – уныло ответил юноша и отошел, поражаясь, очевидно, странному ходу мышления у белых людей.

Во время завтрака появился Тэйлор, сопровождаемый коренастым молодым парнем с худощавым выразительным лицом и пристальным взглядом светло-карих глаз. За ним по пятам следовали четыре разномастные долговязые лохматые собаки, подозрительно озирающиеся по сторонам.

– Это охотник, сэр, – объяснил Тэйлор, – он привел своих собак.

Поздоровавшись с охотником, я спросил, как он охотится с собаками. Вместо ответа он раскрыл висевшую за спиной сумку, достал оттуда четыре маленьких деревянных бубенчика и повесил их на шею собакам. При каждом движении собак раздавались мелодичные громкие звуки. Лишь после этого охотник ответил на мой вопрос:

– Собака находит след зверя и бежит по следу. В лесу мы плохо видим, но слышим звуки бубенчиков, идем за собакой и находим зверя.

Я решил, что такая охота должна быть очень долгой и утомительной, но один раз все же стоило испытать этот способ.

– Хорошо, сейчас пойдем в лес на охоту.

В лес отправились большой компанией. Кроме меня, Тейлора и охотника с нами шли трое слуг с мешками и сетями. Собаки бежали впереди, громко фыркая и принюхиваясь. Первый час не принес никаких происшествий. Иногда собаки находили что-либо съедобное, и между ними завязывалась шумная борьба. По окончании ее движение продолжалось в том же порядке. Я начал уже ругать про себя Тэйлора за его глупую затею, как вдруг самая маленькая собака опустила морду к земле, несколько раз возбужденно тявкнула и опрометью бросилась в густые зароди кустарника. Вся свора с громким лаем бросилась за ней и исчезла в кустах. С ободряющими криками охотник кинулся в самую гущу лиан и колючек. Тэйлор и вся свита последовала за ним. Мне оставалось только догонять их. Проклиная собак, вздумавших найти след в таком неподходящем месте, я пробирался по зарослям, спотыкаясь и непрерывно натыкаясь на колючки и ветки.

Вскоре я догнал моих спутников, легко и свободно бежавших между деревьями и кустами. Бубенчики впереди нас звенели не переставая, изредка слышалось короткое тявканье собак.

Мне казалось, что мы бежали несколько часов подряд. Когда охотник наконец остановился, не слышно было ни лая собак, ни звона бубенчиков. Весь мокрый от пота, я задыхался и с трудом заглатывал воздух. Охотник несколько раз пронзительно крикнул, но ответа не последовало: мы потеряли собак. Я лежал на земле, радуясь неожиданной передышке, с трудом приходил в себя и удивлялся, как мое сердце выдержало такой темп бега. Охотник и Тэйлор скрылись в лесу, вскоре их громкие крики заставили нас подняться. Подойдя к ним, мы услышали вдалеке слабый звон бубенчиков. С каждой минутой звон этот становился громче, скоро послышался и заливистый лай собак. Теперь мы бежали под гору, земля была покрыта крупными камнями и павшими деревьями, что очень затрудняло нам путь. Выбежав на маленькую поляну, я обнаружил удивительную картину: собаки собрались у подножия небольшой, заросшей мохом и бегонией, скалы высотой около тридцати футов; лая и рыча, они высоко подпрыгивали, стремясь дотянуться до выступа на расстоянии десяти футов от земли. На этом выступе, размахивая хвостом и громко шипя, лежал огромный варан. Меньше всего ожидал я встретить варана в горах, так как находился под впечатлением, что эти крупные ящеры живут только возле больших рек. Но я не ошибся, это действительно был варан. Хвост его достигал пяти футов длины, огромное тело опиралось на короткие лапы, длинный чешуйчатый хвост изготовился для удара; дыхание со свистом вырывалось из пасти, длинный тонкий раздвоенный язык быстро высовывался изо рта и с такой же быстротой прятался обратно. Варан, очевидно, укрылся на скале от преследовавших его собак. Над выступом скала нависала отвесно, и подняться выше он уже не мог. Собаки громко и возбужденно лаяли, высоко подпрыгивая, они пытались вскочить на выступ. Охотник отозвал их и привязал к деревцу, которое гнулось и трещало при попытках собак вырваться на свободу. Затем мы растянули самую крепкую из имевшихся у нас сетей, прикрепили к двум палкам и, разбежавшись, набросили сеть на выступ с ящером. Варан бросился навстречу, размахивая хвостом и широко разинув рот, запутался в сети и свалился вместе с ней на землю. Мы подбежали к нему, соблюдая известную осторожность, так как варан имел еще возможность при случае ударить хвостом или укусить кого-нибудь из нас. С трудом вытащили мы его из сети, завернули в мешки, перевязали веревками и подвесили между двумя палками. Черная жесткая шкура варана была беспорядочно усыпана небольшими золотистыми пятнами; он свирепо смотрел на нас и громко фыркал. Крепким, изогнутым когтям ящера могла бы позавидовать любая хищная птица. Торжественно доставив в лагерь пленника, мы начали немедленно строить клетку для переноса ящера в Бакебе.

На следующее утро, взволнованные и ободренные вчерашним успехом, мы отправились на охоту спозаранку, и собаки быстро напали на свежий след. Около мили бежали мы за собаками, а затем, как и накануне, свора бесследно исчезла в глубине леса. Долгое время бродили мы по лесу, пытаясь услышать лай собак или звук бубенцов. Охотник вдруг склонил голову набок, я тоже прислушался и различил отдаленный шум водопада.

– Они у воды, – сказал охотник, – поэтому мы их и не слышим.

Мы побежали на шум, который становился все громче, и скоро вышли к каменистым берегам бурного пенистого ручья. Впереди виднелся водопад, сверкающая стена воды, льющейся с высоты пятидесяти футов на груду крупных гладких камней, покрытых густым слоем зеленого моха и сочной растительности. Кругом искрились водяные брызги, над гребнем водопада висела маленькая, расплывшаяся радуга, переливавшаяся и мерцавшая от непрерывного движения воды. К шуму падающей воды теперь уже явственно присоединился звон бубенцов; между двумя скалами, у края кустарников, мы увидели одну из собак, захлебывавшуюся от лая. Перепрыгивая с камня на камень, мы спустились к подножию водопада и побежали по скользким камням, торопясь узнать, за кем погнались собаки. В небольшой затененной расселине между камнями лежал второй варан; по сравнению с ним пойманный накануне выглядел карликом. Изогнувшись, как огромный, туго натянутый лук, он лежал совершенно неподвижно. Пасть его была открыта, и даже шум водопада не заглушал издаваемого им громкого свиста. Варан выбрал для защиты от собак наиболее подходящее место: с трех сторон его укрывали скалы, а нападение с фронта он готов был отражать когтями, хвостом и пастью. Собаки чувствовали опасность и держались на почтительном расстоянии. Только одна молодая и глупая самка с громким истерическим лаем наскакивала на ящера. Наш приход еще больше распалил ее, и она вцепилась зубами в рыхлую кожу на шее варана. Пресмыкающееся, сбив собаку с ног сильным ударом хвоста, втянуло в рот одно ухо собаки. Собака оказалась в тяжелом положении, так как не могла вырвать ухо из страшных тисков. Медленно и осторожно переступая толстыми лапами, варан поставил задние ноги одну за другой на тело злосчастного пса. Затем он сгорбился и резким движением задней ноги ударил собаку, сдирая и царапая ее шкуру своими заостренными когтями. Собака отчаянно взвизгнула и разжала зубы; к моему удивлению, огромный ящер также отпустил свою жертву. Когда собака уползала в сторону, варан вновь взмахнул хвостом и нанес собаке сильный удар, от которого та кубарем покатилась по земле, вся в крови и подтеках. С трудом выбравшись из скал, дрожащая, с жалобным воем, собака подползла к воде и начала облизывать страшные раны на спине. Варан остался невредим, если не считать царапины на шее; он был готов в случае необходимости снова включиться в борьбу.

Оставив Тэйлора наблюдать за ящером, мы с охотником привязали собак к деревьям, и я промыл раны пострадавшей самке. Вдоль ее спины, словно прорезанные большим тупым ножом, проходили семь рваных борозд. Я еще занимался с пострадавшей собакой, когда послышался громкий крик Тэйлора, и мы снова побежали к скале. Оказалось, что варан продвинулся на несколько ярдов вперед, но, заметив наше приближение, вернулся в свое укрытие. Несколько раз пытались мы накинуть на него сеть, но она каждый раз цеплялась за одну из скал. Оставался единственный выход – подняться на скалу и сверху надеть на голову ящера петлю. Поручив своим помощникам набросить на варана сеть, как только я накину на него петлю, я осторожно пополз по скале, стремясь занять позицию над вараном. Движение по влажному моху, который легко отделялся от поверхности скалы, требовало от меня большого напряжения. Наконец я добрался до маленького уступа над самым ящером; присев на корточки, я завязал скользящий узел на конце тонкой и длинной веревки. Затем подвел узел к голове пресмыкающегося, лежавшего в шести футах ниже меня. В охватившем меня возбуждении я забыл закрепить свободный конец веревки, к тому же я еще имел глупость встать коленями на свернутый в кольцо конец веревки, что значительно облегчало мне возможность свалиться вниз.

Осторожно подведя петлю, я надел ее на голову варана и начал натягивать веревку, испытывая большую гордость от сознания успешно выполненной работы. Почувствовав на шее петлю, варан рванулся вперед, веревка выскользнула из моих рук, свернутый в кольцо конец веревки выскочил из-под моих колен, и, потеряв равновесие, я покатился вниз по скале с видом, отнюдь не преисполненным собственного достоинства. В короткое мгновение перед тем, как я с шумом свалился в убежище варана, у меня мелькнуло пожелание, чтобы ящер, напуганный моим падением, бросился в уготованные ему сети. Схватка варана с собакой, свидетелем которой я только что был, не внушала мне особой бодрости при мысли о возможности близкого соприкосновения с этим чудовищем. К моему счастью, ящер действительно испугался, бросился вперед и запутался в сетях всеми четырьмя лапами. Тэйлор и охотник подскочили к нему и накинули сети на хвост и заднюю часть тела варана, совершенно сковав его движения. Когда ящер был крепко увязан, я осмотрел следы укуса на шее варана; оказалось, что зубы собаки лишь слегка прокусили кожу.

Оба варана прежде всего благодаря своим размерам явились ценным пополнением моей коллекции пойманных животных. В Бакебе у меня уже было несколько молодых ящеров, но они и в сравнение не шли с пойманными гигантами. У стройных и изящных молодых варанов зеленовато-черная кожа покрыта беспорядочно разбросанными яркими золотисто-желтыми пятнами. С возрастом кожа темнеет, становится грязно-черной, желтые пятна бледнеют и почти совершенно исчезают. Вараны легко переносят неволю и очень неприхотливы к пище, охотно поедая всевозможных дохлых животных и птиц. В особенности любят вараны яйца, при помощи этих деликатесов мне удалось их быстро приручить, они позволяли мне гладить рукой их жесткие спины и даже вытаскивать засохшие и отмершие частицы кожи. Когда мы вернулись в лагерь, я узнал, что поймано множество птиц, среди которых, к большой моей радости, оказалось два земляных дрозда. Несмотря на поздний час, я решил немедленно отправить птиц и варана в Бакебе, так как мне хотелось обрадовать Джона новой удачей. Носильщики ворчали и жаловались, не желая идти в темноте по нижним склонам горы, где, по их словам, водились огромные свирепые леопарды и коварные злые духи. Для устранения всех этих опасностей пришлось снабдить их дополнительным количеством фонарей.

Пользуясь последними минутами перед наступлением темноты, я отошел на полмили от лагеря и вскоре оказался у края высокой, до ста футов, скалы. Верхушки росших внизу деревьев находились на уровне скалы, ветви их соприкасались с растительностью на ее поверхности. Осторожно пробравшись между изогнутыми корнями и густыми зарослями низкого кустарника к краю обрыва, я занял превосходный наблюдательный пункт: находясь на уровне плотной шапки листьев на вершинах огромных деревьев, я словно оказался перенесенным в верхний ярус тропического леса. Я спрятался за большим кустом, вытащил бинокль и принялся тщательно рассматривать деревья в поисках живых существ.

Долгое время все было тихо. Где-то далеко внизу раздавались еле слышные крики птиц-носорогов. Затем откуда-то сзади донесся неясный шелест, за которым последовал громкий шум падения чего-то тяжелого на ветки кустов, под которыми я лежал. Я замер и напряженно стал прислушиваться. Несколько секунд не слышно было никаких звуков, а потом над самой моей головой раздались громкие протяжные крики: "Оиинк... Оиинк..." Рядом со мной находилось стадо мона-гвенонов. В течение следующего получаса я имел редкую возможность на близком расстоянии наблюдать за поведением обезьян на воле.

Обезьяна, кричавшая над моей головой, была, очевидно, вожаком. Это был очень крупный самец. Осмотрев лес и не обнаружив ничего угрожающего, он прокричал успокоительное "все в порядке!" остальным своим сородичам. Оттолкнувшись от куста, он пролетел над краем пропасти, раскинув руки и ноги, и опустился на верхушке дерева прямо напротив того места, где я лежал. На мгновение он исчез в листве, а затем я увидел его шествующим по ветке. Достигнув удобной развилки, он уселся, внимательно осмотрелся по сторонам и издал несколько громких протяжно ворчливых криков. Немедленно вслед за этим кусты надо мной затряслись и затрещали; обезьяны опускались на них и в тот же миг, оттолкнувшись, продолжали путь к вершинам деревьев, где их ожидал старый вожак. Движение стада проходило очень организованно; в тот момент, когда обезьяна перелетала край скалы, другая появлялась на моем кусте. Я насчитал до тридцати взрослых обезьян; к животам многих самок прицепились крошечные детеныши. Когда самки прыгали вниз, малютки то ли от восторга, то ли от страха пронзительно взвизгивали. Когда все стадо собралось внизу, обезьяны начали поедать маленькие черные плоды на ветках деревьев. Гвеноны бегали по веткам, срывали плоды, засовывали их в рот, постоянно оборачиваясь и нервно оглядываясь по сторонам, что характерно, впрочем, для всех обезьян. Более крупные детеныши перестали держаться за мех своих матерей и с жалобными криками бегали теперь за ними по деревьям. Взрослые изредка обменивались хриплыми звуками, словно ведя ленивую, медлительную беседу. Я не заметил ни одной ссоры или драки; иногда более крупная обезьяна вырывала у другой какой-либо особенно привлекательный плод, но, кроме возмущенного ворчания со стороны потерпевшей, ничто не нарушало мирную трапезу всей компании.

Вскоре послышалось хлопанье крыльев и протяжные громкие крики. Двое птиц-носорогов прилетели из расположенного ниже леса и с характерным для них пьяно-беззаботным видом опустились на ветви деревьев около стада обезьян. Усевшись поудобнее, они стали восхищенно разглядывать гвенонов из-под нависающих над головами больших разбухших гребней, похожих на продолговатые надувные детские шары. Затем они неуклюже запрыгали по веткам, осторожно ударяя кончиком клюва по черным плодам. После очередного удара они откидывали голову и заглатывали пищу. При каждом глотке птицы приседали и лукаво поглядывали на обезьян большими, часто моргающими темными глазами. Обезьяны продолжали ужин, не обращая ни малейшего внимания на этих клоунов с профилем Сирано де Бержерака. Птицы-носороги сопровождают в Камеруне обезьян с таким же постоянством, с каким стервятники сопровождают львов. Где бы ни находилось стадо обезьян, рано или поздно к нему присоединяются птицы-носороги, выдавая присутствие обезьян криками и хлопаньем крыльев, слышными на расстоянии не менее мили. Надо полагать, что обезьяны ненавидят своих навязчивых спутников, но волей-неволей вынуждены сносить их присутствие. Через некоторое время птицы-носороги с шумом покинули деревья. Вскоре и вожак обезьян подал команду собираться в путь, издав несколько громких гортанных звуков. Самки прижали детенышей к груди; одна за другой обезьяны длинными прыжками начали спускаться в находившуюся внизу листву и скоро исчезли в сплошном океане листьев. Еще несколько минут я слышал шум движения обезьян по лесу, громкий шелест раздвигаемых листьев, немного напоминающий шум прибоя на каменистом берегу моря. Когда последние звуки умолкли, я поднялся из своего укрытия, окоченевший и схваченный судорогами от долгого пребывания в неподвижном состоянии, стряхнул с себя приставшие веточки и набежавших муравьев и медленно побрел по потемневшему в вечерних сумерках лесу к нашему лагерю.