Пол хотел посадить меня на такси. Это входило в его игру, но я сказала, что хочу прогуляться, и он сел в такси сам. Машина двинулась по Черч-стрит на север. Я посмотрела, как она уплывает в искристом автомобильном потоке, и пошла домой.

Мои глаза опухли, и я подавленно молчала. То, что Пол стремился меня спасти, было благородно, однако бессмысленно; благородство вообще бессмысленно-так мне тогда казалось. И потом, я не хотела, чтобы меня спасал именно он, только не осмелилась об этом сказать. Я бы угрюмо гладила его боксерские трусы и ела его икру на какой-нибудь пошлой явочной квартире, притворяясь счастливой и благодарной, а потом все так же угрюмо сбежала снова и жестоко оскорбила бы Пола. Возможно, в этот раз он бы захотел отомстить… Когда-то я думала, что люблю его. Вероятно, так оно и было.

«Любовь и улыбка способны творить чудеса. Не забывайте о них в повседневных делах, и увидите, к каким удивительным результатам это приведет», — зачитывала, бывало, из маленькой книжечки Коричневая Сова своим бодрым голосом. Я верила этой максиме и винила себя за то, что в моей жизни не происходит ничего удивительного; считала, что не умею как следует любить. Но теперь мне казалось, что, если заменить слово «любовь» названием мастики для мебели, смысл высказывания нисколько не изменится. Любовь — всего-навсего инструмент, улыбки — тоже. Средства достижения цели, не больше. Никакой магии, обыкновенные химикаты. Я чувствовала, что никогда никого не любила по-настоящему — ни Пола, ни Королевского Дикобраза Чака, ни даже Артура. Я полировала их своей любовью и ждала, что они воссияют и отразят мой светлый облик — отретушированный и прекрасный.

Мне тогда казалось, что люди вообще не способны любить по-настоящему, а если и способны, то это не может продолжаться долго и не приведет ни к чему хорошему. Любовь — вечная погоня за тенью, и для Пола я была именно тенью, неуловимой, как облачко, за которой он обречен бежать. Тоже мне облачко, — хмыкнула я про себя, — вот уже и ноги болят. Вовсе я ему не нужна, он жаждет приключений, мечтает похитить меня из логова, как ему представляется, чудовища-коммуниста с рогами и клыками, до зубов вооруженного убийственной риторикой и устройствами для откачки мозгов. А посреди всего этого кошмара — я, связанная терминологией по рукам и ногам. Заполучив меня, он бы не знал, что делать дальше. Он и раньше не мог со мной жить, не выносил беспорядка, а ведь с возрастом я не стала аккуратнее. Мы с тенью — совсем не одно и то же.

В почтовом ящике меня ждала очередная анонимная записка — что-то о гробах, но я на нес едва взглянула. Поднялась по лестнице, очень медленно; я натерла мозоль. Я надеялась, что Артур дома — все не так одиноко, — но его не было. Действительно, он же предупреждал, что уходит на митинг. Квартира казалась пустынной, безжизненной; такой она будет без него, подумала я. И мне надо бы к этому привыкать. Со дня на день Королевский Дикобраз устанет от нынешней игры и придумает новую, пострашнее.

Я решила принять ванну. Налила теплой воды, добавила немного «Витабата» и легла, прихватив с собой Мэвис Куилп. Ванная всегда была моим убежищем: единственная комната в доме, во всех домах, где можно запереться. Я бултыхалась в ванне, как распаренный морж, а моя мать деликатно кашляла за дверью. Она не могла поддаться нормальному человеческому желанию и раскричаться, потому что всегда старательно душила в себе все человеческое.

— Джоан, что ты там делаешь?

Долгая пауза.

— Принимаю ванну.

— Ты там уже целый час. Ванная может понадобиться, надо быть внимательнее к другим.

Я укуталась пенным одеялом и стала читать «Медсестру суровой Арктики». И зачем только Шарон бросила хорошую работу в английской больнице и уехала на Север, где нет никаких удобств и нельзя уронить скальпель без того, чтобы не стать объектом насмешек красавца-врача? Собачья упряжка несла Шарон по ледяному полю, а за ней сломя голову бежал ворчливый доктор. Остановись, глупенькая! Но я не могу, не умею. Я была хорошо знакома со стилем Пола и точно знала, чего ждать дальше. Доктор, увидев Шарон, закутанную в меха и барахтающуюся вверх ногами, внезапно осознает, как сильно ее любит, и начнет завоевывать ответную любовь. Потом с ним — или с ней, одно из двух — произойдет несчастный случай. Чистый снег, чистый лед, чистый поцелуй.

Я страстно тосковала по этому незатейливому миру, где счастье было возможно, а раны — условны. За что меня изгнали из ослепительно белого рая, где любовь окончательна, как смерть? За что осудили жить в другом месте, где все так непостоянно и запутано?

Зазвонил телефон, но отвечать не хотелось. Не собираюсь выскакивать из ванной и мчаться к аппарату, оставляя лужи на полу, — только затем, чтобы послушать, как кто-то дышит в трубку; мне гораздо интереснее с Шарон и доктором Хантером. Он коснулся ее щеки, отвел в сторону прядь волос. И грубо сказал, что волосы следует убирать в пучок: разве она забыла, чему ее учили? Соблазнительные прядки, кудри, локоны, они всегда фигурировали в книгах Пола, совсем как у Мильтона. Шарон вспыхнула и отвернулась, пряча лицо.

Через три четверти часа, когда вертолет со спасенным эскимосом должен был вот-вот коснуться земли (теперь уже скоро, в любой момент, можно ожидать признаний и объятий), а вода во второй раз остыла, мне показалось, что за дверью, в комнате, кто-то есть. Я затаилась, стараясь не плескать водой, и прислушалась: определенно шаги. Кто-то прошел через гостиную к моей спальне.

Я застыла в ванне; буквально заледенела от страха и пару минут лежала неподвижно, как гигантское эскимо. Перед глазами проносились жуткие видения: насильники с ножами и окровавленными клыками; грабители, одурманенные наркотиками и потому смертельно опасные; маньяки, жаждущие изрубить меня на куски и раскидать их по мусорным бакам всего города… Окна в ванной не было. Может, если сидеть тихо, он просто возьмет все, что найдет, — а найдет он немного, — и уберется восвояси? Я точно помнила, что заперла на задвижку окно рядом с пожарной лестницей; в парадную дверь злоумышленник тоже войти не мог — она так скрипит, что я бы непременно услышала.

Я медленно вылезла из ванны. Пробку вынимать не стала, чтобы вода не булькала. Подтащила коврик к двери, встала на колени и приложила глаз к замочной скважине, но сначала ничего не увидела: таинственный визитер находился в спальне. Я немного подождала, и он появился на пороге. Смотрел в сторону, так что лица я не рассмотрела, но был невысок и казался знакомым.

Это Пол, решила я. Не ожидала его так скоро. Он рылся в вещах, что-то бормотал. Чем это он занимается? Он должен искать меня, а не копаться в шкафу. Захотелось крикнуть: «Пол, ну что же ты, я здесь!» Я завернулась в полотенце; сейчас выйду и серьезно поговорю с ним, скажу: извини, но ты меня не понял, я счастлива с мужем, а прошлое — это прошлое. Не сможет же он после этого силой вынести меня из дома. И мы останемся добрыми друзьями.

Я отперла дверь и босиком прошлепала в спальню.

— Пол, — начала я, — мне надо…

Мужчина обернулся. Это оказался не Пол, а Фрезер Бьюкенен в твидовом пиджаке с кожаными заплатками на рукавах, модной водолазке и черных перчатках. Он обыскивал мой стол с такой основательностью, что было ясно: в этом занятии он далеко не новичок.

— Что вы тут делаете? — вскричала я.

Он испугался, но быстро оправился. Оскалил зубы, будто загнанная в угол шиншилла, и очень хладнокровно ответил:

— Провожу исследование. — Очевидно, его ловили отнюдь не в первый раз.

— Я могу засадить вас в тюрьму, — заявила я, но это вряд ли прозвучало достойно: мне приходилось удерживать за спиной полотенце.

— Видите ли, дело в том, что я о вас знаю намного больше, чем вы полагаете. Причем такое, что вы, уверен, предпочтете держать… втайне. Между нами, как говорится.

Что он знает? И кому собирается рассказать? Артуру, сообразила я. Артуру все станет известно. И о моих многочисленных «я», и о других, недостойных, жизнях. Этого никак нельзя допустить.

— Что? — только и сумела пискнуть я. — О чем это вы говорите?

— Думаю, вы меня хорошо поняли, миссис Фостер. Или мне следует называть вас мисс Делакор, мисс Луиза К. Делакор? Та, из-под чьего пера вышли «Тернистый путь любви» и прочие интересные произведения?

Значит, он таки добрался до бельевого ящика.

— Я читал многие ваши книги, — продолжал Фрезер Бьюкенен, — хотя в то время и не знал, что вы — это вы. Неплохо для такого рода литературы. Но совсем не в стиле «Мадам Оракул», верно? Совершенно неправильный, так сказать, имидж. Вряд ли это порадует ваших поклонниц-феминисток. Но кое-кто — я мог бы сразу назвать несколько имен — от души позабавится. Я уж не говорю о школьной газете «Знамя Брэсайда». Ваши фотографии — просто прелесть. Скажите, как вам удалось избавиться от стольких излишеств?

— Что вы хотите? — спросила я.

— Хм… Зависит от того, — сухо ответил он, — что вы имеете предложить. В обмен, как говорится.

— Дайте мне одеться, — попросила я, — и мы все обсудим.

— А мне так даже больше нравится, — ухмыльнулся Фрезер Бьюкенен.

Я разозлилась и очень испугалась. Он докопался, по меньшей мере, до двух моих тайн, и от растерянности я никак не могла вспомнить, если ли у меня еще. Не будь я культовой героиней, это не имело бы такого большого значения, хотя мысль о том, что Артур узнает о моем прошлом Надувной Женщины, все равно казалась невыносимой. А уж если Фрезер Бьюкенен раскроет журналистам загадку личности Луизы К. Делакор, то о серьезном отношении ко мне как к писателю можно забыть. Пусть в этом тоже нет ничего приятно го, но, как я успела понять, серьезное отношение на много лучше несерьезного. Лучше быть балериной, пусть даже неумелой, чем безупречным клоуном.

Я надела абрикосовое бархатное платье, заколола волосы, оставив на шее несколько соблазнительных прядок, вдела в уши длинные золотые серьги, накрасилась и даже надушилась. Надо что-то делать с этим Бьюкененом, только пока непонятно что. Я решила им восторгаться и, войдя в гостиную, улыбнулась ему. Он сидел на диване, сложив руки на коленях, точно в приемной у дантиста.

Я предложила пойти куда-нибудь выпить, а то у меня дома ничего нет (ложь). Как и ожидалось, Фрезер Бьюкенен с готовностью согласился. Он чувствовал, что победил, и теперь дело за малым — обсудить условия.

Он выбрал бар под названием «Четвертая власть» — видимо, в надежде, что там будет много журналистов, которые увидят нас вместе. Я заказала «Дюбоннэ» со льдом и кусочком лимона, он — двойной скотч. Я предложила заплатить, но он не согласился.

— Мне известно и о вашей интрижке с тем жуликоватым художником, или поэтом, или как он там себя называет, — доверительно сообщил Фрезер Бьюкенен, перегнувшись ко мне через шикарный круглый стол с зеркальным покрытием. — Я следил за вами.

У меня внутри все похолодело. Случилось самое страшное! А ведь я была так осторожна; неужели сам Чак ему рассказал? Да, желая мне навредить, он бы поступил именно так.

— Об этом все знают. Об этом известно даже моему мужу, — сказала я презрительно, давая понять, что интрижка не может являться предметом торга. — Тот человек буквально издает пресс-релизы. Он продал университету два моих списка покупок в запечатанном конверте, поклявшись, что это любовные письма. Он украл их из моей сумочки. Вы разве не знали?

Чак нередко угрожал продать образцы моего почерка под предлогом того, что ему тоже нужно зарабатывать на хлеб, но, по моим сведениям, все-таки до этого не дошел.

В лице Фрезера Бьюкенена что-то обвалилось, будто край неграмотно сработанной мусорной ямы: если Артур все знает, какой тут шантаж.

— Как вам удалось проникнуть в квартиру? — спросила я как бы невзначай: пусть справится со смущением. Мне было действительно интересно; я встречала немало мошенников-любителей, но ни одного профессионала. — Ведь не через окно у пожарной лестницы?

— Нет, — ответил он, — я влез через другое, соседнее.

— Да что вы? — сказала я. — Немалое расстояние. Кстати, надо полагать, это вы звонили и молчали в трубку?

— Надо же было удостовериться, что вас нет дома.

— Однако в результате это вышло вам боком, — заметила я.

— Да, но вы бы все равно рано или поздно догадались.

Он рассказал, как узнал мою девичью фамилию, которая. никогда не звучала в интервью: тщательно изучил записи в брачных книгах.

— Вас действительно поженила некая Юнис П. Ревеле? — с любопытством спросил он. Потом, методично просматривая школьные выпускные альбомы, он сумел найти мои фотографии. Параллель между мной и Луизой К. Делакор провел случайно, по наитию; чтобы подтвердить эту догадку, требовались веские доказательства. С Королевским Дикобразом было проще всего; Фрезер Бьюкенен долго прятал его в рукаве, считая своим главным козырем, но сейчас, к моему облегчению, от него отказался. — Институт брака совсем не тот, что прежде, — возмутился он. — Несколько лет назад подобная тайна дорогого бы стоила, а теперь все словно соревнуются друг с другом в откровенности.

Я спросила про дохлых зверей и записки.

— Зачем мне заниматься такой ерундой? — искренне удивился Фрезер Бьюкенен. — Какой с этого доход? Я ведь бизнесмен.

— Хорошо, но если вы за мной следили, то могли видеть, кто их подбрасывает. Всяких там сурков и прочее.

— Лапуля, я по утрам не работаю, — сказал он. — Только по вечерам. Я — ночной человек.

Мы выпили еще и перешли к сути.

— Чего вы в конечном итоге добиваетесь? — полюбопытствовала я.

— Ответ прост, — изрек он. — Денег и власти.

Ну, денег у меня немного, — сказала я, — а власти и вовсе никакой.

Но Фрезер Бьюкенен не мог в это поверить, Он ненавидел знаменитостей, считал, что они его принижают. У них у всех, заявил он, даже у кумиров-однодневок, полно и денег и власти. Зато таланта никакого — во всяком случае, не больше, чем у других. А следовательно, их благосостояние добыто обманным путем, и они просто обязаны поделиться наворованным. Особенно сильно его возмущали «Мадам Оракул» и мой издатель — Фрезер не сомневался, что публикации я добилась исключительно благодаря гнусным женским уловкам.

— Он вечно где-то откапывает неизвестных молодых писательниц, — сказал Фрезер за четвертым бокалом. — И обязательно помещает на обложку огромную фотографию; лицо, шея и ниже, до самого бюста. А они, по сути, никто, пшик на ровном месте. Куклы бесталанные.

— Вам бы следовало заняться литературной критикой, — сказала я.

— Что? — вскричал он. — И бросить практику? Доходы не те. — Он не употреблял слово «шантаж», и о людях, на которых у него был «материал», отзывался как о «клиентах».

— А кто у вас еще? — спросила я, широко распахивая глаза. Пусть понежится в лучах славы.

Тут он и допустил ошибку: вытащил свою черную записную книжку. Так я узнала о ее существовании.

— Разумеется, я не могу выдать вам их секреты, — сказал он, — так же как ни за что не выдал бы ваши. Но чтобы вы имели представление… — Он зачитал семь или восемь имен. Я изобразила должное потрясение. — Ну вот, например, господин, — продолжал Фрезер, — на первый взгляд, чист как стеклышко. Я потратил на него полгода, но оно того стоило. Что оказалось? Попки маленьких мальчиков, вот что. Ничего особенного, так я полагаю, если спокойно относиться к вещам подобного сорта. Если долго копать, обязательно что-нибудь да выкопаешь. Однако вернемся к делу.

Мне просто необходима эта записная книжка. И мой единственный шанс — подольше продержать Фрезера в баре, чтобы он как следует напился, а после вытащить книжку из кармана его пиджака. Я заметила, куда он ее положил. Одно плохо: я и сама немного пьяна.

После долгой оживленной беседы, которая с каждым новым бокалом становилась все более неторопливой и кружной, мы сошлись на двадцати процентах от моего дохода. Я обязалась посылать ему копии документов о своих гонорарах; чтоб без обмана, сказал он. И добавил:

— Считайте меня своим агентом. — Аналогичная договоренность была у него и с несколькими другими писателями.

Когда мы встали из-за стола, он учтиво положил руку на мою задницу.

— У вас или у меня? — спросил он, пошатываясь.

— У вас, разумеется, — ответила я. — Я замужем, забыли?

Все оказалось куда проще, чем мне представлялось. Я подставила ему ножку на крыльце его фешенебельного многоквартирного дома и, помогая подняться, вытащила записную книжку из кармана. Потом вошла вместе с ним в лифт, подождала, пока дверь начнет закрываться, а в самый последний момент выскочила и выбежала на улицу. Я тоже упала и порвала подол, но в остальном все обошлось. Я прыгнула в такси. Дело сделано. Ловко, как в кино. Почти.

Когда я вернулась, Артур был дома. Из кабинета доносилось «тра-та-та-та» его пишущей машинки. Я заперлась в ванной, сняла платье и стала листать записную книжку. Черная кожаная обложка, никаких надписей, золотой обрез. Мельчайший, как тараканьи следы, почерк. Почти не интересуясь поразительными открытиями Фрезера Бьюкенена, касавшимися других, я лихорадочно искала информацию о себе.

Записи велись, как дневник, по датам. Ценные сведения были помечены звездочками; все прочее представляло собой несколько бессвязные соображения самого Бьюкенена. В большинстве случаев он пользовался одними инициалами:

Ниже:

Еще ниже:

И еще ниже:

Да уж, в систематичности ему не откажешь. Чем я его обидела, недоумевала я. Что это — ненависть или холодный, циничный расчет? Тыкала я в него тогда сиськами или нет? Думаю, низкорослому мужчине могло так показаться. Но неужто у меня действительно глупый смех? Нет, он правда меня ненавидит. Обидно, ведь мы довольно мило провели вечер.

Но все это не имеет значения: записная книжка у меня, и отдавать ее я не намерена. Он, без сомнения, приложит все усилия, чтобы ее вернуть, ибо это его заработок. А еще — улика: почерк, фамилия, адрес внутри на обложке; не отвертишься. Удивительно, что никто не выкрал книжку раньше. Наверное, до меня Фрезер ее никому не показывал.

Я вырвала наугад страничку и запечатала ее в конверт. Утром пошлю ему, как ухо похищенного, пусть знает, что книжка у меня. Я вложила записку: «Если со мной что-то случится, книжка в надежных руках. Одно ваше неосторожное слово, и она будет передана полиции». Все, пат.

Я легла раньше Артура, но и после того, как он заснул, долго ворочалась, стараясь найти способ распутать клубок, в который превратилась моя жизнь. Мне на голову вот-вот свалится Пол с картонным мечом в руке и, спасая меня, окончательно разрушит мою жизнь. А тут еще Фрезер Бьюкенен; он обязательно попытается отобрать у меня свою книжку. Надо подумать, где ее спрятать. В камере хранения на вокзале? Или постоянно посылать ее самой себе бандеролью… Нет, не годится. Просто арендую сейф в банке.

Кругом враги. Кто-то шлет нелепые, но угрожающие записки, кто-то звонит и дышит в трубку, причем не только Фрезер Бьюкенен. На порог подкладывают дохлых животных… если не Королевский Дикобраз, то человек, который про него знает. Кто? А может, зверей подкладывает один, записки пишет другой, а звонит третий?.. Нет, невозможно. Это дело рук одного человека, он действует по плану, с определенной целью…

И тут до меня дошло. Конечно. Это Артур. Все это — Артур. Ему стало известно про Королевского Дикобраза, он, должно быть, давно все знает и, ничего не говоря, следит за мной; очень на него похоже — играть в молчанку. А теперь наконец принял решение: казнить. Я его недостойна и должна уйти; он решил избавиться от меня именно таким образом.

Я стала размышлять, как он все это проделал. Анонимные письма? Очень просто. Можно, конечно, пролистать «Желтые страницы», посмотреть, вырезано оттуда что-нибудь или нет, но только вряд ли Артур был настолько беспечен. Звонили чаще всего в его отсутствие, хотя, справедливости ради, надо признать, что иногда это бывало и при нем. Но он мог кого-то попросить (кого?)… Звери… Дохлых зверей можно найти где угодно. Подложить их на крыльцо, бесспорно, труднее — учитывая, что последнее время я старалась вставать первой. Впрочем, Артур мог делать это по ночам.

Это он, точно он. Он что-то задумал. И я отнюдь не горела желанием узнать, что именно. Простое объяснение — сумасшествие, глубинное и не поддающееся диагностике. Хотя совсем не обязательно. Я вдруг поняла, что у всех мужчин, с которыми мне приходилось иметь дело, было две личности. Мой отец, например, — врач и убийца; человек в твидовом пальто — спаситель и извращенец; Королевский Дикобраз — и его двойник, Чак Брюер. Даже Пол вел зловещую и страшную вторую жизнь, о которой мне ничего не было известно, — в этом я никогда не сомневалась. Почему же Артур должен быть исключением? Я всегда знала о его раздвоенности, но до сих пор не подозревала о еще одной, новой стороне его натуры. И то, что я так Долго не могла его раскусить, пугало еще больше,

Артур — человек, которого я совсем не знаю. Между тем мы лежим бок о бок в одной постели. Мне стало страшно. Я боялась шелохнуться: что, если он проснется, сверкая глазами, потянется ко мне и?.. Остаток ночи я провела, прислушиваясь к его дыханию. Оно казалось таким мирным.

Я должна уехать — и чем скорее, тем лучше. Но если просто поехать в аэропорт и сесть на самолет, любой дурак сможет меня выследить. Моя жизнь — полная неразбериха, крысиное гнездо, свитое из торчащих во все стороны обрывков. На счастливый конец рассчитывать не приходится, но… пусть он будет хотя бы изящным. Окончательным и бесповоротным, как щелчок ножницами. Я должна умереть. Но для этого мне понадобится помощь. Кому же довериться?