Глава 16

Черный пес вскочил и повел Накату на кухню. Чтобы туда попасть, требовалось покинуть кабинет и немного пройти по плохо освещенному коридору. Окошко там было маленькое, темное. Все вокруг сияло чистотой, но смотрелось казенно, вроде школьной лаборатории. Пес остановился перед дверью большого холодильника и, обернувшись, кинул на старика ледяной взгляд.

– Открой левую дверцу, – тихо проворчал пес, хотя даже Накате было ясно, что это не его голос. На самом деле говорил Джонни Уокер. Он общался с Накатой через эту собаку. Смотрел на него ее глазами.

Наката послушался и открыл левую дверцу холодильника цвета авокадо. Холодильник был выше его. Раздался сухой щелчок (это включился термостат), заурчал электродвигатель. Из холодильника вырвалось туманное белое облачко. За левой дверцей оказалась морозилка, и, судя по всему, холод там стоял будь здоров.

Внутри ровными рядами лежали какие-то круглые плоды. Штук двадцать. И больше ничего. Наката наклонился, чтобы рассмотреть их поближе. Белое облачко рассеялось, и он понял, что это – совсем не плоды. В морозилке на трех полках, как во фруктовой лавке апельсины, были расставлены отрезанные кошачьи головы. Разных цветов и размеров. Все замороженные головы были повернуты прямо на Накату. Он чуть не задохнулся.

– Смотри внимательно, – приказал пес. – Есть здесь твоя Кунжутка?

Наката подчинился и одну за другой стал разглядывать головы. Нельзя сказать, что ему было очень страшно. Он думал о том, что надо найти пропавшую Кунжутку. Осмотрев все головы, Наката убедился, что Кунжутки в холодильнике нет. Точно. Там пестрых кошек не было. Впрочем, не только пестрых, а вообще никаких. Лишь головы, глядевшие куда-то загадочно пустыми глазами. На кошачьих мордах не было страха предсмертных мучений. Накате самую малость полегчало. Несколько голов были с закрытыми глазами, но у большинства глаза рассеянно уставились в одну точку.

– Кунжутки здесь вроде нет, – без всякого выражения проговорил Наката. Кашлянул и захлопнул морозилку.

– Точно.

Пес встал, чтобы проводить Накату обратно в кабинет, где в обтянутом кожей кресле их в той же позе поджидал Джонни Уокер. При виде Накаты он, как бы здороваясь, поднес руку к шелковому цилиндру и приветливо улыбнулся. Дважды хлопнул в ладоши, и пес тут же исчез из комнаты.

– Это я кошкам головы отрезал, – заявил Джонни Уокер и, взяв стакан с виски, сделал глоток. – Я их коллекционирую.

– Значит, вы тот самый, кто ловит на пустыре кошек и убивает? Да, Джонни Уокер-сан?

– Да. Это я. Я – знаменитый Джонни Уокер, гроза всех

– Наката не понял. Можно спросить?

Конечно. Валяй. – Джонни Уокер поднял стакан. – Спрашивай что хочешь, я отвечу. Но сначала для экономии времени позволю себе предположить, что тебя прежде всего интересует, почему я убиваю кошек. Зачем коллекционирую головы.

– Совершенно верно. Наката хочет знать.

Джонни Уокер поставил стакан на стол и посмотрел Накате в глаза.

– Это большой секрет. Обычно я никому об этом не рассказываю, но для тебя, Наката-сан, так и быть, сделаю исключение. О таких вещах лучше помалкивать, хотя, даже если расскажешь, тебе все равно никто не поверит. – Джонни Уокер хихикнул. – Ну, хорошо. Кошек я не ради удовольствия убиваю. Не такой уж я садист, чтобы столько кошек просто так, из одного удовольствия, извести. И потом, я же не бездельник какой-нибудь. Знаешь, сколько времени и сил нужно, чтобы их ловить! Зачем же я убиваю? Души кошачьи собираю и специальные флейты из них делаю. Подую в такую флейту и собираю души покрупнее. Соберу их и сделаю флейту побольше. В конце концов должна получиться флейта просто космического масштаба. Но начало всему – кошки. Их души нужны. С этого все начинается. Таким образом, во всем непременно должен быть смысл, своя очередность. Поддержание строгого порядка есть проявление уважения. Вот как должно быть, когда с душами дело имеешь. Это тебе не какой-нибудь ананас или дыня. Так ведь?

– Так, – согласился Наката, хотя из услышанного не понял ровным счетом ничего. Какие флейты? Какой у них, интересно, звук? Что значит: кошачьи души – прежде всего? Эти вопросы явно лежали за пределами понимания Накаты. Он знал одно: нужно отыскать пеструю Кунжутку во чтобы то ни стало и доставить к Коидзуми-сан.

– Значит, ты хочешь забрать с собой Кунжутку? – Джонни Уокер, казалось, читал мысли Накаты.

– Да. Совершенно верно. Наката хочет вернуть Кунжутку домой.

– Такая у тебя задача, – сказал Джонни Уокер. – У каждого из нас в жизни своя миссия. Само собой. А если так, значит, ты, верно, не слышал, как звучит флейта из кошачьих душ.

– Не слышал.

– Понятное дело. Ее ушами не услышишь.

– Как же так? Флейта, а звука не слышно?

– Именно. Я-то, конечно, слышу. Какой может быть разговор, если бы я не слышал? А вот обычные люди не улавливают. Даже если звук доходит до слуха, они не понимают ничего. Раньше уже слышали, но вспомнить все равно не могут. Необыкновенная флейта. Хотя может статься, ты бы ее и услышал. Эх, жаль нет флейты, а то бы попробовали. – Будто о чем-то вспомнив, Джонни Уокер поднял кверху палец. – Сказать по правде, Наката-сан, я как раз собирался сейчас делом заняться – головы резать. Пришло, так сказать, время жатвы. И кошки с того пустыря… Кто не спрятался, я не виноват. Самое время за них взяться. Кунжутка, которую ты ищешь, тоже в их компании. Возьму и отрежу ей голову. И не видать ее тогда Коидзуми как своих ушей. А?

– Совершенно верно, – сказал Наката. Никак нельзя нести Коидзуми отрезанную голову. Стоит их маленьким девочкам такое увидеть, они на всю жизнь могут аппетита лишиться.

– Мне вот хочется Кунжутке голову отрезать, ты – против. Получается, сталкиваются наши с тобой задачи и интересы. Такое часто бывает. Но можно сторговаться. Сделаешь для меня одно дело – отдам тебе Кунжутку в целости и сохранности.

Наката поднес руку к голове и провел ладонью по коротким седым волосам. Он всегда так делал, если задумывался над чем-нибудь серьезным.

– А Наката сможет это сделать?

– Я думал, мы эту тему уже закрыли, – криво усмехнулся Джонни Уокер.

– Да. Действительно, – вспомнил Наката. – Мы эту тему уже закрыли. Извините.

– У нас не так много времени. Вот, что я от тебя хочу. Ты должен меня убить. Прикончить.

Наката уставился на своего собеседника, забыв о руке, которой поглаживал свою голову.

– Наката должен убить Джонни Уокера?

– Именно, – ответил тот. – Откровенно говоря, надоела мне такая жизнь, Наката-сан. Я столько живу на этом свете. Так долго, что уж и не помню, сколько мне лет. Больше не хочется. Кошек убивать и то надоело. Но пока я жив, я должен их убивать. Должен собирать их души. Иду по порядку – от одного до десяти, потом опять все сначала. И так без конца, одно и то же. Надоело. Устал. Никто меня не радует, никто не уважает. Но есть же правила. Я не могу просто так взять и сказать: «Все! Баста!» И убить сам себя не могу. Тоже правило. На самоубийство не имею права. Тут столько всяких правил! Захочешь умереть – надо кого-то просить. Только так. Вот я и хочу, чтобы ты меня убил. Чтобы ты меня боялся, ненавидел и убил. Без всяких колебаний. Ведь ты меня боишься? Боишься. Ненавидишь? Ненавидишь. Значит, должен убить.

– Но почему? Почему Наката? Наката никогда никого не убивал. Это ему совсем не подходит.

– Да знаю! Я и не думал, что ты убивал или способен на такое дело. Не для тебя это. Но мир нелогично устроен, Наката-сан, и нет смысла пускаться в объяснения. Никого не волнует, нравится тебе это или нет. Ты же должен понимать. Например, война. Знаешь, что такое война?

– Да. Наката знает. Была большая война, когда он родился. Наката про нее слышал.

– Когда начинается война, людей забирают в солдаты. Они берут винтовки, идут воевать. Убивать вражеских солдат. Как можно больше. И никому дела нет до того, нравится тебе это или не нравится. Ты должен это делать и все тут. Иначе тебя самого убьют. – Джонни Уокер наставил на Накату указательный палец: «Пиф-паф!» – На этом стоит история человечества, – сказал он.

– Выходит, господин губернатор забирает меня в солдаты и приказывает убить человека?

– Именно. Это приказ губернатора.

Наката задумался, но так ничего и не понял. С чего это вдруг господину губернатору приказывать убить самого себя?

– То есть ты вот как должен думать: это война, а ты солдат и ты решаешь. Здесь и сейчас. Или я буду убивать кошек, или ты убьешь меня. Тебе надо сделать выбор. Сейчас. Разумеется, на твой взгляд, это несообразный, несправедливый выбор. Но если подумать, почти любой выбор в этом мире – нелепость. Разве не так?

Джонни Уокер тронул цилиндр, словно хотел проверить, сидит ли он еще на голове.

– У тебя есть одно-единственное утешение, если ты в нем нуждаешься: я сам хочу умереть. Очень хочу. И прошу, чтобы ты меня убил. Об услуге прошу. Поэтому никаких угрызений совести, что ты кого-то там убил, быть не должно. Это же мое собственное желание, в конце концов. Правильно? Вот если бы человек говорил: «Я не хочу умирать!», а ты его убил, – тогда другое дело. А так считай это выбором моей доброй воли.

Наката вытер рукой выступившие на лбу бусинки пота и сказал:

– Ho у Накаты ничего не получится. Даже если ему скажут: «Убей!», он не знает, как это делается.

– И то правда, – с каким-то даже восхищением проговорил Джонни Уокер. – Логично, ничего не скажешь. Ты не знаешь, как это делается. В первый же раз… Действительно. Понял. Ну, хорошо. Я тебе объясню, как надо убивать. В чем тут секрет? Главное – никаких колебаний, Наката-сан. Настраиваешься как следует против человека, которого нужно убить, а потом – быстрота и решимость. Вот и весь секрет. Да я сейчас покажу. Правда, не с человеком, но все равно представление получишь.

Джонни Уокер встал, вытащил из тени под столом большой кожаный чемодан и поставил на кресло, где только что сидел. Весело насвистывая, открыл крышку и, как фокусник, извлек из чемодана кота – пепельного полосатика. Наката его раньше не встречал. Кот, молодой, но уже взрослый, выглядел каким-то вялым, размякшим, хотя глаза у него были открыты – наверное, все-таки понимал, что происходит. Джонни Уокер поднял его обеими руками, как рыбак пойманную рыбу, продолжая при этом свистеть. Он исполнял песенку гномов из диснеевского мультика про Белоснежку: «Хей-хо! Хей-хо…»

– У меня в этом чемодане сидят пять кошек. Все с того самого пустыря. Я их совсем недавно наловил. Свеженькие, прямая поставка! Укольчики им сделали, чтобы не трепыхались. Нет, это не наркоз. Они не спят и все чувствуют. И боль в том числе. Мышцы как вата – ни лапой пошевелить, ни голову повернуть. Они же, твари, сопротивляются, царапаются, вот и пришлось успокоить. Сейчас ножом я начну им животы вспарывать. Достану сердце, живое, пульсирующее, отрежу голову. Прямо у тебя на глазах. Кровищи будет! А уж боль-то какая! Разрезали бы тебе брюхо, вырвали сердце… Завыл бы, небось, от боли. Кошки – то же самое. Тоже ведь боль чувствуют. Бедолаги… Не подумай, что я садист, что у меня крови и слез нету. Но я ничего не могу поделать. Без боли никак не обойтись. Такое правило. Опять правило. Никуда не денешься от этих правил!

Джонни Уокер подмигнул Накате.

– Работа есть работа. Жизнь такая. Итак, приступим. Начнем по порядку, а Кунжутку на самый конец припасем. Есть еще время подумать. Не доводил бы до греха, согласился бы, а? Ну что? Я убиваю кошек или ты убиваешь меня?

Положив на стол обмякшее тело кота, Джонни Уокер выдвинул ящик и вытянул оттуда двумя руками большой черный матерчатый сверток. Осторожно развернул и выложил на стол его содержимое – портативную дисковую пилу, целый набор хирургических скальпелей и огромный нож. Весь этот арсенал отливал острым стальным блеском, словно только что вышел из рук точильщика. Джонни Уокер любовно ощупал каждый предмет из своего набора, потом достал из другого ящика несколько металлических мисок, и тоже расставил. Казалось, на столе за каждой вещью было закреплено свое место. В заключение из ящика был извлечен черный пластиковый мешок для мусора. За приготовлениями Джонни Уокер не переставал насвистывать «Хей-хо! Хей-хо…»

– В каждом деле должен быть порядок, Наката-сан, – приговаривал он. – Не надо смотреть слишком далеко вперед. А то заглядишься, не заметишь, что под ногами, и бац! – слетишь с катушек. Но и под нос себе глядеть тоже ни к чему. Не будешь видеть, что впереди, – на что-нибудь наткнешься. Поэтому делай так: вперед посматривай и по порядочку, по порядочку… Только так и не иначе.

Сощурившись, Джонни Уокер ласково погладил кота по голове, поводил кончиком указательного пальца по мягкому брюшку. Потом взял в правую руку скальпель и без предупреждения и колебаний одним движением рассек шкурку. Все произошло мгновенно. Из продольного разреза вывалились алые внутренности. Кот разжал челюсти – видно, вопль рвался из его души, но лишь едва слышно пискнул. Наверное, язык отнялся. Даже рот толком не смог открыть. Но глаза – и тут никаких сомнений не было – исказила чудовищная боль. Наката представил, какой невыносимой она должна быть. И тут, будто за кем-то вдогонку, потоком хлынула кровь. Залила Джонни Уокеру руки, обрызгала жилет. Но тот не обращал на это никакого внимания. Насвистывая свое «Хей-хо!», он погрузил руки в распластанное тельце кота и, ловко орудуя маленьким скальпелем, вырезал сердце. Маленькое сердечко. Оно еще билось. Джонни Уокер положил окровавленный комочек на ладонь и протянул Накате.

– Гляди! Вот оно, сердце-то. Еще живое. Гляди, гляди! Повертев сердце под носом у Накаты, Джонни Уокер, как само собой разумеется, отправил его в рот. Почмокал губами и, ни слова не говоря, смакуя, принялся не спеша жевать. В глазах у него, как у ребенка, откусившего свежее пирожное, растекалось полнейшее блаженство. Джонни Уокер утер тыльной стороной ладони выпачканный кровью рот, старательно облизал кончиком языка губы.

– Тепленькое, свеженькое. Так и прыгает во рту.

Не в силах оторвать взгляд от этого зрелища, Наката молча наблюдал за происходящим. Ему казалось, что в голове у него началось какое-то шевеление. В комнате остро запахло только что пролитой кровью.

Под аккомпанемент «Хей-хо!» Джонни Уокер привычными движениями принялся пилить коту голову. Зубья пилы со скрипом крушили кости. Кости были тонкие, и времени операция почти не заняла, но в эти несколько секунд скрежет пилы буквально вдавливал в пол. Джонни Уокер бережно положил отрезанную голову на тарелку и, отступив немного, какое-то время оценивающе смотрел на нее, прищурившись, точно оценивал произведение искусства. Оборвав свой художественный свист, он вытащил ногтем застрявшую в зубах крошку, бросил обратно в рот и с чувством разжевал. Громко, со вкусом, сглотнул слюну. Потом раскрыл мусорный мешок и небрежно швырнул туда обезглавленный и выпотрошенный кошачий труп, всем своим видом показывая, что больше в нем не нуждается.

– Есть один! – объявил Джонни Уокер, протягивая Накате окровавленные руки. – Скажи, работенка? Живым сердцем полакомиться – это что-то, хоть и весь в крови вымажешься. «Моя рука, морей коснувшись, их празелень окрасит в красный цвет» . Макбет. До Макбета мне, разумеется, далеко, но так на химчистке разоришься. Что ни говори, а костюмчик-то не простой. Можно, конечно, в халате хирургическом, в перчатках. Удобнее было бы. Но нельзя. Еще одноправило.

Наката молчал. Шевеление в голове не прекращалось. Пахло кровью. В ушах звенело: «Хей-хо! Хей-хо…»

Джонни Уокер достал из чемодана следующую жертву – белую кошку. Уже не молодую. Кончик хвоста у нее чуть-чуть загибался. Джонни Уокер так же погладил ее по голове и медленно провел пальцем по животу, намечая линию разреза. Воображаемую прямую линию – от горла до основания хвоста. Взял скальпель и так же, одним махом, рассек живот. Все повторилось – беззвучный вопль, конвульсивные подергивания тела, вывалившиеся внутренности. Джонни Уокер снова вытащил еще живое сердце, продемонстрировал его Накате и сунул в рот. Не торопясь, разжевал. Довольно улыбнулся. Вытер кровь ладонью. И все это под «Хей-хо!»

Наката вжался в стул, закрыл глаза, сжал голову обеими руками, вдавив пальцы в виски. С ним определенно что-то происходило. От охватившего смятения в теле что-то резко менялось. Дыхание вдруг участилось, голова раскалывалась от острой боли. Все вдруг поплыло перед глазами.

– Наката-сан! Эй, Наката-сан! – послышался жизнерадостный голос Джонни Уокера. – Так не годится. Сейчас будут главные номера нашей программы. Пока были только статисты. Для разминки. А сейчас пойдут знакомые лица. Так что открывай-ка глаза и смотри. Самый кайф начинается. Я столько всего придумал, целый план. Ты же должен понимать!

«Хей-хо! Хей-хо…» – и перед вжавшимся в стул Накатой из чемодана на свет появился еще один кот. Это был Кавамура, который, завидев Накату, уставился на него. И Наката не сводил глаз с кота, хотя в голове не было никаких мыслей – одна полная пустота. Он не мог даже подняться с места.

– Думаю, представлять вас друг другу необходимости нет, но на всякий случай по правилам этикета… – не унимался Джонни Уокер. – Э-э… Кот – Кавамура-сан. А это Наката-сан. Будьте знакомы.

Жестом восхищения от разыгрываемого спектакля Джонни Уокер приподнял шелковый цилиндр, приветствуя сначала Накату, затем Кавамуру.

– Ну, здоровайтесь. Как поздороваетесь, сразу расставаться придется. «Хэлло – гуд бай ». Беда всегда приходит незваной. Жизнь – сплошные расставания, – говорил Джонни Уокер, с нежностью лаская мягкий живот Кавамуры-сан. – Если с этим кончать, то сейчас, Наката-сан. Именно сейчас. Время-то уходит. А Джонни Уокер не знает колебаний. Колебания… В словаре знаменитого Джонни Уокера, грозы всех кошек, такого слова нет.

С этими словами он – действительно без малейших сомнений – распорол Кавамуре живот. Наката услышал, как взвыл кот. Видно, язык у него не отнялся. А может, это был какой-то особый вопль, и его мог расслышать только Наката. Старик зажмурился, еще сильнее сдавил голову руками и понял, что они дрожат.

– Не сметь глаза закрывать! – приказал Джонни Уокер. – Запрещается. Тоже правило. Сколько ни закрывай – делу не поможешь. Все как было, так и останется. Даже еще хуже станет, когда откроешь. Так уж в этом мире устроено, Наката-сан. Смотри! Смотри! Зажмуриваются слабаки. Это трусы от реальности глаза прячут. Вот пока ты глаза закрываешь, уши затыкаешь, время-то бежит. Тик-так. Тик-так.

Наката открыл глаза. Убедившись в этом, Джонни Уокер стал демонстративно поедать сердце Кавамуры. Делал он это медленно, с большим чувством, приговаривая:

– Мягонькое какое, теплое, как печень свежего угря. Облизав окровавленный указательный палец, он поднял его вверх и сказал:

– Стоит раз попробовать – потом всю жизнь не забудешь. Все время будет хотеться. Кровь липкая… Словами не передать.

Джонни Уокер аккуратно вытер тряпкой запекшуюся на скальпеле кровь и, весело насвистывая, принялся отпиливать Кавамуре голову. Мелкие зубья пилы крошили кошачьи кости.

– Джонни Уокер-сан! Наката не может больше!

Джонни Уокер перестал свистеть, прервался и, поднеся ладонь к щеке, поскреб мочку уха.

– Так дело не пойдет, Наката-сан. Что значит: не может больше? Прошу извинить: я же не могу взять под козырек и все бросить. Я же говорил уже: это – война. Если война началась, остановить ее бывает очень трудно. Меч, вынутый из ножен, должен обагриться кровью. Это не теория и не логика. И не мой каприз. Это правило. Если не хочешь, чтобы я и дальше их убивал, убей меня. Встань, настройся как следует и вперед. Прямо сейчас. И все. Конец. Финиш.

Продолжая насвистывать свою песенку, Джонни Уокер покончил с обезглавливанием Кавамуры и бросил тело в мусорный пакет. Теперь на металлических тарелках красовались три кошачьи головы. Глядя на них, никто бы не подумал, какие муки выпали на долю их владельцев. На мордах новых жертв застыло то же выражение загадочной пустоты, что и у их собратьев, чьи головы рядами стояли в морозилке.

– Следующий номер – сиамка. – С этими словами Джонни Уокер вытащил из чемодана сиамскую кошку. Конечно же, это была Мими. – А вот и «Меня зовут Мими». Опера Пуччини. Ох и кокетливая же кошечка! Прямо артистка! Мне тоже Пуччини нравится. Вечная музыка, на все времена. Всем понятная, нестареющая. Настоящий шедевр! – Джонни Уокер насвистел несколько нот из арии «Меня зовут Мими». – Кстати, Наката-сан. Я просто измучился ее ловить. Такая шустрая, осторожная, головой во все стороны крутит. Никак не давалась. Еще та штучка. Но во всем мире нет ни одной кошки, которая могла бы вырваться из рук знаменитого Джонни Уокера, великого кошкодава. Я вовсе не хвастаюсь, просто излагаю факты, какой это труд – их ловить. Значит, так! Смотри! Твоя знакомая – Мими. Я вообще-то сиамских кошек люблю. Ты, может, не знаешь, но сердце у них – это такая вещь! Деликатес! Как трюфель. Так что ты, Мими, не волнуйся. Все будет в порядке. Джонни Уокер твоим теплым прелестным сердечком полакомится с удовольствием. Что? Колотится, небось, сердечко-то?

– Джонни Уокер-сан, – откуда-то из глубины желудка выдавил Наката. – Не делайте этого больше. Пожалуйста. А то Наката сойдет с ума. У него такое чувство, что он уже не Наката.

Джонни Уокер уложил Мими на стол и демонстративно, не спеша провел пальцем по кошачьему брюху.

– Да ты и так уже не ты, – проговорил он спокойно, со вкусом перекатывая слова на языке. – Это очень важная вещь, Наката-сан, когда человек перестает быть человеком.

Джонни Уокер взял со стола новый скальпель, проверил пальцем, хорошо ли он заточен, и быстро чиркнул им по ладони, испытывая, как он будет резать. Тут же выступила кровь к закапала на стол, несколько капель упало на Мими. Джонни Уокер хихикнул и повторил:

– Человек перестает быть человеком. Ты перестаешь быть собой. Вот так, Наката-сан. Замечательно! Это важно, что ни говори. «О друг, мой разум полон скорпионов!» Тоже Макбет.

Ни слова не говоря, Наката встал. Никто – и он сам в том числе – не смог бы его остановить. Быстро подошел к столу и решительно схватил один из ножей. Большой, похожий на те, какими режут отбивные. Сжав его в руке, Наката не колеблясь по самую деревянную рукоятку всадил лезвие в грудь Джонни Уокеру. Удар пришелся в неприкрытое черным жилетом место. Наката вытащил нож и вонзил со всей силы еще раз, в другое место. Вдруг что-то загрохотало. В первые мгновения Наката не понял, что это за звук, но тут же сообразил: это Джонни Уокер разразился хохотом. С ножом, глубоко засевшим в груди, обливаясь кровью, он громко смеялся.

– Есть! – воскликнул он. – Молодец! Зарезал! И не поколебался! Высший класс!

Даже падая, Джонни Уокер не переставал хохотать. Ха-ха-ха-ха-ха! То был странный хохот. Так смеются, когда не могут больше сдерживаться. Но очень скоро смех перешел в Рыдание, в горле забулькала кровь. Похожий звук бывает, когда прочищают канализационные трубы. Тело сотрясали жестокие судороги, изо рта потоком хлынула кровь и вместе с ней выскочили какие-то скользкие темные комочки – кусочки только что пережеванных Джонни Уокером кошачьих сердец. Кровь разлилась по столу, забрызгала даже рубашку для гольфа, в которую был одет Наката. В крови были все – и Джонни Уокер, и Наката, и лежавшая на столе Мими.

Опомнившись, Наката увидел распростертое у его ног тело Джонни Уокера. Тот лежал на боку, свернувшись калачиком, как ребенок в холодную ночь. Никаких сомнений – он был мертв. Левая рука Джонни Уокера сдавливала горло, правая была вытянута вперед, точно чего-то искала. Конвульсии прекратились, и уж, конечно, теперь ему было не до смеха. Но на губах еще лежала бледная тень насмешливой улыбки. Казалось, ее зачем-то навеки приклеили к его лицу. По деревянному полу растекалась лужа крови, свалившаяся с головы шелковая шляпа откатилась в угол. Оказалось, что на затылке у Джонни Уокера волос совсем мало, даже кожа просвечивала. Без шляпы он выглядел гораздо старше, казался слабым и бессильным.

Наката выронил нож, и тот громко лязгнул об пол. Откуда-то издалека донесся звук, похожий на скрип шестерни какой-то большой машины. Наката, замерев, долго стоял возле трупа. Ничто не нарушало тишину комнаты. Беззвучно сочилась кровь, лужа медленно растекалась. Совладав в собой, Наката взял на руки Мими, ощутил тепло ее измученного тельца. Она не пострадала, хотя была вся в крови. Мими подняла глаза на Накату, будто хотела что-то сказать, но ничего не получилось – укол еще действовал.

Наката пошарил в чемодане и правой рукой вытащил оттуда Кунжутку. Он видел ее только на фотографии и все равно в груди шевельнулось тепло, будто он снова встретил старую знакомую.

– Кунжутка, – проговорил он.

Держа в каждой руке по кошке, Наката присел на диван.

– Сейчас пойдем домой, – сказал он, однако встать не успел. Перед ним, точно из-под земли, возник знакомый черный пес и уселся рядом с трупом Джонни Уокера. Накате показалось, что пес лижет кровь из натекшей лужи, но он не мог быть в этом уверен. Голова налилась тяжестью, все поплыло, как в тумане. Наката сделал глубокий вдох, закрыл глаза. Сознание померкло и утонуло в непроглядном мраке.