В роскошном номере отеля, представляющем собой анфиладу из трёх комнат, Тим впервые оказался наконец совсем один. Барон уехал на какое-то совещание, сказав, что зайдёт за ним, когда вернётся.

Тим как был, в клетчатых брюках и широком свитере Джонни, прилёг на тахту. Под головой у него была целая гора полосатых шёлковых подушек. Тим не сводил глаз с люстры, похожей на причудливое образование из застывших стеклянных слёз.

Впервые за долгое время он чувствовал себя снова почти совсем спокойно. Не из-за тех превращений, которые произошли с ним благодаря свалившемуся с неба богатству — об этих превращениях Тим пока ещё имел весьма слабое представление, — а из-за того, что теперь он знал твёрдо: смех его жив. И ещё ему во всей этой неразберихе стало ясно одно: барон — его опекун, а значит, он никуда больше не исчезнет; теперь они словно привязаны друг к другу. В погоне за своим смехом Тим, казалось, был почти у цели. Оставалось только найти уязвимое место барона… Увы, Тим тогда ещё не знал, что издали многое видно гораздо лучше, чем вблизи.

В дверь постучали, и Тим ещё не успел ответить «войдите», как в номер вошёл барон.

— Ты отдыхаешь? Прекрасно! — сказал Треч в дверях.

Потом его длинная, худощавая фигура сложилась вдвое, словно перочинный нож, и он уселся в роскошное кресло с инкрустацией из слоновой кости. Положив ногу на ногу, он с усмешкой взглянул на Тима.

— Последнее пари — просто блеск! Примите моё уважение, Тим Талер!

Тим глядел на барона и молчал.

Казалось, и это забавляет барона. Он спросил:

— А по совести говоря, ты что хотел — проиграть или выиграть это пари? Мне было бы очень интересно это узнать.

Тим осторожно ответил:

— Чаще всего пари заключают, чтобы выиграть.

— В таком случае, это была отличная находка! — воскликнул барон. Он вскочил с кресла и, скрестив руки на груди, начал ходить взад и вперёд по номеру.

Тим, полулёжа на тахте, спросил:

— А наш контракт ещё действителен? Ведь я заключил его с первым бароном Тречем, а не с его братом-близнецом.

Треч вернулся из спальни обратно в гостиную и на ходу ответил:

— Контракт был заключён с бароном Ч.Тречем. Меня зовут Чарлз Треч. А до этого я называл себя Чезаре Треч. И в тот раз Ч., и в этот раз Ч., мой юный друг!

— Но раз нет никакого брата-близнеца, — поинтересовался Тим, — кого же тогда похоронили вместо вас?

— Одного бедного пастуха, у которого не было никакой родни.

Треч говорил, словно смакуя каждое слово.

— В Месопотамии находится моя главная резиденция — небольшой замок. Там-то ему и устроили торжественные похороны.

Барон снова направился в дальнюю комнату. Тим услышал его удаляющийся голос:

— Ты никогда не слыхал про людей, заключивших контракт с чёртом и подписавших его своей кровью?

Барон уже возвращался в комнату, где лежал Тим. Тим довольно равнодушно спросил:

— А разве чёрт есть на самом деле?

Треч снова опустился в кресло с инкрустацией из слоновой кости и почти простонал:

— Ты что, правда совсем дурачок или только прикидываешься? До чёрта тебе, кажется, вообще нет никакого дела!

Тим никак не мог понять, почему этот разговор так волнует барона. Однако, услыхав слово «контракт», он насторожился. Он подумал, что Треч решил поговорить с ним насчёт контракта. Но барон всё продолжал разглагольствовать. Он говорил о Вельзевуле, властителе ада, о демонах Форказе, Астароте и Бегемоте, о ведьмах и о чёрной магии, о знаменитом волшебнике докторе Фаусте, у которого одно время был слугой известный чёрт Мефистофель.

Заметив, что на мальчика эти разговоры наводят скуку, он поднялся с кресла и пробормотал:

— Придётся действовать более прямо.

Тим снова положил голову на подушки. Правой рукой, свисавшей с тахты, он рассеянно теребил шёлковую домашнюю туфлю, — эти туфли принесли сюда, как только он вошёл в номер. Взгляд Тима снова обратился к люстре: в её стеклянных слезах множество раз отражалась крохотная и нелепо искривлённая, худощавая фигура барона.

— Хочешь выучить заклинание, — решительно спросил Треч, — которым доктор Фауст вызывал чёрта?

— Нет, — ответил Тим, не поворачивая головы. Он увидел, как исказились гримасой лица маленьких баронов в сверкающих каплях люстры.

— Тогда давай хоть я произнесу заклинание! — сказал барон. В голосе его звучала плохо скрытая досада.

— Как вам угодно, барон, — равнодушно ответил Тим.

И всё-таки любопытство его пробудилось, когда он увидел, как множество крошечных Тречей, отражённых в множестве переливающихся стекляшек, подняли вверх для заклинания свои тонюсенькие ручки.

Медленно, глухим голосом Треч принялся произносить какие-то неслыханные слова:

Как только барон дошёл до середины заклинания, люстра начала легонько покачиваться — наверное, оттого, что он так сильно размахивал руками, — и потревоженный громадный паук стал быстро спускаться с неё вниз на своём тонком канате.

Тим всегда терпеть не мог пауков, а тут ещё таинственное заклинание барона усилило чувство омерзения, и, схватив шёлковую домашнюю туфлю, он в бешенстве швырнул ею в паука.

Барон как раз договаривал последние слова заклинания:

Вверху на потолке что-то хрустнуло, и вдруг громадная люстра с грохотом и звоном рухнула на пол рядом с креслом всем грузом своих переливающихся стеклянных слёз.

Тим испуганно поджал ноги. Барон, раскрыв рот и всё ещё подняв вверх руки, стоял за спинкой кресла с огромной шишкой на лбу.

Как видно, осколок люстры угодил ему в голову.

В номере стало необычайно тихо. Но грохот, вероятно, был слышен во всём отеле. Кто-то уже решительно колотил в дверь.

Только теперь барон опустил руки. Сгорбившись, усталой походкой окончательно выдохшегося человека подошёл он к двери, чуть приоткрыл её и сказал в щёлку несколько слов по-итальянски. Тим их, конечно, не понял. Потом он снова захлопнул дверь, прислонился к ней спиной и произнёс:

— Всё бесполезно. С простаком не сладишь!

Тиму эта фраза была так же малопонятна, как и таинственное заклинание. Не вставая с тахты, он приподнялся и спросил:

— Что бесполезно?

— Средневековье! — ответил барон без всякой видимой связи.

И Тим остался в полном недоумении. Больше он ничего не стал спрашивать, только сказал:

— Извините меня, пожалуйста, за люстру. Я хотел попасть в паука.

— Это пустяки. Нам просто поставят в счёт стоимость люстры, — пробормотал барон.

— Почему же нам? — переспросил Тим. Он вдруг вспомнил, что он чудовищно богат, и потому добавил: — За люстру, барон, заплачу я.

— Вряд ли это окажется возможным, — возразил Треч, и на губах его снова появилась усмешка. — Ты ведь ещё не достиг совершеннолетия, мой милый, а значит, не можешь истратить ни копейки без согласия опекуна. А опекун твой, как тебе хорошо известно, барон Треч. — Он поклонился с насмешливой улыбкой. — Но, разумеется, ты будешь получать деньги на карманные расходы.

Тим, юнга в клетчатых брюках и старом свитере, поднялся с тахты и тоже поклонился:

— И вам, барон, приходят иногда в голову блестящие идеи. Разрешите мне теперь переодеться. Я хотел бы остаться один.

В первый момент Треч уставился на мальчика, не произнося ни слова. Потом он вдруг весело рассмеялся. И, всё ещё продолжая смеяться, воскликнул:

— А ты, оказывается, способен на большее, чем я думал, Тим Талер! Поздравляю!

Только теперь он заметил, что Тим, слушая его смех, побледнел.

Этот смех — весёлые раскаты и переливы, — которым он всякий раз, словно лассо, ловил своих собеседников, не подействовал на мальчика. По отношению к нему он не имел никакой силы. Ведь это был его собственный смех.

Треч поспешно направился к двери. Но прежде чем выйти из номера, он вытер рукавом своего пиджака полированную поверхность небольшого письменного столика, стоявшего на его пути, почти у самой двери; при этом он, искоса взглянув на Тима, пододвинул локтем на середину стола кожаный бювар с письменными принадлежностями.

Только после этого он открыл дверь и, оглянувшись через плечо, сказал:

— Всегда к вашим услугам, господин Талер! Я позову камердинера. Это очень преданный мне человек, родом из Месопотамии.

— Спасибо, — сказал Тим. — Я привык одеваться сам.

— Что ж, тем лучше, — усмехнулся барон. — Значит, на этом мы сэкономим.

Наконец он вышел, бесшумно закрыв за собой дверь.

На лестничной площадке барон постоял немного в раздумье.

— Парень, видно, решил заполучить назад свой смех, — пробормотал он. — Он презирает могущество, которое дают тёмные силы. Или равнодушен к нему. Он хочет света, а свет… — барон медленно направился в свой номер, — а свет, как известно, преломляется зеркалом. Надо будет попробовать этот способ.

Войдя в свои апартаменты, Треч тут же снова опустился в кресло. Над его головой висела точно такая же люстра, как в номере у Тима. Взгляд барона упал на легонько покачивающиеся стеклянные слёзы, и, вспомнив, как Тим швырнул туфлей в паука, он вдруг расхохотался.

Он так хохотал, то наклоняясь вперёд, то откидываясь назад, сотрясаемый смехом, что кресло под ним скрипело. Он хохотал, как мальчишка. Смех подымался откуда-то изнутри и выходил на поверхность, как пузырьки в стакане с газированной водой. И всё снова и снова рулада смеха оканчивалась счастливым, захлёбывающимся смешком.

Но барон был из тех людей, которые никогда не отдаются с весёлой беззаботностью своим чувствам. У него отсутствовал талант быть счастливым. Он имел привычку всё объяснять и разлагать на части, даже свои собственные чувства.

И на этот раз, как только смолк последний счастливый смешок, барон задумался над тем, чему он, собственно говоря, смеялся. И тут он с изумлением установил, что смеялся над самим собой, над своей неудачной попыткой завоевать расположение Тима при помощи фокусов с чёрной магией.

Итак, попытка не удалась. Треч оказался побеждённым. И всё-таки он смеялся. Это было что-то новое для барона, совсем неожиданное.

Он поднялся с кресла и, шагая взад и вперёд по комнате, принялся рассуждать вслух.

— Поразительное дело, — бормотал он себе под нос, — я купил этот смех, чтобы обрести власть над сердцами и душами других людей. И вот… — он был так ошарашен, что даже остановился, — и вот я обрёл власть над самим собой, над моими настроениями, ужасающими капризами и причудами. У меня больше нет никаких настроений! Я их высмеиваю!

Он снова стал шагать взад и вперёд по комнате.

— Раньше я приходил в бешенство, когда, испытывая свою власть, оказывался побеждённым. Я мог буквально вцепиться зубами в ковёр от ярости. А теперь, даже потерпев поражение, я остаюсь победителем: я смеюсь!

Барон потрогал свою шишку на лбу — он выглядел при этом почти счастливым — и воскликнул:

— Невероятно! Всё, чего я добился в жизни, я получил благодаря коварству и обману, козням и лукавым победам над другими. И вдруг теперь что-то досталось мне само собой, просто так, без всяких усилий, только потому, что где-то внутри у меня сидит какое-то клокотание, которое может в любой момент подняться на поверхность и явиться в моё распоряжение. Нет, смех стоит гораздо дороже, чем я предполагал! Да за него не жалко отдать целое королевство!

И снова этот длинный, худощавый человек бросился в кресло. Лицо его на мгновение стало лицом господина в клетчатом с ипподрома, замкнутым и хитрым.

«Ну что ж, гонись за своим смехом, Тим Талер! Гонись, гонись! Ты никогда не получишь его назад! Я держу его крепко, изо всех сил, зубами и когтями!»