Дермот Краддок общался с Арманом Дессином из парижской префектуры по-дружески. Им и прежде случалось встречаться раза два, и они пришлись друг другу по нраву. Краддок свободно говорил по-французски, так что беседы у них большей частью велись на этом языке.

– Это пока лишь вероятность, – предупредил его Дессин. – Здесь у меня на фотографии их кордебалет. Вот она, четвертая слева. Говорит это вам что-нибудь, м-м?

Инспектор Краддок вынужден был признаться, что нет. Не так-то легко узнать по карточке задушенную молодую женщину, а на этой конкретной карточке лица молодых женщин были скрыты под толстым слоем грима, а волосы – под диковинным головным убором из птичьих перьев.

– Вероятность остается, – сказал он. – Определеннее выразиться не рискну. Кто она? Что вам о ней известно?

– Меньше, чем ничего, можно сказать, – бодро отозвался его собеседник. – Вы понимаете, это не фигура. Да и «Марицки-балет» не назовешь явлением. Выступают по пригородным театрикам, ездят на гастроли. Ни громких имен, ни звезд, ни знаменитых балерин. Впрочем, я отведу вас к мадам Жолье, которая его возглавляет.

Мадам Жолье оказалась деловитой живой француженкой с зорким взглядом, усиками и солидными отложениями жира.

– Не люблю иметь дела с полицией! – Она оглядела их неприязненно, не скрывая своего недовольства их приходом. – Всегда при первой возможности старается чинить мне затруднения.

– Нет-нет, мадам, вы не должны так говорить, – возразил Дессин, меланхолического вида мужчина, худой и длинный. – Когда, скажите, я вам чинил затруднения?

– А из-за этой дурочки, которая хватила карболовой кислоты? – не задумываясь, отвечала мадам Жолье. – Лишь потому, что влюбилась в chef d'orchestre , которому не нравятся женщины, у него другие склонности. Сколько вы шуму из-за этого подняли! Это нанесло вред моему прекрасному балету.

– Совсем напротив, принесло огромный кассовый успех, – сказал Дессин. – И когда это было – три года прошло с тех пор. Нехорошо помнить зло. Так вот, насчет этой девушки, Анны Стравинской.

– Да, и что же?

– Она что, русская? – спросил инспектор Краддок.

– Ничуть. Это вы из-за фамилии? Но они все берут себе такие фамилии, эти девицы. Ничем особенным не выделялась, танцует средне, внешность так себе. Elle u#tait assez bien, c'est tout . Для кордебалета годится, в солистки – нет.

– Француженка?

– Вероятно. Паспорт у нее был французский. Хотя как-то раз она обмолвилась, что ее муж – англичанин.

– Так и сказала, что англичанин? И жив? Или умер?

Мадам Жолье пожала плечами.

– То ли умер, то ли бросил ее. Почем мне знать? Эти девушки – вечно у них истории с мужчинами.

– Когда вы ее видели в последний раз?

– Я везу труппу на шесть недель в Лондон. Даем спектакли в Торки, в Борнмуте, в Истборне, где-то еще, не помню, и в Хаммерсмите. Потом возвращаемся во Францию, но Анна, она с нами не едет. Она только посылает записку, что уходит из труппы и будет жить у родственников мужа, какой-то вздор в этом духе. Я не поверила, что это правда. Скорее, думаю, встретила мужчину, вы меня понимаете.

Инспектор Краддок утвердительно кивнул головой. Он догадывался, что в подобных случаях мадам Жолье ничего другого и не подумает.

– Невелика потеря для меня. Меня это не трогает. Придут танцевать другие, точно такие же, а может быть, и лучше, – я пожимаю плечами и больше не думаю об этом. С какой стати? Все они одинаковы, эти девушки, все помешаны на мужчинах.

– В какой это было день?

– Когда вернулись во Францию? Это было… да, в воскресенье перед Рождеством. А Анна, она ушла за два дня до того. Или три? Точно уже не помню. Но в Хаммерсмите танцевать в конце недели нам пришлось без нее и, значит, перестраиваться на ходу. Некрасиво с ее стороны, но эти девушки – когда речь заходит о мужчине, все они одинаковы. Я лишь объявила своим: «Нет уж, эту я назад не приму!»

– Досадно получилось для вас.

– Ба, я, – меня это не трогает! Не сомневаюсь, подцепила себе мужчину и захотела провести с ним рождественские каникулы. Это не мое дело. Я найду себе других девушек – таких, которые обеими руками ухватятся за шанс попасть в «Марицки-балет» и будут танцевать не хуже Анны, возможно – лучше.

Мадам Жолье на миг умолкла, после чего с внезапным проблеском интереса осведомилась:

– Почему вы ее разыскиваете? Ей что, оставили наследство?

– Наоборот, – вежливо отвечал инспектор Краддок. – У нас есть причины полагать, что ее, может быть, убили.

К мадам Жолье тотчас вернулось равнодушие.

– Ca se peut! Такое случается. Ну, что ж! Она была доброй католичкой. Ходила к мессе по воскресеньям и также, без сомнения, исповедываться.

– Когда-нибудь в разговоре с вами, мадам, она упоминала о сыне?

– О сыне? То есть, вы хотите сказать, был ли у нее ребенок? Вот это, думается мне, очень вряд ли. У этих девушек – но постоянно! – есть нужный адресок на крайний случай. О чем мсье Дессину известно не хуже меня.

– Ребенок мог родиться до того, как она пошла на сцену, – сказал Краддок. – Например, во время войны.

– Ah'dans la guerre. Это всегда возможно. Но если и так, я ничего о нем не знаю.

– А кто из девушек самая близкая ее подруга?

– Могу назвать вам двух-трех, но особенно близко она ни с кем не сходилась.

Добиться еще чего-либо полезного от мадам Жолье им не удалось.

Увидев пудреницу, она сказала, что у Анны была такая, но и у многих других девушек тоже. Возможно, Анна и покупала себе в Лондоне меховое пальто, но у нее об этом нет сведений.

– Я занята – репетиции, осветители, в моем бизнесе трудности на каждом шагу. Мне некогда обращать внимание на то, в чем ходят мои артисты.

После мадам Жолье они беседовали с девушками, которых она им назвала. Две знали Анну довольно хорошо, но сообщить могли немногое – Анна была не из тех, кто любит о себе рассказывать, а если что и рассказывала, то, по словам одной из девиц, в основном неправду.

– Она любила сочинять басни – то, как была возлюбленной великого князя или крупного английского финансиста, то, как во время войны участвовала в Сопротивлении, а один раз даже, что якобы была кинозвездой в Голливуде.

Вторая добавила:

– На самом деле она, по-моему, вела очень серое существование, типичное для буржуазной среды. И пошла в балет, вообразив, что это романтическое занятие, но хорошей танцовщицей не стала. Понимаете, когда говоришь: «Мой папа торговал в Амьене тканями», это звучит не слишком романтично! Вот она и придумывала сказки.

– И даже в Лондоне, – подхватила первая, – намекала, что будто бы ее берет с собой в кругосветное плаванье один богач, которому она напоминает дочку, погибшую в автомобильной катастрофе. Quelle blague!

– А мне говорила, – сказала вторая девушка, – что едет к какому-то лорду в Шотландию. Будет охотиться вместе с ним на красного зверя.

Ценного из всего этого можно было извлечь немного. Из сказанного явствовало одно: Анна Стравинская была горазда на выдумки. Ни на какого зверя она ни с каким шотландским лордом, конечно, не охотилась, как и едва ли загорала сейчас на палубе корабля, совершающего кругосветное плаванье. Но разве менее неправдоподобно звучало то, что ее тело обнаружили в саркофаге в поместье Резерфорд-Холл? На вопрос, не она ли на фотографии, как девушки, так и мадам Жолье отвечали неуверенно и неохотно. Да, что-то общее с Анной есть, на этом они сходились единодушно. Но право же! Такое распухшее, оплывшее лицо – это может быть кто угодно!

Единственный факт был установлен твердо: девятнадцатого декабря Анна Стравинская решила, что не вернется во Францию, а двадцатого женщина, похожая на нее, ехала в Бракемптон и в поезде ее задушили.

Если женщина в саркофаге – не Анна Стравинская, то где находится Анна?

На что у мадам Жолье готов был ясный и предсказуемый ответ:

– С мужчиной!

Ответ, который, как удрученно отметил про себя Краддок, вполне мог оказаться правильным.

Иной вариант, подлежащий рассмотрению, основывался на том, что Анна вскользь обмолвилась, будто ее муж – англичанин.

Был ли этим мужем Эдмунд Кракенторп?

Сомнительно, если учесть, каков словесный портрет Анны, полученный от тех, кто ее знал. Гораздо более вероятным представлялось, что Анна была какое-то время достаточно близко знакома с Мартиной и располагала необходимыми подробностями ее истории. Возможно, это Анна и написала письмо Эмме Кракенторп, и в таком случае малейшая угроза, что о ней начнут наводить справки, вполне могла нагнать на нее страху. Настолько, что она сочла даже разумным порвать свои отношения с «Марицки-балетом». Тогда опять-таки вставал вопрос – где же она?

И опять-таки наиболее правильным казался ответ мадам Жолье.

С мужчиной.