Гарнизон Монтелепре увеличили до сотни с лишним карабинеров, и в те редкие случаи, когда Гильяно пробирался в городок, чтобы провести вечер с семьей, он постоянно опасался, что карабинеры могут устроить внезапный налет на дом.

В один такой вечер Гильяно сидел, слушая рассказы отца об Америке, и ему пришла в голову идея. Сальваторе-старший потягивал вино и обменивался байками со старым верным другом, который тоже был в Америке и вернулся вместе с ним на Сицилию. Этот человек — плотник по имени Альфио Дорио — напомнил отцу Гильяно о том, как они первое время жили в Америке — до того, как стали работать на Крестного отца — дона Корлеоне. Их наняли рыть туннель под рекой — то ли до Нью-Джерси, то ли до Лонг-Айленда… Они вспоминали, как страшно было работать под текущей рекой, как они боялись, что тюбинги, удерживающие воду, рухнут и они утонут, как крысы. Вот тут-то Гильяно и озарило. Эти двое с несколькими верными помощниками могли бы прорыть туннель из дома родителей к основанию горы, до которой всего сто метров. Выход можно прикрыть большими гранитными глыбами, а начало туннеля в доме упрятать в одном из стенных шкафов или под печкой на кухне. Если бы такое удалось сделать, тогда Гильяно мог бы приходить и уходить когда вздумается.

Оба старика заявили, что это невозможно, но мать с восторгом отнеслась к идее — ведь тогда ее сын в холодные зимние вечера сможет тайком приходить и спать в своей постели. Альфио Дорио сказал, что, коль скоро надо соблюдать тайну, поставить на это дело можно лишь несколько человек, а работы производить придется только ночью, на сооружение туннеля уйдет уйма времени. К тому же возникнут проблемы. Как избавиться от вынутой земли, чтобы никто не заметил? Да и земля здесь полна камней. А что, если они наткнутся на гранитную жилу? А что, если кто-то из тех, кого наймут копать, предаст их? Но главное возражение стариков основывалось на том, что на это уйдет по крайней мере год. И Гильяно понял, что в глубине души они считают — столь долго ему не протянуть. Та же мысль пришла в голову и его матери.

— Мой сын просит вас о помощи, которая может спасти ему жизнь, — сказала она старикам. — Если вы слишком ленивы, тогда этим займусь я. Давайте хоть попробуем. Ну что мы теряем, разве что попотеем немного! И что могут сделать нам власти, даже если они обнаружат туннель? Мы имеем полное право копать на нашей земле. Мы скажем, что роем подвал для овощей и вина. Только подумайте. Ведь этот туннель может когда-нибудь спасти жизнь Тури. Разве не стоит ради этого попотеть?

Гектор Адонис тоже присутствовал при этом разговоре. Он сказал, что достанет книги по туннельному делу и необходимый инструмент. А кроме того, он предложил вариант, который понравился всем: они пророют ответвление от туннеля в какой-нибудь соседний дом на виа Белла — запасный ход на случай, если выходом из туннеля нельзя будет воспользоваться. Это ответвление надо рыть в первую очередь, но должны его рыть только двое стариков и Мария Ломбарде. Никто больше не должен знать об этом. А прорыть его не займет много времени.

Они долго спорили, на каком доме можно остановиться. Отец Гильяно предложил дом родителей Аспану Пишотты, но Гильяно тут же забраковал эту идею. Этот дом тоже находится под надзором, за ним следят пристально. Да и живет там слишком много родственников. Так что сколько народу будет знать о туннеле? К тому же у Аспану не очень хорошие отношения с родными. Его отец умер, и, когда мать снова вышла замуж, он этого ей не простил.

Гектор Адонис предложил свой дом, но он стоял слишком далеко, да и Гильяно не хотел подвергать опасности своего крестного. Ведь если обнаружат туннель, владельца дома наверняка арестуют. Обсудили других родственников и друзей, но все один за другим были отвергнуты, и наконец мать Гильяно сказала:

— Есть только один человек. Живет она одна, в четвертом доме от нас. Ее мужа убили карабинеры, она ненавидит их. Она мой лучший друг, и она обожает Тури. У нее на глазах он превратился из мальчика в мужчину. Ведь это она посылала ему еду всю зиму, которую он жил в горах! Она мой настоящий друг, и я ей полностью доверяю. — И, помолчав, произнесла: — Я говорю про Венеру.

Они, конечно, с самого начала ждали, когда она произнесет это имя. Именно на Венеру, логически рассуждая, должен был пасть выбор. Но они — сицилийцы, и сами такое предложить не могли. Если Венера согласится, но вся эта история раскроется, ее репутация будет испорчена навсегда. Она — молодая вдова. Живет одна и должна будет предоставить себя и свое жилье в распоряжение молодому мужчине. Да ни один мужчина в этой части Сицилии потом не только не женится на такой женщине, но и не будет ее уважать. Правда, Венера была, по крайней мере, на пятнадцать лет старше Тури Гильяно. Но ей не было еще и сорока. И хотя лицо ее не отличалось красотой, она была достаточно привлекательна, и глаза ее пылали огнем. Словом, она была женщина, а он — мужчина, и туннель мог соединить их. А значит, они, несомненно, станут любовниками, так как ни один сицилиец не поверит, что мужчина и женщина, будучи вдвоем, смогут удержаться. Так что если провести туннель к ней в дом, он, может, и спасет жизнь Тури Гильяно, но заклеймит ее как женщину дурной репутации.

Всех их, за исключением самого Тури, беспокоило его воздержание. Для сицилийца это противоестественно. А он был поистине непорочен…

Все это, вместе взятое, и вынуждало их ждать, чтобы мать Гильяно сама назвала Венеру, но, когда она это сделала, они тем не менее удивились. Мария Ломбарде Гильяно была религиозной, старомодной женщиной, которая, не колеблясь, называла девушек городка шлюхами, если только те осмеливались одни прогуляться по городской площади.

Присутствующие не знали того, что знала Мария Ломбарде. Дело в том, что Венера после травмы при рождении ребенка больше не могла забеременеть. Не могли они знать и того, что Мария Ломбарде уже решила про себя: Венера лучше всех ублаготворит Тури и опасности — никакой. Ее сын объявлен вне закона, за его голову назначено вознаграждение, и женщина запросто может его предать… А Венера уже натерпелась горя. Мужа застрелили у нее на глазах. Все было бы отлично, если б так устроилось. Но репутация Венеры может пострадать, так что она сама должна принять решение…

Через несколько дней мать Гильяно спросила Венеру, и та сразу ответила согласием. Это подтвердило подозрение матери, что Венера питает к Тури слабость. Быть посему, думала Мария Ломбарде, со слезами благодарности обняв Венеру.

Через четыре месяца ответвление туннеля было готово, главный же туннель ожидалось закончить только через год. Время от времени Гильяно будет по ночам приходить в городок, навещать своих родных и спать в теплой постели после приготовленного горячего ужина, а в таких случаях всегда подразумевалось пиршество.

Уже в начале весны ему пришлось воспользоваться ответвлением. Довольно большой отряд карабинеров двигался по виа Белла и прошел мимо дома. Они были вооружены до зубов. Четверо телохранителей Гильяно, спрятавшиеся в соседних домах, приготовились к бою. Но отряд прошел мимо. Однако на обратном пути они вполне могли совершить налет. И Тури Гильяно через лаз в спальне родителей спустился в туннель.

Ответвление начиналось за деревянной панелью, прикрытой слоем земли сантиметров в сорок, рывшие главный туннель не знали о его существовании. Гильяно отгреб землю и снял деревянный диск. Потребовалось еще минут пятнадцать, чтобы проползти через узкий лаз под дом Венеры. Там люк находился в кухне и был заставлен большой железной печкой. Гильяно постучал по люку заранее условленным сигналом и стал ждать. Постучал снова. Он никогда не боялся пуль, а вот темноты испугался. Наконец над ним раздался едва слышный шум, и люк подняли. Полностью откинуть его не удалось из-за стоявшей над ним печки, Гильяно пришлось протискиваться в отверстие и на животе вползти в кухню Венеры.

Уже перевалило за полночь. Венера была в своем обычном, бесформенном черном платье, которое она носила в знак траура по мужу, хотя прошло уже три года со дня его смерти. На ней не было ни туфель, ни чулок, и, поднимаясь с пола, Гильяно заметил, какие белые у нее ноги — особенно по сравнению с загорелым лицом и черными, как смоль, жесткими, в крупных кудрях волосами. Он впервые заметил, что лицо у нее не такое широкое, как у большинства женщин в городе, подбородок заостренный, а в темно-карих глазах мерцали черные огоньки — таких глаз он никогда еще не видел. В руке она держала ведерко, полное раскаленных углей, словно собиралась бросить их в открытый люк. Теперь она вывалила угли обратно в печку и прикрыла крышку люка. Она казалась испуганной.

— Просто по улицам шатается патруль, — поспешил успокоить ее Гильяно. — Как только они вернутся в казарму, я уйду. Не беспокойся, на улице у меня друзья.

Они стали ждать. Венера сварила кофе, и они разговорились. Она отметила про себя, что он не дергается, как ее муж. Он не выглядывал в окно, не напрягался, услышав шум на улице. Он казался вполне спокойным. Она не знала, что он приучил себя так держаться, помня ее рассказы о муже и не желая тревожить родителей, особенно матушку. От него исходила такая уверенность, что она вскоре забыла о грозившей ему опасности, и они принялись болтать о том, что происходило в городке.

Она спросила, дошла ли до него еда, которую она ему посылала. Он поблагодарил и рассказал, как он сам, да и его ребята набрасывались на пакеты с продуктами, словно то были дары волхвов. Как его люди хвалили ее — уж больно все вкусно. Он утаил от нее грубые шуточки, которые отпускали иные из его отряда, — мол, если она и любить умеет так, как готовить, то ей действительно цены нет.

Все это время он внимательно наблюдал за ней. Она держалась с ним менее дружески, чем обычно, не так тепло и ласково, как на людях. Не обидел ли он ее чем-нибудь, спрашивал он себя. Когда опасность миновала и настала пора уходить, они довольно холодно простились.

Через две недели Гильяно пришел к ней снова. Весна была на дворе, но в горах еще бушевали метели, а запертые часовни вдоль дорог стояли под дождем. Гильяно в своей пещере мечтал о еде, приготовленной матушкой, горячей ванне, мягкой постели в своей комнате. И вперемежку с этими мечтаниями, к великому своему удивлению, он вспоминал белые ноги Венеры. Спустилась ночь, когда он свистнул своих телохранителей и зашагал вниз к Монтелепре.

Родные встретили его радостно. Матушка принялась стряпать его любимые кушанья, и, пока они жарились-парились, она нагрела ему воды помыться. Едва отец налил ему рюмочку анисовой водки, как примчался один из наблюдателей и сообщил, что город окружают патрули карабинеров и сам фельдфебель ведет отряд из казармы Беллампо в облаву на дом Гильяно.

Гильяно нырнул в люк в стенном шкафу и через него — в туннель. Там было грязно из-за дождя, земля налипала, поэтому переход затянулся и оказался довольно трудным. Когда Гильяно выполз на кухню Венеры, одежда у него была вся грязная, мокрая, лицо — черное.

При виде его Венера рассмеялась — Гильяно впервые видел ее смеющейся.

— Ты точно мавр, — сказала она. — Сейчас наполню корыто, и можешь помыться. У меня осталось кое-что из вещей мужа — можешь их надеть, пока я почищу твою одежду.

Она ожидала, что он воспротивится и не захочет мыться в такой опасный момент. Ее муж, когда приходил к ней, так нервничал, что боялся раздеться — ему надо было, чтобы револьверы находились под рукой. Но Гильяно улыбнулся ей, снял свою тяжелую куртку, пистолеты и положил все это на ящик, где она хранила дрова.

Потребовалось время, чтобы нагреть чайники и наполнить оцинкованное корыто. Пока ждали, она подала кофе. Красив, как ангел, подумала она, глядя на него, но ее не обманешь. Ее муж тоже был красивый, а убивал людей. И как изуродовали его пули. Нет, не следует любить мужчину за лицо. Во всяком случае — на Сицилии.

Как она плакала тогда! А в глубине души… чувствовала огромное облегчение. Когда он стал бандитом, ясно было, что он погибнет. Она каждый день ждала, что это вот-вот случится, надеясь лишь на его смерть в горах или в каком-нибудь далеком городке. Но его пристрелили у нее на глазах. И с тех пор она не может отделаться от чувства стыда — не потому, что он был бандитом, а потому, что его постигла такая бесславная смерть. Он сдался и молил о пощаде, но карабинеры прикончили его у нее на глазах. Слава богу, дочка не видела, как убили отца. Малая божья милость.

Венера заметила, что Тури Гильяно наблюдает за ней и лицо его по особому светится, выдавая желание. Она хорошо знала это выражение лица. Оно часто появлялось у людей из отряда ее мужа. Но она знала, что Тури не набросится на нее — из уважения к своей матушке, из уважения к тому, что она разрешила прорыть туннель в ее дом.

Она вышла из кухни в маленькую гостиную, чтобы он мог помыться в одиночестве. Гильяно тотчас разделся и ступил в корыто. Он тщательно вымылся и стал натягивать одежду ее мужа. Брюки оказались немного коротковаты, а рубашка узка в груди, так что пришлось не застегивать верхние пуговицы. Полотенца, которые Венера погрела у печки, были как тряпки, и он не сумел толком вытереться — только тут он понял, насколько она бедна, и решил помогать ей через матушку деньгами.

Он крикнул Венере, что оделся, и она вернулась на кухню.

— Но ты же не вымыл голову, — заметила она, взглянув на него, — у тебя же колтун в волосах.

И, взяв его за руку, подвела к умывальнику.

Вымыв ему голову, Венера посадила Тури на один из черных, выкрашенных эмалевой краской стульев и энергично принялась тереть жестким, потрепанным, бурым полотенцем. Волосы у него так отросли, что падали на воротник.

— Ты похож на этакого английского лорда-бандита из кино, — сказала она. — Надо постричь тебя, но только не на кухне. А то волосы попадут в кастрюли и испортят тебе ужин. Пойдем в другую комнату.

И она провела его в гостиную, уставленную мягкой мебелью. На столиках из черного лакированного дерева стояли фотографии ее убитого мужа и умершей дочки. Были тут фотографии и самой Венеры с семьей.

— Не смотри на эти снимки, — сказала Венера с печальной улыбкой. — То были времена, когда я думала, что жизнь принесет мне счастье.

И он понял: она привела его в эту комнату не только, чтобы подстричь, но и для того, чтобы он увидел фотографии.

Ногой она выдвинула из угла табуретку на середину комнаты, и Гильяно сел на нее. Затем из красивой, обитой кожей с золотым тиснением коробки достала ножницы, бритву и расческу, принесенные однажды на Рождество после очередного преступления бандитом Канделерией. А из спальни принесла белую тряпицу, которой накрыла плечи Гильяно. Затем на столик рядом поставила деревянную миску. Мимо дома проехал джип.

— Принести из кухни пистолеты? — спросила она. — Тебе не будет с ними уютнее?

Гильяно спокойно посмотрел на нее. Он был абсолютно спокоен. Ему не хотелось волновать ее. Оба они понимали, что проехавший джип полон карабинеров и направлялся он к дому Гильяно. Но Гильяно знал: если карабинеры явятся сюда и попытаются взломать дверь, Пишотта со своими людьми справится с ними; а кроме того, перед тем как уйти из кухни, он передвинул печку, так что никто теперь уже не сможет поднять крышку люка.

Он ласково прикоснулся к ее руке.

— Нет, — сказал он, — мне пистолеты не нужны, если только ты не собираешься перерезать мне горло вон той бритвой.

Оба рассмеялись. Затем она начала стричь ему волосы.

Деревянная миска наполнялась блестящими каштановыми кольцами, казалось, там лежали гнезда крошечных птичек. Гильяно чувствовал ноги Венеры, упиравшиеся ему в спину; чувствовал ее жар, проникавший сквозь грубую ткань одежды. Передвигаясь, она встала перед ним, чтобы постричь волосы на лбу, но держалась на расстоянии и, лишь наклонившись, едва не коснулась грудью его губ — лицо у него запылало от свежего парного запаха ее тела. Фотографии на стене стали расплываться…

Утром, покидая ее дом, он спокойно спустился с крыльца — правда, под курткой у него были пистолеты. Он сказал Венере, что не зайдет к матушке, и попросил попрощаться за него, чтобы она знала, что у него все в порядке. Венеру испугала его смелость — она ведь не знала, что у него в городе находится маленькая армия, и не заметила, как он перед выходом несколько минут постоял у приоткрытой двери, предупреждая Пишотту, а уж тот прикончил бы любого карабинера, появившегося в этот момент на улице.

Венера поцеловала его на прощание с трогательной застенчивостью и прошептала:

— А ты еще ко мне придешь?

— Как буду приходить к матушке, так потом непременно — к тебе, — сказал он. — В горах я буду думать о тебе каждую ночь.

Венера была так счастлива услышать эти слова — значит, ему было по-настоящему хорошо с ней.

Она выждала до полудня, а потом отправилась к матушке Гильяно. Марии Ломбарде достаточно было взглянуть на ее лицо, чтобы все понять. Венера выглядела на десять лет моложе. В ее карих глазах плясали огоньки, щеки порозовели, и впервые за четыре года она была не в черном…