Я подарила Артуру «Мадам Оракул», написав на первом листе: «Артуру, с огромной любовью. XXXX, Джоан». Но он ни словом не обмолвился о книге, а я боялась спросить. Он замкнулся в себе и стал подолгу пропадать в университете — по крайней мере, так говорил. Временами, когда ему казалось, что я на него не смотрю, он бросал на меня обиженный взгляд. Я ничего не понимала, ибо ожидала чего угодно — обвинений в мистификации, буржуазности, нелепице, безвкусице, — но только не такого странного поведения. Словно я совершила чудовищный, непроизносимый грех.

Я пожаловалась Сэму, у которого давно вошло в привычку забегать к нам во второй половине дня на кружку-другую пива. Он знал, что мне известно про Марлену, и мог на нее пожаловаться.

— Знаешь, я по уши в дерьме, — признался он. — Марлена не просто держит меня за яйца, но еще и выкручивает. Она хочет рассказать про нас Дону. Считает, что мы должны быть честными и открытыми. Теоретически, конечно, да, но… Она собирается переехать ко мне с детьми и все такое. Я прямо с ума схожу. И потом, — в голосе Сэма зазвучала привычная истовость, — подумай, что станете «Возрождением»! Дело развалится!

— Это будет ужасно, — вяло отозвалась я. — Слушай, Сэм, у меня проблема.

— У тебя? — удивился Сэм. — У тебя же не бывает проблем.

— А вот бывает, — сказала я. — Дело в Артуре и моей книге. Понимаешь, он даже не ругает ее. Это совершенно не в его духе. Он ведет себя так, будто ее не существует, но при этом страшно обижается. Она что, настолько ужасна?

— Я сам всяких метафор не люблю, — ответил Сэм, — но, по-моему, книга очень даже ничего себе. По-моему, в ней много правды. Ты так точно описала все про брак — прямо в самую точку. Я, конечно, не подозревал, что Артур такой уж… ну да мужикам не понять этой стороны, верно?

— О боже, — проговорила я. — Так ты думаешь, моя книга про Артура?

— Он и сам так думает, — сказал Сэм. — Вот ему и обидно. А разве это не так?

— Нет, — воскликнула я, — конечно, нет!

— А про кого ж тогда? — заинтересовался Сэм. — Если Артур узнает, что книга про другого, ему будет еще обиднее, сама понимаешь.

— Сэм, да она ни про кого! У меня нет тайных любовников, честно. Это все… ну, вымысел, фантазии.

— Ты по уши в дерьме, — констатировал Сэм. — Он тебе ни в жизнь не поверит.

Именно этого я и боялась.

— Может, ты с ним поговоришь?

— Попытаюсь, — сказал Сэм, — только не знаю, что из этого получится. Что, собственно, я ему скажу?

— Не знаю, — буркнула я. Однако Сэм, похоже, все-таки поговорил с Артуром: поведение моего мужа немного, но изменилось. Он продолжал смотреть на меня так, словно я выдала его фашистам, но все же явно решил проявить великодушие и забыть о моем злодеянии. И сказал мне только одно:

— Буду очень признателен, если следующую книгу ты мне дашь прочитать do публикации.

— Я больше не собираюсь писать никаких книг, — заверила я. Работа над «Любовь, мой выкуп» шла полным ходом, но… зачем ему было об этом знать?

Мне хватало других забот. Боевая операция Стержесса была в самом разгаре — приближался день моего первого выступления на телевидении, после которого Мортон и Стержесс устраивали званый вечер в мою честь. Я страшно волновалась. Сильно намазав подмышки дезодорантом, я надела длинное красное платье и попыталась припомнить, что говорилось в книжечке тети Лу про потные ладони. Тальк, что ж еще, решила я и чуть-чуть присыпала ладони. Потом села в такси и поехала на телевидение. Главное, оставайтесь собой, посоветовал Стержесс.

Интервьюировал меня очень молодой и очень бойкий мужчина. Пока мне на шею вешали петлю — микрофон, как было объяснено, — он шутил с техническим персоналом. Я несколько раз сглотнула, ощущая себя громоздким, неуклюжим мистером Арахисом. Вскоре зажегся очень яркий свет, и бойкий молодой человек повернулся ко мне.

— Добро пожаловать на передачу «Персона дня»! Сегодня у нас в гостях писатель, или, точнее сказать, писательница, Джоан Фостер, автор бестселлера «Мадам Оракул», который сейчас пользуется поистине феноменальным успехом. Скажите, миссис Фостер… Или вы предпочитаете обращение «мисс»?

Я в тот момент пила воду и так быстро поставила стакан на стол, что все расплескала. Мы оба притворились, будто не замечаем струйки, стекающей по столу прямо в ботинки ведущего.

— Как вам удобнее, — ответила я.

— О, так, значит, вы не феминистка.

— В общем, нет, — сказала я. — То есть, разумеется, некоторые феминистские взгляды я разделяю, но…

— Миссис Фостер, счастливы ли вы в браке?

— Конечно! — воскликнула я. — Я очень давно замужем.

— Но это очень странно. Я читал вашу книгу, и она, знаете ли, показалась мне очень гневной. О-очень гневной. На месте вашего мужа я бы вряд ли ее оценил. Что вы на это скажете?

— Но книга вовсе не о нашем браке, — серьезно сказала я. Молодой человек ухмыльнулся;

— Вот как? Тогда вы, может быть, расскажете зрителям, что побудило вас написать именно такую поэму?

Тут я взяла и рассказала правду. Не следовало, конечно, но, начав, я уже не могла остановиться.

— Понимаете, я проводила эксперименты с Автоматическим Письмом, — стала объяснять я. — Знаете, когда садишься перед зеркалом с зажженной свечой, кладешь рядом бумагу и карандаш… То есть, я хочу сказать, текст был мне, до некоторой степени, продиктован. Я имею в виду, что обнаруживала слова на бумаге, а сама их не писала, если вы понимаете, о чем я. А потом… в общем, так все и вышло. — Я чувствовала себя полной идиоткой и ужасно хотела пить, но воды не осталось, я все пролила.

Ведущий растерялся и бросил на меня взгляд, ясно говорящий: «Вы издеваетесь».

— Значит, вашей рукой водил дух? — шутливо уточнил он.

— Да, — твердо ответила я. — Что-то в этом роде. Можете сами дома попробовать.

— Хм, — сказал интервьюер, — большое спасибо, что почтили нас своим присутствием. С нами была очаровательнейшая Джоан Фостер, или, лучше сказать, миссис Фостер, или — ох, будет мне от нее за это! — мисс Фостер, автор поэмы «Мадам Оракул». Итак, господа, «Персоналия» прощается с вами. Разговор вел Барри Финкл…

На званом вечере Стержесс ухватил меня под локоть и потащил по комнате, как тележку по супермаркету.

— Простите меня за интервью, — начала я. — Наговорила таких глупостей…

— Что? Глупостей? — Он даже пустил петуха. — Да это сенсация! Как вы только додумались? Так поставить наглеца на место!

— Я не специально, — сказала я. Доказывать, что все правда, было бесполезно.

Собралось очень много народу, а я крайне плохо запоминала имена и потому напомнила себе, что нужно меньше пить. Я была уверена, что обязательно выставлю себя на посмешище. Надо сохранять спокойствие и невозмутимость.

Когда Стержесс отпустил наконец мой локоть, я прижалась к стене, прячась от газетного репортера — тот видел по телевизору мое интервью и жаждал побеседовать о феноменах экстрасенсорики. А мне ужасно хотелось плакать: какой смысл быть принцессой этого бала, если я все равно чувствую себя лягушкой? Дай веду себя соответственно. Артуру будет за меня стыдно. То, что я сказала на всю страну, противоречит идеалам их движения, их общества. Не то чтобы это можно назвать обществом… Общество здесь, да еще какое… Я допила двойной скотч и отправилась за новой порцией.

У бара ко мне подошел какой-то мужчина.

— Вы мадам Оракул? — осведомился он.

— Это название моей книги, — ответила я.

— Название потрясающее, — сказал он. — А книга — ужасная. Ошметки XIX столетия. Гибрид Рода Макъюэна и Калила Гибрана.

— То же говорит и мой издатель, — заметила я.

— Вижу, ваша поэма имеет успех, — продолжал мужчина. — Расскажите, каково это — быть известным плохим писателем?

Начиная сердиться, я огрызнулась;

— Опубликуйте что-нибудь, тогда и узнаете.

— Эй, — улыбнулся он, — полегче. Ну да неважно. У вас потрясающие волосы. Ни в коем случае не стригитесь, хорошо?

Тут наконец я на него посмотрела. Тоже рыжий, с элегантными вощеными и закрученными вверх усами и острой бородкой. Длинный черный плащ, гетры, белые перчатки, трость с золотым набалдашником и цилиндр, украшенный иглами дикобраза.

— Мне нравится ваш цилиндр, — сказала я.

— Спасибо, — вежливо поблагодарил он. — Это мне одна знакомая сделала. Есть еще перчатки в комплект, но в них я все время к чему-нибудь прицепляюсь — к безработным в очереди, дохлым собакам, нейлоновым чулкам, всякому такому. Это моя униформа. Пойдемте ко мне домой?

— О, никак не могу, — отказалась я. — Но все равно спасибо.

Мужчина в цилиндре нисколько не расстроился.

— Можете, по крайней мере, зайти на мою выставку. — Он протянул слегка запачканное приглашение. — Вернисаж нынче вечером. Это всего в паре кварталов отсюда; потому-то я и вломился сюда к вам без приглашения — до смерти надоело у себя.

— Ладно, — сказала я, подумав, что большого вреда не будет. Втайне я была очень польщена: мне давно не делали гнусных предложений. Мужчина — или его плащ, кто ж тут разберется — показались мне весьма привлекательными. К тому же было просто необходимо сбежать от газетчика.

Открытие проходило в небольшой художественной галерее «Взлет», а выставка называлась «РАСКВОШКИ».

— Это игра слов, — объяснил мужчина при переходе Янг-стрит. — Гибрид «скво» и «расквашивать», понимаете?

— Думаю, да, — ответила я, разглядывая свое приглашение в свете магазинной витрины. — «Королевский Дикобраз, — говорилось там. — Мастер кон-креативных поэм». И картинка: мой новый знакомый в полном облачении, а рядом — фотография дохлого дикобраза, снятая снизу, так, что были видны длинные передние зубы.

— А как ваше настоящее имя? — поинтересовалась я.

— Это и есть настоящее, — чуть обиженно отозвался он. — Я сейчас официально меняю документы.

— О, — только и сказала я. — А почему именно оно?

— Прежде всего, я роялист, — ответил мужчина. — Балдею от королевы. И подумал, что мое имя Должно это отражать. Знаете, как «королевская почта» или «канадская королевская конная полиция». Кроме того, по-моему, такое имя хорошо запоминается.

— А почему «дикобраз»?

— Мне всегда казалось, что бобр неправильно

выбран национальным символом, — сказал Королевский Дикобраз. — Вдумайтесь: бобр. Дико скучное животное. Такой XIX век; трудолюбие и все прочее.

А знаете, зачем на них охотились? Шкуру, понятно, пускали на шапки — но еще у них отрезали яички. Для парфюмерии. Ну и участь, я вам доложу! А дикобраз, он… что хочет, то и делает. Иглы — это вам не шутки.

И потом, такой странный вкус; я имею в виду, бобры грызут деревья, а дикобразы — сиденья от унитазов.

— Насколько я знаю, их очень легко убить, — заметила я. — Палкой.

— Грязная пропаганда, — отмахнулся он.

Когда мы пришли, многие уже расходились; снаружи стоял пикет Общества защиты животных с плакатами «СПАСЕМ НАШ ИХ ЖИВОТНЫХ». Экспозиция представляла собой несколько витрин-холодильников, вроде тех, что стоят в супермаркетах, только вместо мороженого и соков внутри лежали дохлые звери. Все они, совершенно очевидно, были сбиты машинами и заморожены в тех позах, в которых найдены. Сбоку, там, где обычно помещается информация о картине — «Композиция № 72,5х9 дюймов, акриловые и нейлоновые трубки», — к экспонатам были прикреплены маленькие карточки с названием животного и места его гибели, а также перечислением имеющихся повреждений. Например: «Енот с детенышем, Дон-Миллз, 401, перелом позвоночника, внутреннее кровотечение» или: «Кошка домашняя, Расселхилл-роуд, перелом таза». Наряду с заурядными кошками, сурками и белками там были скунс, несколько собак, олененок и дикобраз. Имелась даже змея, расплющенная практически до неузнаваемости.

— Ну как вам? — спросил Королевский Дикобраз после того, как мы обошли выставку.

— М-м, — протянула я, — не знаю… Я, в общем-то, не слишком разбираюсь в искусстве.

— Это не искусство, а поэзия, — с легкой досадой поправил Королевский Дикобраз. — Конкреативная поэзия. Я — мастер, возвращающий креативности конкретику.

— В этом я тоже не разбираюсь.

— Это ясно по вашему произведению, — сказал он. — Подобное я бы мог писать ногами. Единственная причина вашей известности — то, что ваши тексты непроходимо старомодны. Боже, люди покупают это, потому что никак не могут угнаться за действительностью. Зеркало заднего вида, выражаясь словами Маклюэна. Новая поэзия — поэзия вещей. Такого, например, еще никто не делал. — Королевский Дикобраз мрачно посмотрел на выход и очередную компанию посетителей с зелеными лицами, толпой покидающих вернисаж. — Это вы понимаете?

— Вы уже что-то продали? — спросила я светским тоном.

— Нет, — ответил он, — но продам обязательно. Надо отвезти выставку в Штаты. А то здесь люди очень осторожны и не любят рисковать. Потому Александру Грэйму Беллу и пришлось отправиться на юг.

— То же самое говорит мой муж, — осторожно сказала я.

Королевский Дикобраз посмотрел на меня с новым интересом.

— Вы замужем, — проговорил он. — Не знал. У вас потрясающе сексуальные локти, в жизни таких не видел. Знаете, я собираюсь устроить выставку локтей — это очень недооцененная часть тела.

— А где вы их возьмете? — поинтересовалась я.

— Где-нибудь, — ответил он и взял меня за локоть. — Идемте отсюда.

Когда мы прорвались сквозь пикет у входа, он сказал;

— Они не поняли сути. Я же не давил зверей, а только переосмыслил их — что в этом плохого?

— Куда мы идем? — спросила я Королевского Дикобраза, по-прежнему державшего меня за локоть.

— Ко мне, — невозмутимо ответил он.

— Я проголодалась, — уклончиво сказала я.

Мы отправились на Блур-стрит в заведение мистера Замса. Я взяла «замбургер» со всеми наворотами, а Королевский Дикобраз — шоколадный коктейль. Я расплатилась — у него денег не было, — и мы стали долго и нудно обсуждать все за и против похода к нему домой.

— Я хочу заняться любовью с вашим локтем, — заявил он. — Не забывая, конечно, о дополнительных льготах.

— Но я замужем, — отозвалась я, задумчиво жуя «замбургер». Я боролась с искушением, а оно было велико. Артур совершенно меня заморозил; для него я была все равно что, скажем, репа. Последнее время я стала замечать, что засматриваюсь на самых неподходящих мужчин: дикторов «Си-би-эс», кондукторов, мастеров по ремонту пишущих машинок… В своих фантазиях я больше не утруждалась заботой о костюмах и декорациях, сразу приступая к прерывистому дыханию. Мои дела были по-настоящему плохи.

— Это ничего, — сказал Королевский Дикобраз, — мне больше нравятся замужние.

— Но вряд ли это понравится моему мужу, — возразила я.

— Ему об этом знать не обязательно, верно?

— Он узнает. У него потрясающая интуиция. — Это было не так; в действительности меня беспокоило другое: даже если Артур узнает, то расстроится ли? И если нет, тогда что? — Вы, с его точки зрения, декадент, он сочтет ваше общество вредным для моего самосознания.

— Я готов уступить ему ваше самосознание, а себе возьму все остальное. Справедливый дележ? Ну соглашайтесь же, позвольте вскружить вам голову. Вы— тот самый типаж, я это сразу понял.

Я доела «замбургер» и ответила:

— Это невозможно.

— Как угодно, — он пожал плечами. — Что-то теряешь, что-то находишь. Вы скорее все же теряете.

— У меня нет на это сил, — сказала я.

Он предложил проводить меня домой, и мы пошли по Блур-стрит на запад, к улице, застроенной старыми трехэтажными домами из красного кирпича, с портиками и фронтонами, где мы с Артуром, как всегда временно, жили. Королевский Дикобраз, казалось, начисто забыл о своих гнусных предложениях и был всецело озабочен судьбой выставки.

— Моя последняя получила один-единственный отзыв. Какой-то старый болван назвал ее «жалкой попыткой вызвать отвращение зрителей». Да, буржуазию нынче не проймешь; выстави хоть отрубленные сиротские ступни, кто-нибудь обязательно попросит их подписать.

Оставив позади Музей и стадион «Варсити», мы пошли дальше на запад, вдоль череды старых, захудалых лавчонок, постепенно становившихся модными магазинами. Потом миновали оптовый склад строительных материалов и на Брансуик повернули на север. Через несколько домов Королевский Дикобраз остановился и закричал. Он нашел дохлую собаку, довольно большую, вроде лайки.

— Помогите-ка запихнуть ее в мешок, — попросил он, доставая из-под плаща зеленый пластиковый пакет для мусора, и быстро записал адрес места, где мы находились, в блокнот, который носил специально для этой цели. Затем поднял зад собаки, и я натянула на него мешок. Тот оказался маловат; голова собаки с болтающимся языком торчала наружу.

— Ну, до свидания, — сказала я, — приятно было познакомиться.

— Погодите, — спохватился он, — я же не поташу ее домой один.

— Я ее нести не собираюсь, — решительно заявила я. — Даже кровь еще не просохла.

— Тогда понесите мою трость.

Он с усилием поднял собаку и спрятал ее под плащ. Мы незаметно протащили ее в такси, за которое в результате я же и заплатила, и скоро оказались в логове Королевского Дикобраза — складах в центре города, переделанных под художественные мастерские.

— Но я единственный, кто живет здесь постоянно, — объяснил он. — У меня нет других вариантов. А у остальных есть еще и настоящие дома.

Мы вошли в грузовой лифт и поднялись на третий этаж. Мебели у Королевского Дикобраза было немного, зато имелся огромный холодильник. Он немедленно подтащил к нему собаку, загрузил внутрь и связал конечности, чтобы труп окоченел в том виде, в каком мы его нашли.

Пока он этим занимался, я осматривала помещение, просторное и пустынное. В углу, прямо на полу, лежал голый матрас, сверху валялось несколько грязных ковриков из овчины. Над «кроватью» висел драный балдахин — красного бархата, с кистями. Еще у Королевского Дикобраза были карточный столик и два стула, сплошь заставленные немытыми чашками и тарелками. На стене висела его увеличенная фотография, в костюме; он держал за хвост дохлую мышь. Рядом в тяжелой позолоченной раме красовался парадный портрет Королевы и принца Филиппа при орденах и коронах; такие обычно вешают в школе, в кабинете директора. У другой стены стояла кухонная стойка с неподключенными трубами. На ней — целая коллекция всяких зверей: игрушечные мишки, тигрята, зайчики вперемешку с настоящими, искусно выполненными чучелами на подставках, главным образом птицами: гагарой, совой, голубой сойкой. Были там и бурундуки с белками, недоделанные, с торчащими швами, без глаз-бусинок. Тонкие, вытянутые, они напоминали ливерную колбасу; прямые ноги торчали в стороны.

— Я сначала занимался таксидермией, — сказал Королевский Дикобраз, — но оказался совершеннейшей бездарью. Замораживать куда лучше, да это и от моли хорошо.

Он снял плащ, я повернулась к нему — и увидела, что он снимает и рубашку! С каждой расстегнутой пуговицей собачья кровь оставляла новые пятна; показалась грудь, поросшая рыжеватыми волосами.

Его зеленые глаза зажглись, как у рыси, и он пошел на меня, тихо рыча. Мои колени ослабли от желания; я почувствовала странное покалывание в локтях…

— Мне, пожалуй, пора, — пролепетала я. Он не ответил. — Как вызвать лифт?.. Ради всего святого, — воскликнула я минутой позже, — вымойте хотя бы руки!

— Мне всегда было интересно, каково это — трахать культовую фигуру, — задумчиво проговорил Королевский Дикобраз. Он лежал на матрасе и наблюдал, как я оттираю с живота собачью кровь уголком его рубашки, который обмакнула в унитаз. Раковины здесь не было.

— Ну и, — довольно резко отозвалась я, — каково?

— У тебя роскошная задница, — сказал он. — Но она мало чем отличается от других.

— А ты чего ждал? — буркнула я. Три ягодицы? Девять сисек? Из-за того, что мне хотелось отмыться от крови, я чувствовала себя сволочью; я портила удовольствие Королевскому Дикобразу, пренебрегая одним из его ритуалов, и, как обычно, не оправдывала ожиданий. Кроме того, меня уже начинала мучить совесть из-за Артура.

— Дело не в том, что у нас есть, — изрек он, — а в том, что мы с этим делаем.

Он не сказал, отвечает ли то, что делаю я, его стандартам, и, надо сказать, в тот момент меня это не интересовало. Я хотела одного: поскорее очутиться дома.