10
Зарплату ребятам выдавала Нонна. Бабенка лет тридцати, бойкая, деловая, помощница Семена Григорьевича и его любовница. Каждый расписывался в ведомости, все честь по чести, законно.
Однажды вышло так, что получали зарплату все вместе.
— По этому случаю надо выпить, — объявил Глеб.
— Вот именно, — добродушно согласился Леня. — Утром Стаканов, днем Бусыгин, вечером Кривонос.
Это были имена известных передовиков труда. Стаханова Леня переделал в Стаканова, Бусыгин — значит «бусой», пьяный, произнося фамилию Кривонос, Леня пальцем отжимал нос в сторону, мол, разбился по пьяной лавочке.
Каневский молчал.
— Что молчишь? — спросил Глеб. — Пойдем с нами.
— Не знаю, — нерешительно ответил тот, — я питаюсь дома, у хозяев.
— Работаем вместе, получку получили, есть порядок — обмыть!
Каневский скривил губы.
— Если такой порядок — пожалуйста!
— Только без одолжений, — предупредил Глеб. — Мы в одном коллективе, должны держаться друг друга.
В ответ Каневский скорбно-презрительно улыбнулся.
В ресторане уселись в дальнем от оркестра углу. Глеб говорил, что за день уже нахлебался музыки. Заказали бутылку водки, по кружке пива, селедку с картошкой.
Глеб поднес бутылку к рюмке Каневского, тот прикрыл ее ладонью.
— Спасибо, я не пью водки.
— Может быть, тебе шампанского заказать? Какого? Нашего, французского? Не порть компанию, Каневский, очень ты большой индивидуалист.
— Хорошо, — сказал вдруг Каневский и поднял рюмку.
— Вот и молодец! — Глеб улыбался, обнажая белые зубы. — Это по-нашему.
Все выпили, закусили, потом рванули по второй, Глеб заказал еще бутылку, еще по кружке пива и всем по свиной отбивной. Саша с беспокойством поглядывал на Каневского. Человек непьющий, окосеет, возись тогда с ним, тащи домой, черт его знает, где он живет. Саша сделал Глебу знак, кивнул на Каневского, мол, хватит ему.
Однако Глеб сказал:
— Хорошо сидим! Выпьем, чтобы в городе Уфе и во всей Башкирской республике процветали западноевропейские танцы! Правильно, Саша, я говорю?
— Правильно, правильно, только я думаю, Мише хватит. — Саша переставил рюмку Каневского себе. — Не возражаешь?
— Пожалуйста, — скривил губы Каневский, — могу пить, могу не пить.
— Закусывай! Видишь, какая у тебя котлетка? С жирком. Меня один старый шофер учил: закусывай жирненьким и пьян не будешь.
— Это точно, — подтвердил Леня, — жир впитывает в себя алкоголь, не дает ему проникнуть в организм.
— Пожалуйста. — Каневский склонился к тарелке. — Закусывать так закусывать, жирненьким так жирненьким.
Слава богу! Кажется, не надрался, аккуратно уминает свиную отбивную.
— Я хочу продолжить свой тост. — Глеб снова поднял рюмку. — Значит, за процветание западноевропейских танцев среди всех народов Башкирской республики: башкир, татар, русских, украинцев, евреев, черемисов, мордвы, чувашей и так далее… Некоторые на нас косятся, мол, халтурщики, люди вкалывают на производстве, а вы ногами дрыгаете, деньгу сшибаете. Нет, дорогие! Мы — люди искусства, социалистической культуры, социализма без культуры не бывает!
— Непонятно, о каком социализме вы говорите, — сказал вдруг Каневский.
— То есть как?! — опешил Глеб. — Я говорю о нашем социализме, который победил в нашей стране.
— Социализм не может быть наш или не наш, — глядя в тарелку, сказал Каневский, — социализм — это абсолютное понятие. Немецкие фашисты тоже называют себя социалистами. Вообще, пока существуют армия, милиция и другие средства насилия, нет социализма в его истинном значении.
Глеб растерянно молчал, потом заулыбался.
— Смотрите-ка, Каневский, оказывается, теоретически подкованный товарищ, а я и не знал.
И заторопился:
— Ладно, ребята, давайте по последней.
Все, кроме Каневского, допили. Глеб потребовал счет, объявил, сколько с каждого, все выложили деньги. Вышли на улицу. Было часов десять вечера. Моросил дождик Каневский нахохлился, поднял воротник пальто.
— Ну, кто куда? — не то спросил, не то распрощался таким образом Глеб и пошел с Сашей.
Пройдя несколько шагов, спросил:
— Что скажешь, дорогуша?
— Ты о чем?
— О Каневском. Построить социализм в одной стране невозможно. Это ведь теория Троцкого. Вспомни, дорогуша.
Глеб прав, но не хотелось топить Каневского.
— Он говорил не о нашем, а о немецком, фашистском государстве.
— Нет, дорогуша, меня на кривой кобыле не объедешь! Как он сказал? Вообще нет социализма, пока существуют армия, милиция… Заметь, не «полиция», а «милиция»… Дорогуша! Это же про Советский Союз сказано.
— Милиция, полиция, подумаешь! Не строй из мухи слона.
— А если эти слова завтра станут известны там, — он кивнул в сторону улицы Егора Сазонова, где находился НКВД.
— Откуда они станут известны?
— Откуда? От верблюда! Допустим, от меня.
— Вот как?!
— Да, да! Разве ты все обо мне знаешь? А может быть, и от тебя!
— Даже так?!
— Да, дорогуша, даже так. Я тоже не все о тебе знаю. А возможно, от Лени. Мы оба его не знаем. Или от самого Каневского. Кто он такой? Нас потащат и спросят: говорил он такое? Говорил. Почему не сообщили? Вот тебе и статья: за недонесение. В лучшем случае. А в худшем — троцкистская группа.
Глеб вдруг остановился, повернул к Саше налитое кровью лицо, затряс кулаками, чуть не закричал:
— Мне иногда реветь охота, как голодной корове! Позвали человека в компанию, ну, посиди тихо, спокойно, проведи время по-человечески, в кругу друзей… Нет, надо болтать черт-те что, выпендриваться, подводить людей под монастырь!
Саша впервые видел его в таком состоянии.
— Успокойся, — сказал Саша, — я не вижу причин для истерики. Чего испугался, подумаешь! Держи себя в руках. Такие дела раздуваются людьми с перепугу, а потом они сами от этого и страдают.
Они дошли до угла.
— Мне сюда, — неожиданно спокойно сказал Глеб.
— Ты все же подумай над тем, о чем я тебе говорил.
— Обязательно, дорогуша, обязательно, — пообещал Глеб.
— Выспись и утром на свежую голову подумай.
— Так и будет, дорогуша. Опохмелюсь и подумаю.
Глупая история. Каневский — дурак и псих. Нарвется когда-нибудь и других подведет. Но сегодня разговор был чепуховый. И если Глеб не будет трепаться, на этом инцидент закончится.
Инцидент на этом не закончился.
Дня через два у Саши появился новый аккомпаниатор: Стасик — пианист и баянист, веселый, расторопный паренек. С работой освоился сразу, где-то поднатаскался. Но, как и Леня, «слухач» — ноты читать не умел. Естественно, той игры, того изящества, что у Каневского, не было и в помине.
Вечером в ресторане, за ужином, Саша спросил Глеба:
— Куда девался Каневский?
— Не будет у нас больше Каневского. Уволил его Семен.
— За что?
— На окраины перемещаемся, дорогуша, на всякие макаронные фабрики, а там рояля нет, значит, нужен третий баянист. Стасик, как и я, двухстаночник.
Саша поставил рюмку на стол:
— А ведь ты врешь.
— Брось, дорогуша, — поморщился Глеб, — ну что ты привязываешься?
— Что ты сказал Семену?
— А ты все хочешь знать?
— Да, хочу.
Глеб выпил, вилкой подхватил кусочек селедки.
— Ну что же, я сказал: избавляйтесь от Каневского. Болтает чересчур.
— А что именно болтает, ты Семену сказал?
— Зачем Семену знать, кто что болтает? За то, что знаешь, тоже приходится отвечать. Может, Каневский болтал, что ему мало платят? Семен, дорогуша, не лыком шит: раз человек болтает, лучше избавиться от него.
Он снова налил себе, взглянул на Сашину рюмку.
— Так не пойдет. Думаешь, я один эту склянку усижу?
Они выпили оба.
— Угробил ты человека, — сказал Саша.
— Я?! Да ты что?
— Выбросили на улицу, оставили без куска хлеба.
— Не беспокойся, без хлеба он не останется. — Глеб кивнул на оркестр. — Вот он, кусок хлеба, да еще с маслом.
— Зачем ты все-таки добавил Семену, что Каневский болтает? Чтобы увесистей было, чтобы уволили наверняка?
— Да, дорогуша, именно для этого и добавил. Я не желаю работать с мудозвоном, который при людях несет такое, за что меня завтра могут посадить.
Саша молчал.
— Осуждаешь меня? — спросил Глеб.
— Да, осуждаю.
— Ах, так, — усмехнулся Глеб, — ладно!..
Он налил себе еще рюмку, выпил, не закусывая, икнул, был уже на взводе.
— Расскажу тебе одну историю про моего друга. Хочешь послушать?
— Можно послушать.
— Тогда слушай.
