Глава V

Весь вечер Роберт просидел с ноутбуком на коленях и открытой папкой с документами по очередному делу. Пытался работать, но не мог думать ни о чем, кроме горя своей несчастной девочки, — и о той, конечно, кто нес ответственность за ее страдания. Об Эрин.

Свет от включенного без звука телевизора бликами плясал на стенах, меняя рисунок со сменой картинок на экране. Роберт смотрел и ждал. Смотрел на стены гостиной, цвета увядшей магнолии, время от времени бросая взгляд на душераздирающие, не иначе как написанные кровью, письма жены своего клиента. Ждал — и терпение его ежеминутно убывало — возвращения Эрин.

Ее мобильник отсылал к голосовой почте. Ни у одной из подруг Эрин не было, а если она отправилась в свой магазин, то на звонки не отвечала. Руби, даже когда к ней вернулась способность связно говорить, не смогла ответить на вопрос, где мать.

После долгих дождливых часов небо выдохлось и повисло над городом изнемогшее, пепельно-серое. Жуткая, хоть и тихая истерика Руби тоже сошла на нет, и девочка пришла в себя, точнее, впала в состояние, которое с натяжкой можно было назвать нормальным. Роберт не отходил от нее целую вечность — массировал горестно поникшие плечи, укутывал и согревал, держал у губ чашку с горячим сладким чаем. Он не спрашивал, что случилось. Он знал.

Лишь убедившись, что падчерица уснула, Роберт вернулся в гостиную. Сейчас он со вздохом вытянул ноги на диване. Здорово устал — от бешеной схватки с самим собой в клубе, от возлияний, более долгих и обильных, чем обычно, от жестокого решения Эрин. Но более всего — от чувства вины. Он был обязан поддержать Руби. Сбросив туфли, Роберт натянул меховой плед на непривычно уставшее тело. Здоровый и сильный мужчина, он гордился своей отличной формой и способностью с легкостью переносить напряженные матчи в клубе и длительные тренировки в бассейне. Своих сорока без малого он не ощущал, а в спальне, раздеваясь по вечерам, с удовольствием ловил на себе одобрительный взгляд Эрин. Но сегодня, с утра ошарашенный необъяснимым поведением жены, Роберт почувствовал себя на добрый десяток лет старше. В который раз за день он представил себе лицо Руби в тот миг, когда Эрин сообщила ей, что перехода в Грейвуд-колледж не будет. Он оказался не готов к тому состоянию, в котором обнаружил Руби. Роберт любил падчерицу не меньше, чем ее мать, — временами даже сильнее. Сейчас — сильнее. Выступать в роли отца, не будучи им в действительности, — с более сложной задачей он в жизни не сталкивался. Если бы Руби была ему родной, он давным-давно остановил бы это безобразие. Эрин не получила бы даже малейшего шанса исковеркать судьбу дочери. Удастся ли ему хоть когда-нибудь ощутить себя настоящим отцом?

Должно быть, Роберт задремал, однако стоило щелкнуть замку входной двери, как он вздрогнул, сел и взъерошил волосы, собираясь с мыслями. Эрин остановилась в коридоре, на полпути к гостиной, но Роберт видел, несмотря на сумрак, что она промокла до нитки. Она подняла руку, чтобы включить свет, другая была занята букетом; Эрин держала цветы за длинные стебли, и яркие влажные головки едва не касались пола.

— Для Руби, — бесцветным голосом произнесла она, переворачивая букет, с которого посыпались дождевые капли.

— Отлично. Этим мы, конечно, все исправим. — Роберт резко поднялся, прошел в кухню и шваркнул крышкой от чайника по рабочему столу. — Чашечку кофе? Полагаю, этим мы тоже все исправим?

Эрин прошла вслед за ним. Роберт вдохнул аромат дождя и летних цветов и услышал из-за спины:

— Я ей не сказала.

Роберт, с банкой кофе в руке, медленно развернулся и уставился на жену. Ее пшеничные волосы, намокнув, приобрели оттенок старинной меди, под глазами растеклись полукружья туши. Веки припухли — она плакала. Роберт сыпанул по ложке гранулированного кофе в чашки и залил едва теплой водой.

— Я ей не сказала… — повторила Эрин. — Она уже знала.

Роберт опустился за кухонный стол напротив Эрин. Она сидела, по-детски зацепив ножки стула носками туфель, подбородком упираясь в сложенные ладони. Роберт отметил непроизвольную дрожь ее рук, которую она пыталась усмирить. Надежда, вспыхнувшая было в нем, тут же угасла.

— Руби слышала наш утренний разговор. — Эрин со вздохом колупнула щербинку на чашке. — Нелегко ей сегодня пришлось.

Роберт фыркнул, качая головой:

— А ты вообще-то в курсе, что у нее сегодня первые месячные?

Эрин спрятала лицо в ладонях.

— И меня не было рядом…

Роберт мог бы и сам подписаться под этими словами, но предпочел сохранить полученный козырь. Кроме того, он нутром чувствовал, что Эрин необходимо высказаться, сбросить с души неведомую ему, но гнетущую тяжесть. Правда, он не привык безоговорочно доверять интуиции — как-никак юрист обязан выуживать истину из конкретных фактов.

Эрин — его жена, его половина. В апреле, стоя перед алтарем, они поклялись доверять друг другу и ничего друг от друга не скрывать. Перед ним все та же умница Эрин, работяга Эрин, трезвая и рассудительная Эрин. Так почему она настаивает на том, что правильнее всего искалечить своему ребенку жизнь? Для Руби нет ничего важнее музыки, а значит, ей место в Грейвуд-колледже, где она к тому же избавится от малолетних садистов из прежней школы. Пианино — столь же неотъемлемая часть этой девочки, как волосы цвета воронова крыла или приподнятые уголки больших глаз. В Грейвуде дар Руби расцвел бы, как роскошный бутон в оранжерее. И что же делает ее мать? Одним махом перечеркивает будущее дочери. А Роберт терпеть не мог, когда талант пропадал втуне.

Эрин снова вздохнула, плечи ее поникли.

— Как только ты уехал, она пришла ко мне и сказала: «Я знаю, что ты не позволишь мне перейти в Грейвуд». И все. Я хотела объяснить, но она вроде как и не переживала. Даже вызвалась сходить за продуктами. Я и не догадывалась, что у нее начались месячные… — Эрин виновато всхлипнула.

Что бы там ни было дальше, с этого дня для их дочери начался новый этап жизни. Роберт едва сдерживал себя, наблюдая за женой, а та принялась наводить порядок на кухне, словно разговор о Руби был окончен, словно аккуратно сложенное белье важнее счастья девочки. Казалось, она твердо решила, что ее приговор обжалованию не подлежит. Что-то бесповоротное было в том, как она расправляла и складывала полотенца и с неуместной педантичностью разбирала носки по парам. Каждое ее размеренное движение было как издевка над драмой, которую переживала сейчас ее дочь.

В половине второго ночи Роберт отправил жену в постель, принял душ и, заглянув к Руби, убедился, что она крепко спит. Свернувшись калачиком, прижимая к себе потрепанного зайца, девочка тихонько присвистывала, точно аккомпанируя своим снам. Ему хотелось прокрасться в ее мысли, развеять ночные кошмары и помочь воплотить в жизнь самые заветные мечты. Послав дочери воздушный поцелуй, Роберт вернулся в спальню и мгновенно уснул. Утро наступило слишком быстро, расписав небо на востоке розово-апельсиновыми мазками. Утро понедельника. От этой мысли у Роберта защемило сердце.

— Обещай, что сегодня не отправишь ее в школу. — Роберт провел ладонью по лицу. Умолять — не в его правилах. Надо действовать иначе. Он повернулся лицом к Эрин: — Пусть у меня в офисе побудет.

Как ни странно, Эрин кивнула:

— Хорошо. А я позвоню в Грейвуд, объясню ситуацию.

— Не беспокойся, я сам позвоню, из конторы.

Настаивать не пришлось: Эрин была только рада избавиться от необходимости врать директрисе про внезапные «семейные обстоятельства». Роберт не спешил подниматься с постели. Глядя в потолок, он пытался постичь, не проклюнулись ли в нем первые ростки отцовского чувства? Не так ли должен ощущать себя настоящий отец, имеющий право голоса в воспитании ребенка? А затем, остановив взгляд на Эрин, уже набросившей кремовый атласный халат, он задался другим вопросом: не проклюнулись ли в нем первые ростки сомнения в правильности выбора?

Полчаса спустя в кухне к Роберту и Эрин присоединилась Руби — в форме своей прежней школы и с солнечной улыбкой на лице, чего они уж никак не ожидали. Она подвела глаза, накрасила ресницы и тронула губы блеском, а волосы собрала в «конский хвост», стянув его легкой голубой косынкой.

— Привет! — Руби бросила набитую учебниками сумку на пол и, распахнув холодильник, достала пакет с соком и яйца. — Помираю с голоду! — объявила она весело. — Кстати, подбрасывать до школы меня сегодня не нужно, я как раз успеваю на автобус.

Роберту показалось, что он уловил фальшь в ее улыбке. Почудилось — или ее голос дрогнул, выдавая страх, а под накрашенными ресницами блеснула слеза? Он шагнул к ней, ничего не желая сильнее, чем обнять и защитить от любой угрозы, что таил для нее этот день.

Нырнув вбок, Руби избежала его рук. Достала с полки сковородку, бутылку масла и одно за другим разбила три яйца, не заботясь, что держит их слишком высоко и брызги летят во все стороны. Роберт фыркнул, пытаясь сохранить лицо, пытаясь пересилить смехотворное ощущение, что его отвергла девчонка-подросток. Глядя, как Руби швыряет скорлупу в мусорное ведро, Роберт спрашивал себя, не ошибся ли он. Быть может, девочка действительно хочет вернуться в школу? Быть может, Эрин права и бегство лишь создаст в будущем еще большие проблемы? Ему-то откуда знать? Детей у него прежде не было, а собственный опыт подсказывал, что за схватку со страхами наградой были сила и способность побеждать, которую он больше всего ценил.

Роберт отвернулся к окну и оперся о подоконник. Вздохнул, устремив невидящий взгляд на яркую зелень сада. Он хотел выиграть время, чтобы подумать о Руби и прикинуть, как заставить Эрин изменить ее решение, а мысли то и дело возвращались к Дженне, словно намагниченные. Воспоминание, невесомое, как шифоновый шарфик, зацепившийся за ветку, никак не отпускало. Роберт буквально воочию видел Дженну в саду, под куполом плакучей ивы: волосы подхватывает ветерок, на лице улыбка шириной с горизонт, рука приподняла длинные гибкие ветви. «Чего ты хочешь?» Вопрос звенел в нем снова и снова, пока он наблюдал, как Дженна, нагнувшись, выдергивает стебелек сорняка. «Ты здесь не живешь!» — беззвучно выкрикнул он.

Он ненавидел Дженну — за то, что так с ним поступает; еще больше ненавидел себя — за то, что позволяет ей. Его скорбь понятна, но, видно, скорбит он как-то не так. И желание примириться с потерей, тоже вполне естественное, видно, выходит ему боком.

На кухне продолжалась обычная утренняя суета — словно ничего и не случилось. Кипел чайник, Роберт листал свежую газету, на коврик у входной двери с шелестом приземлилась почта. Руби готовила завтрак, чертыхаясь себе под нос, потому что раздавила желток, а Эрин не произнесла ни слова. Стояла недвижно, словно пойманная врасплох вспышкой камеры — рот приоткрыт, веки чуть опущены, — и смотрела, как дочь жадно уписывает яичницу. Роберт мог бы поклясться, что физически ощущает вину, затопившую Эрин. «Ну же! — мысленно подтолкнул он жену. — Сейчас ты можешь все исправить!» Но Эрин упустила момент, сохранив молчание.

Роберт подавил стон.

— Я в душ — и на работу. Дел по горло, — буркнул он и ринулся наверх, перескакивая через две ступеньки.

Он не успел еще преодолеть лестницу, когда перед его глазами вспыхнул образ — мимолетный, но такой силы, что Роберт споткнулся о верхнюю ступеньку и ухватился за перила. Мало ему воспоминаний о первой жене, благодаря которым он сам не свой, — окончательно разрушить его профессионально хладнокровный имидж грозили мысли о слезах двоих ребятишек, лишившихся матери. Дело Боуменов разрывало его сердце.

Роберт барабанил пальцами по рулю — машина ползла в плотном потоке часа пик. Рядом сидела Руби — очень чинно и собранно.

— Мама будет в ярости, — сказал Роберт, но одобрительный взгляд, искоса посланный дочерью, ее сияющие лукавым восторгом глаза убеждали, что он поступил правильно.

Руби чуть заметно кивнула; легкая усмешка приподняла уголок губ.

Подскочив сегодня спозаранку, Руби горела решимостью вернуться, как того требовала мать, в прежнюю школу, причем настаивала, что доберется туда на школьном автобусе, тем самым обеспечивая себе двадцатиминутный кошмар издевок — перед долгим и тоскливым днем в классах, где неопытные учителя безуспешно пытаются усмирить буйный молодняк. Роберту пришлось включить красноречие на полную силу, чтобы она согласилась доехать до школы с ним, однако предварительно Руби взяла с него обещание остановить машину за углом. Выйти у порога школы из новенького «мерса» с откидным верхом значило нарваться на пинок при первом же появлении в туалете.

Представив, как на его девочку налетает рычащая свора неуправляемых юнцов, Роберт отбросил все сомнения и сложил в багажник машины форму, спортивный костюм и охапку всяческих мелочей, которые, как ему подсказывала интуиция, могли пригодиться девушке в первый день учебы в новой школе.

Роберт вжал в пол педаль тормоза.

— Господи! — вырвалось у него. — Чуть не врезался.

— Не стоит устраивать аварию, чтобы помешать мне добраться до Грейвуда. Мама говорит, нельзя все время бегать от проблем. — Руби подмигнула.

Какое счастье, подумал Роберт, что этому ребенку не изменило чувство юмора.

— Но ты ведь с ней не согласна, не так ли? — Роберт погладил дочь по плечу. Ему так хотелось, чтобы она верила ему и не сомневалась в правильности его поступка. Пробка на дороге начала рассасываться. — Когда она узнает, что мы сделали, всю вину я возьму на себя.

Руби нервно сглотнула.

— Угу. Но имей в виду — она точно взбесится. Уж если мама сказала «нет», — значит, «нет», и точка. Даже если она не права.

То-то и оно, мысленно подтвердил Роберт. А в данном случае Эрин кардинально не права.

Он свернул на заправку.

— Беги, переодевайся. В первый день опаздывать не годится.

Они обменялись ухмылками. Отец и дочь… Во всяком случае, на один шажок ближе к тому, чтобы ими стать.

Роберт донес до женского туалета сумку с формой Грейвуд-колледжа. В ожидании Руби он залил полный бак и купил фонарь, поскольку здесь их продавали с большой скидкой. Прошелся вдоль ряда уродливых корзин с безобразно дорогими, хотя и престарелыми хризантемами. Магазинчик Эрин был настоящим храмом свежих и редких цветов, роскошных букетов. Подобной безвкусицы Эрин у себя не потерпела бы. Роберт задумчиво тронул пальцем подсохшие тонкие лепестки, как раз когда из туалета появилась Руби — сияющая и вся такая новенькая, как только что выпущенная монетка.

— Иди сюда, — окликнул ее Роберт и рассмеялся. — На воротничке-то ценник болтается! — Он оторвал этикетку с серо-зеленого пиджачка и смахнул с плеча Руби нитку. — Фантастика, черт побери! — оценил Роберт и зыркнул на продавщицу, что пялилась на них круглыми глазами, не переставая перекатывать между зубов жвачку.

— Пап! — хихикнула Руби. — Не чертыхайся!

На душе у Роберта потеплело, как всегда, когда Руби называла его «папой». Обычно она обходилась именем, но сегодня он заслужил награду за толику внимания. Если бы тем же поступком он достучался и до жены…

Роберт довез дочь до колледжа и сказал, прежде чем высадить у входа внушительного здания:

— У меня большой сюрприз для вас с мамой. Держу пари, вечером я увижу улыбки на ваших лицах.

— Па-ап! — счастливо протянула Руби, выскочила из «мерседеса» и взбежала по ступеням.

Роберт смотрел ей вслед, вцепившись в колено, горло ему сдавил спазм. Как же сообщить жене, что он посмел ее ослушаться?

А ему еще надо и сюрприз придумать.