Затем Александр отправился провести лето в Экбатанах, обычной резиденции персидских царей в жаркое время года. Он отпраздновал свою тридцать вторую годовщину в царском дворце, крыша которого была из серебряных черепиц, а стены залов обшиты панелями из золота. Там он занимался устранением беспорядка, причиненного управлением Гарпала, и в особенности приготовлениями к большому африканскому походу, о котором думал вот уже много месяцев. Он приказал построить флот в тысячу боевых кораблей; все порты Эгейского, Финикийского и Персидского морей принялись за работу. Было начато строительство дороги вдоль морского побережья: она должна была идти от Александрии Египетской к Кирене и от Кирены к Карфагену. По ней Александр собирался отправить часть своей армии, пока сам он будет плыть вокруг Африки.

Часть нового флота отправится покорять Карфаген, чтобы открыть царю путь к триумфальному возвращению, и будет ждать его у Геракловых столбов!

Как бы ни были велики дела гениальных людей, следует знать, что они ничтожны в сравнении с тем, о чем они мечтали. В этом схожи завоеватели и поэты, ученые и зодчие; на взгляд обычных людей, их жизнь заключает в себе сотню жизней; но для них самих и для скрытой в них энергии их судьба всегда остается незавершенной.

То была для Александра пора грандиозных замыслов во всех областях. Его пожирала яростная жажда свершений; в поспешности же, с какой он кидался осуществлять все свои грезы, проглядывало беспокойство: он уже думал о том, сколько времени ему отмерено. Он снарядил поход для исследования Гирканского моря, иначе называемого Каспийским. Он вспомнил о том, чем Македония и он сам были обязаны царю Филиппу, и решил воздвигнуть ему в Пелле пирамиду, которая должна была, согласно составленному плану, превзойти высотой пирамиды Египта. Он приказал построить шесть гигантских храмов: два Зевсу-Амону в Дионе и в Додоне, два Афине в Трое и Кирене и два Аполлону в Дельфах и на Делосе.

При экбатанском дворе жили тогда три тысячи архитекторов, изобреталей машин, ученых, художников, скульпторов, поэтов, философов и музыкантов. Динократ, построивший Александрию Египетскую, предложил высечь статую царя в скалистом мысе, отроге Афонской горы, нависающем над Эгейским морем; Александр должен был выходить по пояс из морских волн, из его левой руки изливалась бы река, а на правой ладони покоился бы город с десятью тысячами жителей. Этот проект очень серьезно обдумывался.

Вдруг осенью во время Дионисийских празднеств умер Гефестион. Он не появился на церемонии, так как после пиршества, где он чересчур много пил и ел, у него началась лихорадка. Но Александр, которому непременно надлежало быть на стадионе, чтобы возглавить игры, не обеспокоился, так как врач Главк, также находившийся в амфитеатре, заверил его, что больной поправляется. И на самом деле, Гефестион почувствовал себя лучше, к нему вернулся аппетит, и он, воспользовавшись отсутствием врача, чтобы нарушить его предписания, съел целую пулярку и выпил большой кувшин вина. Час спустя он был при смерти; когда же Александр, которого известили слишком поздно, примчался к его изголовью, Гефестиона уже не было в живых.

Горе Александра перешло все человеческие границы. На целях три дня он закрылся в комнате с мертвым, распростершись на полу рядом с ним, не принимая пищи, без сна, не переставая стенать, и когда пришлось вынести тело, которое начало разлагаться, вопли царя были так ужасны, как будто он лишился рассудка.

Ни один человек в мире не был оплакан своим другом, ни одна женщина своим возлюбленным, ни один брат своим братом так, как Гефестион Александром. Лик царя был нечист из-за отросшей бороды и слез, одежда разорвана, волосы он обрезал себе ножом; он сам вел под узцы лошадей, везших останки Гефестиона; поскольку их гривы и хвосты были обрезаны согласно обычаю, он приказал остричь также всех лошадей и мулов армии; он запретил всякую музыку в городе, приказал снести зубцы стен, погасить огни в храмах, как это делают, когда скончается царь, и приговорил врача Главка к распятию. Две гробницы должны были быть воздвигнуты Гефестиону: одна в Вавилоне, чтобы принять его тело, другая в Александрии Египетской, чтобы стать убежищем для духа его двойника. Александр послал также гонца к оракулу Сивы, чтобы узнать, следовало ли воздавать Гефестиону божественные почести и должна ли память о нем стать предметом нового культа.

Траур продлился три месяца; Александр был еще весь во власти своего горя, когда в начале зимы он снова направился в Вавилонию. По дороге ему указали на некое племя, которое отказывалось платить подати; он приказал вырезать все племя, заметив, что это была жертва, приносимая памяти Гефестиона.

Приближаясь к Вавилону, он узнал, что там находились послы всех еще не покоренных им народов, которые, проведав о приготовлениях к большому походу на запад, спешили передать ему свои мирные послания. Эфиопы (черные люди, живущие в самом сердце Африки), карфагеняне, иберы, этруски, сицилийцы, римляне и даже галлы – все народности мира выслали в дорогу своих представителей, чтобы узнать намерения завоевателя, снискать его расположение и засвидетельствовать ему свою внезапную дружбу, порожденную страхом. Уже только слухи о его замыслах не давали им жить спокойно. Ибо народы никогда не поспевают за судьбой; слава скрывает от них то, что могли бы открыть светила; если незнание или самонадеянность толкают их к собственной погибели в начале пути повелителя, то страх ослепляет их и внушает им позорную осторожность тогда, когда этот повелитель уже близок к своему концу, и их устрашает только тень того, чем он был.

Александр вошел в город как триумфатор, чтобы показать послам отдаленных народов, какой им сужден властелин. Он принял их с большой пышностью. В течение всей весны он продолжал заниматься приготовлениями к походу вокруг Африки, внося изменения в устройство войск, снаряжая новобранцев, собирая новый флот и самолично проверяя, как идет работа на персидских верфях. В тот же период началось строительство необычайного памятника Гефестиону; он был задуман так, чтобы превзойти гробницу Мавсола размерами и великолепием. Из пяти этажей этой гробницы первый должен был покоиться на огромных пилястрах, второй на двухстах сорока рострах – носах кораблей, изваянных из камня и покрытых золотыми пластинами, третий предполагалось украсить золотыми львами, четвертый кентаврами, пятый быками, чередующимися с панцирями; на самом же верху хотели поставить полые статуи, изображающие сирен, в которых могли бы поместиться певцы гимнов.

Смерть Гефестиона позволила Роксане вернуть себе власть над Александром. Она так хорошо изображала горе, как будто потеряла самого дорогого родственника; так старательно разделяла отчаяние своего супруга, мешала свои слезы с его слезами, выслушивала признания и воспоминания, даже заявляла о божественности умершего, поскольку он был всегда и продолжал быть избранным двойником Александра, что царь заметно сблизился с нею. Ведя с Александром беседы о Гефестионе, она завладела временем, еще недавно принадлежавшим тому. Таким образом, она затмила в глазах царя не только Барсину, но и Статиру и Дрипетис – его новых персидских жен. И именно она оказалась беременной спустя несколько недель.

Тогда же из Греции прибыл Кассандр, старший сын Антипатра. Отец, собравший для Александра свежее войско, послал сына вперед, чтобы тот защитил его перед царем от обвинений их врагов. В самом деле, Антипатру стало известно, что несколько посланных Олимпиадой знатных македонян находились в Вавилоне для того, чтобы погубить его с сыновьями.

Во время первой трапезы, на которой он присутствовал, Кассандр, еще не знакомый с нравами Александрова двора, не смог удержать улыбки при виде персидских вельмож, простершихся ниц перед царем. Александр поднялся со своего парадного ложа, схватил за волосы Кассандра, который был на пятнадцать лет старше его, и стал бить головой о стену.

На другой день, когда Кассандр хотел заступиться за своего отца, Александр не дал ему говорить.

«Неужели люди, прибывшие сюда, чтобы обвинить вас, – сказал он, – предприняли бы столь долгое и тяжелое путешествие, если бы им не было нанесено никакой обиды?» – «Явившись сюда, – ответил Кассандр, – они намеренно удаляются от всех тех, кто мог бы доказать лживость их наветов». «Софизм в духе Аристотеля! – воскликнул Александр. – Можно ведь и сказать, что ты сам подтверждаешь обвинения против тебя, торопясь оправдаться. Заверяю тебя, что твой отец и ты понесете наказание, если будете уличены в малейшей несправедливости».

Выражение лица Александра, когда он говорил это, было еще более угрожающим, чем сами его слова. У Кассандра не осталось сомнений, что угроза будет скоро исполнена. Он не осмеливался бежать, так как это значило бы вынести себе самому приговор, выглядя преступником. Он пришел ко мне, чтобы я предсказал ему будущее. Мы не виделись с самой Македонии, и он не решался говорить. Я успокоил его.

«Ничего не бойся, – сказал я ему. – Боги скоро спасут тебя».

Младший брат Кассандра Иол был виночерпием у Александра и обычно подавал ему пить. Я настоятельно посоветовал Кассандру, чтобы его брат не затевал никакого преступного шага, который облегчался его службой. Кассандр стал бурно возмущаться, как будто подобный замысел не мог даже закрасться ему в голову. Но я прочел в нем эту мысль и тем еще усилил его тревогу. Именно это удержало его от действий, благодаря чему он и был, конечно, спасен.

Но страх, обуявший его в эти дни, был так силен, что даже много лет спустя после смерти Александра при виде какой-нибудь из его статуй Кассандра начинала бить дрожь.