Майкл, Питер Клеменца и дон Доменик поужинали рано. Если встреча назначена на рассвете, операцию следовало начинать не позднее наступления сумерек. Они еще раз обговорили план действий, и Доменик одобрил его. Он добавил только одну деталь: Майкл не должен иметь при себе оружия. Если что-то не сработает и они попадут в руки карабинеров или Службы безопасности, улик против Майкла не должно быть — тогда он сможет покинуть Сицилию, что бы ни случилось.

В саду им подали кувшин с вином и лимоны, после чего пора было пускаться в путь. Дон Доменик поцеловал на прощание брата. Затем повернулся к Майклу и порывисто обнял его.

— Передай от меня привет отцу, — сказал он. — Я буду молиться, чтобы у тебя все хорошо сложилось, удачи тебе. И если я когда-нибудь тебе понадоблюсь, дай знать.

Втроем они спустились к причалу. Майкл и Питер Клеменца поднялись на борт катера, где их уже ждали вооруженные люди. Катер отчалил, и дон Доменик помахал им с причала. Майкл и Питер Клеменца спустились в каюту, там Клеменца сразу лег на койку и уснул. У него был трудный день, а в море им предстояло находиться почти до рассвета.

Они внесли изменения в свой план. Самолет, ожидавший в Мадзара-дель-Валло якобы для того, чтобы лететь в Африку, послужит отвлечением, а они доберутся до Африки на катере. Такое решение было принято по настоянию Клеменцы: он сказал, что может обеспечить безопасность пути и охрану катера своими людьми, но он совсем не уверен, что сможет обеспечить безопасность на маленьком аэродроме. К нему ведет слишком много подступов, да и сам самолет — сооружение весьма ненадежное: даже на земле с ним может произойти все, что угодно. Сейчас ставку надо делать не на скорость, а на хитрость, и на море укрыться легче, чем в небе. На худой конец можно ведь пересесть на другое судно, а в воздухе из самолета в другой самолет не пересядешь.

Весь день Клеменца был занят: он послал часть машин и людей к месту встречи на дороге в Кастельветрано; другую часть — в городок Мадзара-дель-Валло, обеспечивать безопасность. Он высылал машины с интервалом в час: ищейкам, следившим за виллой, совершенно незачем было видеть, как из ворот выезжает целая автоколонна. Машины направлялись в разные стороны, чтобы окончательно сбить с толку любую слежку. Тем временем катер огибал юго-западную оконечность Сицилии — он покачается на волнах за горизонтом до зари, а затем стремительно влетит в порт Мадзара-дель-Валло. Здесь их будут ждать машины с людьми. Оттуда до Кастельветрано не больше часа езды, даже если учесть, что им предстоит сделать крюк, чтобы выехать на дорогу к Трапани, где их будет ждать Пишотта.

Майкл тоже лег на койку. Он слышал, как храпит Клеменца, и удивлялся и восхищался тем, что человек может в такой момент спать. Майкл думал о том, что через двадцать четыре часа он будет в Тунисе, а еще через двенадцать — дома с родными. После двух лет ссылки он наконец снова станет свободным человеком, ему не надо будет скрываться от полиции или зависеть от воли своих покровителей. Он сможет жить, как захочет. Но только если следующие тридцать шесть часов пройдут благополучно. Легкое покачивание катера убаюкало его, и, мечтая о том, как он проведет первые дни в Америке, он погрузился в крепкий сон.

Фра Дьяволо спал сном еще более глубоким.

В то утро, когда он должен был заехать в Трепани за профессором Гектаром Адонисом, Стефан Андолини завернул в Палермо встретиться с главой сицилийской Службы безопасности инспектором Веларди. Тот должен был сообщить ему об оперативном плане, намеченном полковником Лукой на день. Эти сведения Андолини передавал Пишотте, а тот в свою очередь — Гильяно.

Утро было чудесное, поля по сторонам дороги утопали в цветах. У Андолини еще было время в запасе, и он решил выкурить сигарету у придорожной часовенки, где под замком находилась статуя святой Розалии; он опустился перед ней на колени и вознес молитву. Она была проста и рациональна: он просил святую Розалию защитить его от врагов. В воскресенье он исповедуется в своих грехах отцу Беньямино и причастится. А сейчас слепящее солнце опаляло его непокрытую голову, и тяжелый, напоенный ароматами воздух вливался в его легкие, очищая их от никотина; Андолини почувствовал, что ужасно голоден. И дал себе слово хорошенько позавтракать в лучшем ресторане Палермо сразу после встречи с инспектором Веларди.

Инспектор Фредерике Веларди, глава сицилийской Службы безопасности, испытывал чувство благочестивого торжества, как человек, который долго и терпеливо ждал, не теряя веры в то, что господь наведет порядок в его мирке, и наконец дождался своего часа. Почти год, следуя прямым указаниям министра Треццы, помогал он Гильяно скрываться от карабинеров и от своих собственных летучих отрядов. Для этого встречался с этим чудовищем — Стефаном Андолини, Фра Дьяволо. По сути дела, весь год он был игрушкой в руках дона Кроче Мало.

Веларди вырос на севере Италии, где люди чего-то добиваются благодаря образованию, уважению социальных норм, вере в закон и правительство. За годы службы, проведенные на Сицилии, он проникся глубокой ненавистью и презрением ко всем сицилийцам, независимо от занимаемого ими положения. Богатым была чужда сословная честь, и ради того, чтобы удерживать в повиновении бедняков, они не гнушались вступать в преступный сговор с мафией. Мафия, делая вид, будто защищает интересы неимущих, на самом деле угнетала их, услуживая богачам. А крестьяне были до того гордые, что похвалялись совершенными убийствами, хотя им следовало бы за это пожизненно сидеть в тюрьме.

Но теперь все будет по-другому. Инспектор Веларди больше не связан по рукам и ногам, теперь он сможет спустить с узды своих ребят на мотоциклах. И люди снова поймут, что между его Службой безопасности и карабинерами, этими шутами гороховыми, нет ничего общего.

К удивлению Веларди, министр Трецца вдруг лично отдал приказ о задержании и помещении в одиночные камеры всех тех, кому были выданы пропуска с красной каймой за его подписью — эти магические кусочки бумаги, дававшие право их обладателям беспрепятственно проходить через посты на дорогах, носить оружие и не подвергаться арестам. Все пропуска должны быть отобраны. В первую очередь те, что были выданы Аспану Пишотте и Стефану Андолини.

Веларди предстояло поработать. Андолини ждал в приемной. Сегодня ему был уготован сюрприз. Веларди снял телефонную трубку и вызвал капитана и четырех сержантов полиции. Он их предупредил, что всякое может случиться. Сам он пристегнул к ремню кобуру с пистолетом, чего почти никогда не делал у себя в кабинете. И только тогда к нему впустили Андолини.

Рыжие волосы Стефана Андолини были аккуратно причесаны. На нем был черный в тонкую полоску костюм, белая рубашка и темный галстук. Как-никак, глава Службы безопасности — лицо официальное, и тут следовало проявить уважение. У Андолини не было оружия. По опыту он знал, что каждого у входа в штаб подвергают обыску. Он стоял перед столом Веларди, ожидая, когда тот по обыкновению предложит ему сесть. Но на сей раз приглашения не последовало, и он продолжал стоять — тут в голове его прозвучал первый сигнал-предупреждение.

— Покажите-ка мне ваш пропуск, — сказал ему Веларди. Андолини не шелохнулся. Он пытался разгадать суть этой странной просьбы. И соврал.

— У меня нет его с собой, — сказал он. — В конце концов, ведь я шел к другу.

И он сделал ударение на слове «друг».

Это взбесило Веларди. Он выскочил из-за стола и стал перед Андолини.

— Ты никогда не был мне другом. Я всего лишь подчинялся приказу, когда делил хлеб с такой свиньей, как ты. А теперь слушай меня внимательно. Ты арестован. Будешь сидеть в одиночной камере до особого распоряжения, и учти, голубчик, в подвале у нас стоит cassetta. Но давай лучше спокойно поговорим завтра утром у меня в кабинете, и, если ты не дурак, тебе не придется корчиться от боли.

На другое утро Веларди снова позвонил министр Трецца, а затем дон Кроче с более подробными разъяснениями. Через несколько минут в его кабинет привели Андолини.

Андолини провел ночь в одиночной камере, размышляя о своем странном аресте; теперь у него уже не было сомнений, что над ним нависла смертельная опасность. Когда он вошел, Веларди ходил по комнате, глаза его метали молнии, и было видно, что он в плохом настроении. Стефан же Андолини вполне владел собой. Он все заметил — и капитана, и четырех сержантов полиции, державшихся наготове, и пистолет на боку у Веларди. Он всегда знал, что инспектор ненавидит его, и ненавидел инспектора не меньше. Если бы ему удалось сделать так, чтобы Веларди выпроводил охрану, он мог бы прикончить его раньше, чем погиб бы сам.

— При этих sbirri вы не дождетесь от меня ни слова, — сказал он. «Sbirri» было оскорбительным жаргонным словечком, которым называли солдат Службы безопасности.

Веларди приказал четырем полицейским выйти, офицеру же знаком велел остаться. И подал ему еще один знак — быть наготове. После этого он занялся Стефаном Андолини.

— Я хочу знать, как мне захватить Гильяно, любая информация пойдет, — сказал он. — Когда ты в последний раз видел его и Пишотту?

Стефан Андолини разразился смехом, ехидная гримаса исказила его лицо. Казалось, даже кожа, покрытая рыжей щетиной, загорелась от ненависти.

Неудивительно, что его прозвали Фра Дьяволо, подумал Веларди. С таким шутки плохи. Но он, видно, и не подозревает, что его ждет.

Веларди спокойно продолжал:

— Отвечай на вопрос, или из тебя вытянут жилы на cassetta. Андолини с презрением процедил сквозь зубы:

— Продажная шкура, ублюдок, ты что же, не знаешь, что я под защитой министра Треццы и дона Кроче! Вот они меня вызволят, и я вырву твое заячье сердце.

Веларди дважды наотмашь ударил Андолини по лицу, сначала ладонью, потом обратной стороной. Глаза Андолини стали бешеными, и Веларди увидел, что на губах у него показалась кровь. Он нарочно повернулся к нему спиной и пошел садиться за стол.

Ярость захлестнула Андолини, и он, выхватив пистолет из кобуры Веларди, уже хотел было нажать на спусковой крючок, но офицер выхватил свой пистолет и сделал четыре выстрела. Андолини отбросило к дальней стене, и он соскользнул вдоль нее на пол. Его рубашка из белой превратилась в красную, и Веларди подумал, что этот цвет больше подходит к его рыжим волосам. Он наклонился и вынул из руки Андолини пистолет — в этот момент другие полицейские ворвались в комнату. Он похвалил капитана за быструю реакцию, потом у всех на виду зарядил пистолет пулями, которые вынул оттуда перед встречей с Андолини. А то капитан еще мог возомнить, что и в самом деле спас жизнь безрассудного начальника Службы безопасности.

Веларди приказал обыскать труп. Как он и предполагал, пропуск с красной каймой был вложен в документы, удостоверяющие личность, которые каждый сицилиец обязан иметь при себе. Веларди вынул пропуск и спрятал его в сейф. Завтра он вручит его министру Трецце, а если повезет — и пропуск Пишотты тоже.

А на палубе один из матросов принес Майклу и Клеменце по чашечке горячего кофе — они потягивали его, облокотясь на поручень. Мотор бесшумно работал, и катер медленно приближался к берегу — уже обозначились голубыми точечками причальные огни.

Клеменца расхаживал по палубе, отдавая команду вооруженным парням и лоцману. Майкл не сводил глаз с голубых огоньков — казалось, они бежали ему навстречу. Катер набирал скорость, и возникало ощущение, что, разрезая воду, он прогоняет ночь. Забрезжил рассвет, и Майкл уже видел причал и пляжи Мадзара-дель-Валло — цветные тенты над столиками кафе были одинаково дымно-розовыми.

Когда катер пристал, шесть человек и три машины ждали их. Клеменца подвел Майкла к переднему автомобилю; это был открытый лимузин очень старой модели, в котором, кроме шофера, никого не было. Клеменца сел на переднее сиденье, Майкл — на заднее.

— Если нас остановит патруль карабинеров, — сказал Майклу Клеменца, — ныряй на пол. Нам некогда будет с ними возиться, скосим их и поедем дальше.

В бледном свете раннего утра три лимузина поехали по земле, которая почти не изменилась со времени рождения Христа. Вода из древних акведуков и труб орошала поля. Стало тепло и сыро, воздух наполнился ароматами цветов, которые, не выдержав палящего сицилийского зноя, уже начали увядать. Машины ехали мимо Селинунта, развалин древнегреческого города, и перед глазами Майкла то и дело возникали разрушающиеся колонны храмов, которые более двух тысяч лет назад построили в разных уголках западной Сицилии греческие поселенцы. Колонны жутковато возникали в желтом свете; на фоне голубого неба черными каплями дождя осыпались с крыш камни. На этой богатой плодородной земле, как посреди моря, вздымались гранитные скалы. Ни человеческого жилья, ни человека, ни зверя не было видно. Это был пейзаж, сотворенный ударами гигантского меча.

Они свернули на север, в направлении дороги, соединяющей Трапани с Кастельветрано. Теперь Майкл и Клеменца были начеку, так как именно здесь их должен встретить Пишотта и доставить к Гильяно. Нервы Майкла были натянуты до предела. Все три лимузина сбавили скорость. Автомат Клеменцы лежал на сиденье слева от него, чтобы в случае необходимости можно было быстро выставить дуло наружу. Рука Клеменцы покоилась на нем. Солнце стояло уже высоко, и его золотые лучи были горячи. Автомобили продолжали медленно продвигаться вперед, они уже почти достигли Кастельветрано.

Клеменца приказал шоферу ехать медленнее. Вдвоем с Майклом они высматривали Пишотту. Дорога пошла в гору, за которой лежал Кастельветрано; на вершине холма они остановились, чтобы оглядеть главную улицу, протянувшуюся под ними. Отсюда Майклу было прекрасно видно, что творится внизу: въезд в город со стороны Палермо преграждали машины, причем машины военные; улицы кишели карабинерами в черной, с белой окантовкой, форме. Несмотря на вой сирен, по главной улице продолжала течь толпа. Вверху кружили два небольших самолета.

Шофер выругался и затормозил у обочины. Повернувшись к Клеменце, он спросил:

— Хотите, чтоб я ехал дальше?

Майкл почувствовал, как внутри у него все похолодело.

— Сколько человек ждет нас в городе? — спросил он Клеменцу.

— Да маловато, — хмуро ответил Клеменца. Похоже было, что он чуть ли не испугался. — Майк, надо убираться отсюда. Надо возвращаться на катер.

— Постой-ка, — сказал Майкл, увидев запряженную ослом повозку, которая медленно тащилась в гору по направлению к ним.

Осла погонял старик в низко надвинутой на лоб соломенной шляпе. Колеса, оглобли и борта повозки были расписаны. Она остановилась рядом с ними. Морщинистое лицо возницы было бесстрастно; на старике были широкие холщовые штаны и черный жилет, обнажавший на удивленье мускулистые руки. Он подошел к машине и спросил:

— Это вы, дон Клеменца?

— Дядюшка Пеппино, — с облегчением воскликнул Клеменца, — что тут, черт побери, происходит? Почему никто из моих людей не встретил и не предупредил меня?

Морщинистое лицо дядюшки оставалось таким же каменно-бесстрастным.

— Можете ехать в свою Америку, — сказал он. — Они убили Тури Гильяно.

У Майкла как-то странно закружилась голова. Внезапно потемнело в глазах. Он подумал о стариках родителях Гильяно, о Юстине, которая ждала его в Америке, об Аспану Пишотте и Стефане Андолини. О Гекторе Адонисе. Тури Гильяно был для них путеводной звездой, и невозможно было представить себе, что эта звезда погасла.

— Ты уверен, что именно его? — резко спросил Клеменца. Старик пожал плечами.

— У Гильяно был такой обычай: он оставлял лежать труп или чучело, чтобы выманить карабинеров, а потом открывал по ним огонь. Но прошло уже два часа, а ничего такого не случилось. Тело лежит в том дворе, где они убили его. Уже слетелись газетчики из Палермо и фотографируют всех и каждого, даже моего осла сняли. Так что хотите верьте, хотите нет.

Майкл почувствовал приступ дурноты, но все-таки нашел в себе силы сказать:

— Придется поехать и своими глазами посмотреть. Я должен убедиться сам.

— Жив он или мертв, мы ему больше не помощники, — грубо обрезал его Клеменца. — Я везу тебя домой, Майк.

— Нет, — мягко возразил Майкл. — Мы должны поехать туда. А что, если нас ждет Пишотта? Или Стефан Андолини? Чтобы сообщить нам, что делать дальше. Может, это вовсе и не он, я не верю, что это он. Не мог он умереть сейчас, перед самым отъездом. Сейчас, когда его Завещание в Америке в надежных руках.

Клеменца вздохнул. Он видел, как тяжела для Майкла эта весть. Может, это и в самом деле не Гильяно, и, может, Пишотта ждет их. А это все нарочно подстроено, чтобы отвлечь внимание властей, если те напали на след Гильяно.

Солнце теперь уже стояло высоко. Клеменца велел своим людям припарковать машины и следовать за ним. Вдвоем с Майклом они прошли до конца улицы, заполненной народом. Толпа сгрудилась у поворота на соседнюю улицу, запруженную военными машинами; путь толпе преграждал кордон карабинеров. Вдоль этой боковой улицы стояли дома, отделенные друг от друга дворами. Пристроившись с краю, Клеменца и Майкл стали следить за происходящим. Офицер карабинеров пропускал через кордон официальных лиц и журналистов, предварительно проверив их документы.

— Можешь ты что-нибудь сделать, чтобы мы проскочили мимо этого офицера? — спросил Майкл.

Клеменца взял его за локоть и вывел из толпы.

Через час они были в одном из домиков на боковой улочке. У этого домика тоже был небольшой дворик, и его отделяли всего двадцать домов от того места, где толпился народ. Клеменца оставил Майкла здесь с четырьмя людьми, сам же с двумя другими отправился в город. Они отсутствовали около часа; Клеменца вернулся глубоко потрясенный.

— Плохо дело, Майк, — сказал он. — Для опознания тела они везут сюда из Монтелепре мать Гильяно. Здесь сам полковник Лука, командующий отрядами специального назначения. И со всего мира, даже из Штатов, прибывает пресса. Не город, а сумасшедший дом. Надо уносить отсюда ноги.

— Завтра, — сказал Майкл. — Удирать будем завтра. А сейчас давай попробуем прорваться сквозь заслон. Ты ничего еще не предпринял?

— Пока нет, — ответил Клеменца.

— Ну так пойдем посмотрим, что можно сделать, — сказал Майкл.

И вопреки возражениям Клеменцы они вышли на улицу. Город поистине кишел карабинерами. Да их тут не меньше тысячи, подумал Майкл. На улице толпились, в буквальном смысле слова, сотни фотографов. Дорогу перегораживали фургоны и автомобили, так что подойти ко двору было невозможно. Они увидели, как в ресторан вошла группа офицеров, и в толпе пронесся слух, что это полковник Лука и его сотрудники собрались устроить торжественный обед. Майкл успел разглядеть полковника. Это был жилистый человек небольшого роста, со скорбным лицом; так как было очень жарко, он снял фуражку и вытирал лысеющую голову белоснежным носовым платком. Фоторепортеры толпой окружали его, журналисты лезли с расспросами. Отмахнувшись от них, он вошел в ресторан.

На улице было такое множество народу, что Майкл и Клеменца с трудом протискивались вперед. Клеменца решил, что им лучше вернуться в дом и ждать, что будет дальше. Ближе к вечеру один из его людей сообщил, что Мария Ломбарде опознала в убитом своего сына.

Они ужинали в открытом кафе. Вовсю орало радио — передавали сообщение о смерти Гильяно. Произошло это, оказывается, так: полиция окружила дом, где, по их предположению, скрывался Гильяно. Когда он вышел на улицу, ему приказано было сдаться. Он вместо этого открыл огонь. Капитан Перенце, начальник штаба полковника Луки, давал по радио интервью журналистам. Он говорил, что Гильяно бросился бежать, а он, капитан Перенце, кинулся вслед за ним и загнал его во двор. Гильяно метался, как затравленный лев, и он, Перенце, прикончил его выстрелом из пистолета. Все находившиеся в ресторане слушали радио. Никто не ел. Официанты прекратили работу — они тоже слушали. Клеменца повернулся к Майклу и сказал:

— Все это липа. Уезжаем сегодня же.

В этот момент вся улица перед кафе вдруг заполнилась карабинерами. С тротуара остановилась служебная машина, и из нее вышел инспектор Веларди. Он подошел к их столику и положил Майклу на плечо руку. Затем сказал:

— Вы арестованы. — В упор посмотрев своим ледяными голубыми глазами на Клеменцу, он добавил: — На всякий случай прихватим и вас. Кстати, дружеский совет. Кафе оцеплено моими людьми — их не меньше сотни. Так что не надо суетиться, а то, чего доброго, встретитесь в аду с Гильяно.

У тротуара затормозил полицейский фургон. Солдаты Службы безопасности, обыскав Майкла и Клеменцу, втолкнули их в фургон. В кафе оказалось несколько фоторепортеров; они тут же подскочили со своими аппаратами, но им не удалось прорваться сквозь заслон солдат Службы безопасности. Веларди наблюдал за всем этим с улыбкой злобного торжества.

На следующий день отец Тури Гильяно с балкона своего дома в Монтелепре обратился к людям, собравшимся на улице. По древнему сицилийскому обычаю он объявил вендетту тем, кто предал его сына. Особую вендетту он объявил тому, кто убил Тури. Он сказал, что это не капитан Перенце, не карабинер. Он назвал другое имя — Аспану Пишотта.