Я одинокой изгнанницей сидела на римском тротуаре, на переносной зачехленной «Оливетти», и плакала. Пешеходы останавливались; некоторые что-то говорили. А мне был нужен Артур, здесь, со мной, сию минуту. Если ему все объяснить, разве он сможет на меня сердиться? Я наделала столько глупостей…

Я встала, вытерла лицо шарфиком, огляделась, нашла газетный киоск. Купила первую попавшуюся открытку. Написала на обороте: «Я не по-настоящему умерла, мне пришлось уехать. Приезжай скорее, XXX». Вот так. Без подписи и обратного адреса: он поймет, от кого это и где меня искать.

Я отправила открытку, и мне сразу стало намного лучше. Все будет хорошо; как только Артур получит мое известие, он мгновенно перелетит океан, мы обнимемся, я все расскажу, он меня простит, я прошу его, и мы начнем жизнь заново. Он признает, что мне возвращаться на ту сторону нельзя, и сменит имя. Мы вместе зароем его старую одежду и купим новую — как только я продам «Гонимых любовью». Артур отрастит бороду или усы, что-нибудь аккуратное, остроконечное — беспорядочная шерстистость на лице делает мужчин похожими на вышедшие из-под контроля подмышки; может, даже покрасит волосы…

Кстати о волосах. Я отыскала местный эквивалент аптеки и провела там некоторое время, изучая всевозможные оттеночные шампуни, полоскания и краски. Мой выбор пал на краску «Кариссима» от леди Джанин»: приятный каштановый блеск с яркой россыпью высвеченных прядок, напоминающих поцелуй солнечной осени. Мне нравится, когда на упаковках с косметикой много прилагательных; без них сразу подозреваешь подвох.

Чтобы отпраздновать рождение своего нового «я» (добрая, умная, честная, здравомыслящая, уверенная в себе девушка без вредных привычек, с мягкими зелеными глазами и сияющими каштановыми волосами), я купила fotoromanzo и села за столик уличного кафе с намерением почитать и полакомиться gelato.

Если бы Артур был со мной, мы бы читали вместе. Так мы учили итальянский — зачитывали вслух текст из прямоугольников с репликами героев, искали трудные слова в карманном словарике, а непонятное додумывали по черно-белым иллюстрациям. Артур относился к этому занятию несколько свысока, а меня оно очень увлекало. Сюжетом всегда была пылкая страсть, но ни мужчины, ни женщины никогда не раскрывали ртов и двигались как манекены; головы сидели на плечах ровно, будто шляпы. Я понимала и принимала эти условности, этот символизм. Как выяснилось, Италия намного больше похожа на Канаду, чем представлялось вначале. Сплошной крик с закрытым ртом.

В купленном сейчас fotoromanzo мать оказывалась тайной любовницей жениха — fidanzato — собственной дочери. «Я люблю тебя», — произносила она с гипсовым лицом; Tiато. Она была в неглиже. «Не надо отчаиваться», — отвечал он, хватая ее за плечи. Почему-то герои никогда не говорили о том, что мне действительно было нужно, скажем: «Почем помидоры?» На следующей картинке неглиже дамы сползало с плеч.

Надо мной нависла тень. Я вздрогнула, оглянулась: незнакомый мужчина с белыми зубами, в сверх-тщательно отглаженном костюме с розово-зеленым нейлоновым галстуком. Я знала, что здесь женщины не ходят в бар одни, но тут не бар и сейчас не вечер, а день. Или его внимание привлек мой fotoromanzo? Я закрыла комикс, но незнакомец уже присел за мой столик.

— Scusi, signora. — Он задал какой-то вопрос. Я слабо улыбнулась и ответила:

— Inglese, порarlo Italiano. — Но он только шире заулыбался. В его глазах наши одежды упали на пол, мы сами тоже; белый столик, накрытый стеклом, перевернулся, повсюду разлетелись осколки. Не двигайтесь, синьора, не шевелите даже рукой с обручальным кольцом, где ваш муж? Вы можете порезаться, будет много крови. Оставайтесь здесь, на полу, рядом со мной; позвольте, я проведу языком по вашему животу.

Я поспешно вскочила, подхватила сумочку, пишущую машинку. Быстро заплатила по счету. Бармен открыто ухмылялся. Как я могла до такого скатиться — мужчина в настолько остроносых туфлях и розово-зеленом нейлоновом галстуке? Он напомнил мне торговца овощами на рыночной площади, с глазами виноградного цвета — тот, лаская, касался пальцами пушистых персиков, властно, будто женские груди, приподнимал в ладонях грейпфруты… Моя рука скользнула в мягкую овечью шерсть его волос, нас взметнуло ввысь на волне слив и мандаринов, наши тела обвили виноградные лозы…

Артур, подумала я, скорее получай мою открытку, не то со мной случится что-нибудь прискорбное.

Когда я добралась до Терремото, день уже клонился к вечеру. Как обычно, я зашла на почту — ждала известия от Сэма. До сих пор ничего не приходило.

— Луиза Делакор, — привычно сказала я, однако на сей раз женщина за конторкой повернулась ко мне всем телом, будто восковая предсказательница будущего на Канадской национальной выставке, та, что за десять центов выдает карту. Женщина просунула руку в прорезь окошка и протянула письмо в голубом авиаконверте.

На улице, в стороне от глаз полицейских, слонявшихся без дела, я разорвала конверт и прочитала одно единственное слово: «БЕТЮН». Это было кодовое слово, означавшее, что все хорошо. В случае фиаско в записке говорилось бы: «ТРЮДО». Сэм пребывал в убеждении, что полиция читает его переписку: не только то, что он получает, но и то, что отправляет.

— Проучим мерзавцев, — сказал он. — Пускай поломают свои тупые башки и попробуют догадаться, что это значит.

Я скомкала тонкий голубой листок и запихнула его в сумочку. С души словно упал камень: расследование прошло нормально, Сэму и Марлене поверили.

Итак, я каталась на лодке, и со мной произошел несчастный случай. Официально я мертва, хотя мое тело не найдено.

— Миссис Райерсон, — заговорила Шарлотта, намазывая маслом ячменную лепешку, — а что это за лабиринт?

— И на вашем месте я бы послушалась, мисс, — выразительно округлила глаза миссис Райерсон. — Очень нехорошее место, особенно для молоденьких девушек.

— Но что там такое? — спросила заинтригованная Шарлотта.

— Лабиринт, мисс, ну, знаете, какие они бывают, его посадили предки нашего господина, давным-давно, еще при доброй королеве Бесс, вот когда — во всяком случае, так говорят. Хозяин про этот лабиринт даже не заговаривает с той поры, как пропала первая леди Редмонд, да и вторая тоже, средь бела дня, вот как. Поговаривают, будто там пляшет Маленький Народец, в они не любят непрошеных гостей… Только это все сказки. Первая леди Редмонд, она тоже так говорила, ну и пошла внутрь, хотела доказать, что там не страшно, а наружу-то и не вышла! Лабиринт потом весь обыскали, облазили, да только ничегошеньки не нашли, одну ее белую перчатку, лайковую такую.

— Вы хотите сказать… что существует не одна леди Редмонд…

— Нынешняя уже третья. А вторая — уж такая милая была барышня — до того хотела понять, что стряслось с первой, что и ее тоже понесло в проклятый лабиринт. Люди услыхали ее крик, кинулись — кучер Том как раз и двое пажей, — а ее и след простыл! Растаяла, словно призрак. А сейчас, мисс, там уж все позаросло.

— Боже, как… удивительно, — пробормотала она. Ей страстно захотелось пойти к лабиринту, взглянуть на него хотя бы снаружи. В сверхъестественное она не верила. — А что же… теперешняя леди Редмонд? — спросила она.

— И близко туда не подходит, насколько я знаю, — отозвалась миссис Райерсон. — Люди говорят, в лабиринте теряешься, потому как там нету центра: заходишь туда, а обратно выбраться не можешь. А еще поговаривают, будто первая леди Редмонд, да и вторая тоже, так и ходят кругами там внутри. — Миссис Райерсон бросила осторожный взгляд через плечо и, хотя в комнате было очень тепло, плотнее закуталась в шаль.

— Но это просто смешно, — сказала она. — Разве бывают лабиринты без центра? — Но при этом с тревогой вспомнила о событиях вчерашней ночи…

Она была в спальне и вдруг услышала какой-то шум… снаружи, на террасе… чьи-то шаги… Потом — она уверена, ей не показалось! — кто-то позвал ее по имени. Ледяной страх сковал тело, но Шарлотта встала, подошла к окну и в призрачном свете луны, которая в тот момент показалась из-за облака, увидела, что внизу кто-то есть… Некто в черном плаще. Лица в темноте было не различить.

— Поздновато для вечерней прогулки, вам не кажется? — насмешливо бросил он. — Впрочем, возможно, у вас здесь назначено… рандеву? По крайней мере, одеты вы как раз к случаю.

— Опасная привычка, — заметил Редмонд и сильнее сжал руку Шарлотты, когда та попыталась высвободиться, — за такие привычки приходится дорого платить. — Он приблизил свое лицо к лицу Шарлотты; его глаза светились, отражая свет полумесяца. — А потому…

Я печатала за столом, с закрытыми глазами. Затем остановилась: надо подумать, как Шарлотта выкрутится на этот раз. Под рукой у бедняжки ни книги, ни канделябра, ни кочерги; может, она двинет его коленом в пах? Нет, в моих романах такого не бывает; Редмонду помешает чье-нибудь появление… Тут в тишине я услышала посторонние звуки.

Снаружи кто-то был; он осторожно спускался по Дорожке к дому. Поскользнулся на шлаке. Остановился.

— Артур? — еле слышно пролепетала я. Но нет, откуда, он не мог приехать так быстро. Мне хотелось закричать, броситься в ванную, запереться на все засовы… Я могла бы вылезти оттуда через маленькое окошко и быстро добежала бы до машины, которую оставила на холме, вот только куда я подевала ключи? Перед глазами мелькали и тут же распадались на фрагменты чьи-то лица… Что им от меня нужно?

Я поняла, что при свете меня прекрасно видно с улицы в огромном окне. Замерев, я прислушалась, затем выключила лампу, опустилась на корточки и спряталась под столом. Может, это вернулся мистер Витрони? Сомнительный визит, среди ночи. Или это какой-то неизвестный мужчина, прознавший, что я живу одна? Я никак не могла припомнить, заперта ли дверь.

Я просидела под столом довольно долго, прислушиваясь к каждому шороху. Шаги приблизились, потом стали удаляться. Где-то в отдалении пищали насекомые; урчал автомобиль, въезжавший на холм, к площади… а больше ничего.

Наконец я встала и выглянула из комнаты на балкон. Посмотрела в кухонное окно, а после — в окно ванной. Никого и ничего.

Это нервы, сказала я себе. Надо будет последить за собой. Я забралась в постель и взяла fotoromanzo, чтобы успокоиться. Я уже знала многие слова и выражения и могла читать практически без словаря. Я не боюсь вас, Я вам не верю. Вы же знаете, что я вас люблю. Вы должны рассказать мне правду. Он выглядел так, странно. Что-то случилось? Наша любовь невозможна — Я ваша навеки. Мне страшно.