Элоиза ждала его. Элоиза всегда его ждала. Она работала манекенщицей в крупном доме моделей, не очень преуспевала в жизни и с восторгом поселилась у Жиля два года назад, в тот вечер, когда его особенно мучили воспоминания о Марии и он уже больше не мог выносить одиночества. Элоиза была то брюнеткой, то блондинкой, то рыжеволосой, меняя цвет волос каждые три месяца по соображениям фотогеничности, чего Жиль никак не мог взять в толк. Глаза у нее были очень красивые, ярко-синие, прекрасная фигура и неизменно хорошее настроение. Долгое время они в известном плане превосходно ладили друг с другом, но теперь Жиль с тоской думал, как провести с ней вечер, что ей сказать. Конечно, он мог бы уйти из дому один – под предлогом, что его пригласили на ужин, она бы не обиделась, но его совсем не соблазняла еще одна встреча с Парижем, с улицей, с ночным мраком, ему хотелось забиться в угол и побыть одному.

Он жил на улице Дофина в трехкомнатной квартире, которую так и не обставил как следует. Вначале он с энтузиазмом прибивал полки, делал проводку для стереофонической радиолы, выбирал место для книжного шкафа, для телевизора – словом, с увлечением обзаводился всякими модными новшествами, которые, как принято считать, делают человеческую жизнь приятной и обогащают ее. А теперь он с досадой смотрел на все эти вещи и не в силах был даже взять с полки книгу – это он-то, целыми днями пичкавший себя литературой! Когда он вошел, Элоиза смотрела телевизор, не выпуская из рук газеты, чтобы не пропустить какой-нибудь сногсшибательной передачи, а увидев Жиля, вскочила и с веселой улыбкой тотчас подбежала поцеловать его – эта поспешность показалась ему неестественной и смешной, слишком в духе «твоя маленькая женушка». Он направился к бару – вернее, к столику на колесиках, служившему баром, – и налил себе виски, хотя пить ему совсем не хотелось. Потом уселся в такое же кресло, как Элоиза, и тоже уставился с заинтересованным видом на экран телевизора. Оторвавшись на миг от захватывающего зрелища, Элоиза повернулась к нему.

– Удачный был день?

– Очень. А у тебя?

– Тоже.

И она, казалось с облегчением, снова воззрилась на экран. Там какие-то молодые люди пытались составить слово из деревянных букв, которые дикторша с милой улыбкой разбросала перед ними Жиль закурил сигарету, закрыл глаза.

– По-моему, это «аптека», – сказала Элоиза.

– Прости?

– Мне кажется, что слово, которое им надо составить, – «аптека».

– Вполне возможно,-согласился Жиль.

И он снова закрыл глаза. Потом попробовал сделать еще глоток. Но виски уже успело согреться. Жиль поставил стакан на пол, затянутый бобриком.

– Звонил Никола, спрашивал, не хотим ли мы поужинать сегодня с ним в клубе. Как ты думаешь?

– Там видно будет, – ответил Жиль. – Ведь я только что вернулся.

– Но если тебе не хочется выходить, у нас в холодильнике есть телятина. Можно ужинать и смотреть детектив по телевизору.

«Отлично, – подумал он. – Богатый выбор: либо ужинать с Никола, который в сотый раз будет объяснять, что, если бы наше кино не было так продажно, он, Никола, давно бы создал шедевр. Либо сидеть дома и смотреть по телевизору глупейшую передачу, закусывая холодной телятиной. Ужас!» Но ведь прежде он выходил по вечерам, у него были друзья, он развлекался, встречался с новыми людьми, и каждая ночь была праздником!.. Где же его приятели? Он хорошо знал, где его приятели, – достаточно протянуть руку к телефону. Им просто надоело безрезультатно звонить ему в течение трех месяцев – вот и все. Сколько он ни перебирал в памяти имен, гадая, кого бы ему хотелось сейчас увидеть, таких людей не нашлось. Только этот подонок Никола все еще цепляется за него. Причина ясна: нечем платить за выпивку. Зазвонил телефон, но Жиль не пошевелился. Было время, когда он сразу хватал телефонную трубку, уверенный, что его призывает любовь, приключение или какая-нибудь удача. Теперь же к телефону подходила Элоиза. Она крикнула из спальни:

– Это тебя, Жан звонит.

Жиль замялся. Что сказать?

Потом вспомнил, что днем грубо обошелся с Жаном, а гру-бость всегда выглядит некрасиво и глупо. В конце концов, ведь он сам полез к Жану со своими неприятностями, а потом бросил его посреди улицы. Он снял трубку.

– Это ты, Жиль? Ну что у тебя?

– Все в порядке, – ответил Жиль.

Голос Жана был теплый, встревоженный – голос настоящего друга. Жиль растрогался.

– Прости, что так вышло сегодня,-сказал он, – я, видишь ли…

– Завтра поговорим о серьезных вещах. Ты что делаешь вечером?

– Да наверно, я… наверно, мы сегодня останемся дома и будем есть холодную телятину.

Это был настоящий, едва прикрытый призыв о помощи, за которым последовало короткое молчание. Затем Жан ласково произнес:

– Знаешь, нечего тебе дома сидеть. Сегодня в «Бобино» премьера. Если хочешь, у меня есть билеты, я могу…

– Нет, спасибо,-ответил Жиль. – Не хочется вылезать из дому. Давай лучше завтра устроим грандиозный кутеж.

Он вовсе и не думал ни о каком кутеже, и Жан это знал. Но в театр уже было поздно: Жану пришлось бы ехать переодеваться, снова выходить из дому, и этот явно надуманный проект кутежа его устраивал. Он согласился, на всякий случай сказал с не принятой между ними нежностью: «До завтра, старик!» – и повесил трубку. Жиль почувствовал себя еще более одиноким. Он вернулся в гостиную, сел в кресло. Элоиза по-прежнему как завороженная не сводила глаз с экрана. Жиль вдруг взорвался:

– Неужели ты в состоянии смотреть это!

Элоиза не выразила ни малейшего удивления, только повернула к нему кроткое, смиренное лицо.

– Я думала, так лучше, ты тогда можешь не говорить со мной. От изумления он опешил, не зная, что отвечать. И в то же время ее слова прозвучали так униженно, что он ощутил хорошо знакомый ему глухой ужас: кто-то страдает из-за него. И он понял, что его разгадали.

– Почему ты так говоришь? – Она пожала плечами.

– Да так. Мне кажется… у меня такое впечатление, что тебе хочется побыть одному, хочется, чтобы к тебе не приставали. Вот я и смотрю телевизор…

Она глядела на него с мольбой, она хотела, чтобы он сказал:

«Да нет же, нет, лучше уж ты приставай, говори со мной, ты мне нужна»,-и на миг у него возникло желание сказать это, чтобы доставить ей удовольствие. Но это была бы ложь, еще одна ложь – какое он имел право так говорить?

– Я не очень хорошо себя чувствую в последние дни, – произнес он слабым голосом. – Не сердись на меня. Сам не знаю, что со мной.

– Я не сержусь,-ответила она.-Я ведь знаю, что это такое. В двадцать два года со мной было то же самое – нервная депрессия. Я все время плакала. Мама безумно за меня боялась.

Ну вот, этого следовало ожидать! Сравнения! С Элоизой всегда все уже было.

– И как же это кончилось?

Вопрос был задан злобным, насмешливым тоном. В самом деле, разве можно сравнивать его болезнь с недугами Элоизы? Это же просто оскорбительно.

– Само прошло – ни с того ни с сего. Месяц я принимала какие-то таблетки – я позабыла, как они называются. И в один прекрасный день мне вдруг стало лучше…

Она даже не улыбнулась. Жиль посмотрел на нее чуть ли не с ненавистью.

– Жаль, что ты забыла, как называются эти таблетки. Может, спросишь у мамы по телефону?

Элоиза встала и, подойдя к нему, обхватила ладонями его голову. Он пристально смотрел на ее красивое спокойное лицо, на ее губы, столько раз целованные им, на синие, полные сочувствия глаза.

– Жиль! .. Жиль! .. Я знаю, что я не очень умная, и вряд ли могу помочь тебе. Но я тебя люблю. Жиль, дорогой мой!..

И она заплакала, уткнувшись в его пиджак. Ему стало и жаль ее, и в то же время чудовищно скучно.

– Не плачь, – говорил он, – не плачь, пожалуйста. Все уладится… Я совсем развинтился, завтра пойду к доктору.

И так как она продолжала тихонько всхлипывать, как напуганный ребенок, он дал ей слово, что завтра же обязательно пойдет к доктору, весело съел свою порцию холодной телятины и попытался немного поболтать с Элоизой. Потом, когда они легли в постель, он ласково поцеловал Элоизу в щеку и повернулся на бок, молясь в душе, чтобы больше никогда не наступал рассвет.