Часть вторая
7
Если бы на свете были девочки
— Это девочка, — повторяю я, все еще отдуваясь и чувствуя тяжесть в груди, и, уж конечно, не убирая ножа.
Девочка.
Она смотрит на нас как на убийц. Сжалась в крошечный комок, пытаясь скрыться, исчезнуть, провалиться под землю, и не сводит глаз с Манчи, время от времени бросая на меня косые взгляды.
На меня и на нож.
Манчи рвет и мечет, шерсть его встала дыбом, он скачет по земле, как по раскаленной сковородке, испуганный и растерянный, как я.
— Что девочка? — лает он. — Что девочка?
Это значит: «Что такое девочка?»
— Что девочка? — повторяет Манчи, а когда девочка делает попытку перелезть через большой корень и удрать, лай сменяется свирепым рычанием: — Стой, стой, стой, стой, стой…
— Хороший пес, — говорю я, хотя не очень-то понимаю, что в его поведении хорошего и что он вапще делает, но какая разница? Я совсем перестал соображать, все происходящее не имеет никакого смысла, и мир как бутто бы сходит с оси, как бутто стол с нашим миром опрокидывают и все летит вниз.
Меня зовут Тодд Хьюитт, говорю я про себя, сомневаясь даже в этом.
— Кто ты? — наконец выдавливаю я, только вряд ли меня слышно за ревом Шума и лаем Манчи. — Кто ты? — четче и громче повторяю я. — Что ты тут делаешь? Откуда ты взялась?
Наконец она отрывает взгляд от Манчи и смотрит на меня. Потом на нож, потом на мое лицо.
Она смотрит на меня.
Она.
Она.
Я знаю, что такое девочка. Конечно, знаю. Я видел их в Шуме отцов, тоскующих по своим дочерям — пусть и не так часто, как по женам. Мне показывали их по визорам. Девочки всегда маленькие, вежливые и улыбчивые. Они ходят в платьях, у них длинные волосы, заплетенные в странные колбаски на затылке или по обеим сторонам головы. Пока мальчики работают в поле, они делают работу по дому. В тринадцать лет они становятся женщинами (точьвточь как мальчики — мужчинами) и потом женами.
Так принято в Новом свете, в Прентисстауне. Верней, так было принято раньше. Девочек-то у нас никогда не было, они все умерли. Умерли вместе с мамами, бабушками, сестрами и тетями. Через несколько месяцев после моего рождения. Все-все до единой.
И вот передо мной сидит девочка. Живая.
Волосы у нее нисколько не длинные. Платья на ней тоже нет, ее одежда похожа на мою, только новей. Она такая новенькая, что смахивает на форму, хотя вся порвана и перепачкана грязью. А сама девочка довольно большая, с меня ростом — ну с виду так, — и нисколько не улыбчивая, даже наоборот.
Нисколько не улыбчивая.
— Спэк? — тихо бормочет Манчи.
— Черт, когда ты уже заткнешься?!
Но как же я узнал? Как я узнал, что это девочка?
Ну, во-первых, это не спэк. Спэки похожи на наших мужчин, только у них все больше, длинней и страньше, чем у нас. Рты располагаются выше, чем положено, а уши и глаза другие — совсем другие, не перепутаешь. И одежда растет прямо на них, вроде лишайника, которым можно резать и придавать ему любую форму, какую захочешь, — естественное приспасабление к условиям болотной жизни, говорит Бен. Вопщем, эта девочка выглядит иначе, одежда у нее нормальная, такшто это не спэк.
А во-вторых, я просто знаю и все. Не могу объяснить почему, но я смотрю на нее, вижу и знаю. Она не очень-то похожа на девочек из визоров или Шума, и живых девочек я никогда не видел, но она передо мной, и это самая настоящая девочка, я знаю! Не спрашивайте почему. То ли дело в форме ее тела, то ли в запахе, то ли еще в чем, но это девочка.
Если бы на свете были девочки, она была бы именно ею.
Она не мальчик, это точно. Она не как я. Даже близко на меня не похожа. Она совсем другая, я не знаю как и почему, но она — это не я, потомушто я знаю, кто я — Тодд Хьюитт, и я не она.
Она смотрит на меня. На мое лицо, на глаза. Смотрит и смотрит.
И я ничегошеньки не слышу.
О боже. Как больно в груди. Я словно лечу в пропасть.
— Кто ты? — повторяю я. Голос меня подводит, прямо ломается, потомушто мне очень грусно (заткнись!). От злости я скрежещу зубами, выставляю нож вперед и выдавливаю: — Кто ты? — Свободной рукой мне приходится быстро вытереть слезы.
Что-то должно случиться. Кто-то должен сделать шаг. Один из нас должен сделать хоть что-нибудь.
И в этом безумном мире до сих пор есть только мой Шум, больше ничей.
— Ты говорить умеешь? — спрашиваю я.
Она только смотрит и смотрит.
— Тихо! — лает Манчи.
— Заткнись! — кричу ему я. — Мне надо подумать.
А девочка по-прежнему молча смотрит на меня. Не издавая никакого Шума.
Что же мне теперь делать? Так нечестно! Бен сказал, на болоте я сам во всем разберусь и пойму, как быть дальше, но я ни черта не понимаю! Меня никто не предупреждал о девочке и о том, что от ее тишины так больно, так хочется плакать! Как бутто меня лишили чего-то очень важного, и я даже думать не могу нормально, как бутто пустота не в ней, а во мне, и исправить это нельзя.
Что мне делать?
Что делать?
Девочка немного успокаивается. Она уже не так сильно дрожит, руки чутьчуть опустила и вроде не собирается дать деру при первой возможности, хотя бесшумного человека разве поймешь? И вапще — разве можно быть человеком, если у тебя нет Шума?
А меня она слышит? Слышит? Может ли бесшумный человек слышать чужой Шум?
Я гляжу на нее и как можно громче и четче думаю: Ты меня слышишь? Слышишь?
Она даже в лице не меняется, взгляд остается каким был.
— Ладно, — говорю я и пячусь. — Ладно, стой на месте, хорошо? Просто стой на месте.
Я делаю несколько шагов назад, но глаз с девочки не свожу, а она не сводит глаз с меня. Я опускаю руку с ножом и стягиваю с себя одну лямку рюкзака, потом наклоняюсь и скидываю его на землю. Не выпуская ножа, открываю рюкзак и выуживаю книжку.
Она тяжелей, чем полагается быть вещи, полной одних слов. И пахнет кожей. А внутри — множество страниц, исписанных моей ма…
Придется им обождать.
— Смотри за девочкой, Манчи, — говорю я.
— Смотрю! — лает он в ответ.
Я заглядываю под обложку и вижу там сложенный вчетверо листок бумаги — как Бен и говорил. Разворачиваю. Это нарисованная от руки карта, а с другой стороны — сплошной ковер из слов, которые я даже не стану пытаться разобрать в таком Шуме.
Наш дом на самом верху, чуть ниже город и река, по берегу которой мы с Манчи только что спустились. Она ведет к болоту, и мы сейчас именно здесь. Но на этом карта не заканчивается, верно? Болото снова превращается в реку, и Бен нарисовал вдоль ее берега стрелочки — она приведет нас к…
БАЦ!!! Мир на секунду вспыхивает, и что-то тяжелое ударяет меня по голове — прямо по тому месту, куда бил Аарон. Я падаю, но успеваю взмахнуть ножом и слышу крик боли. Мне удается развернуться, и я с размаху шлепаюсь на собственный зад, прижимая руку с ножом к больной голове. Смотрю в ту сторону, откуда на меня напали, и вот он — мой первый урок:
Бесшумные твари умеют подкрадываться, как бутто их и нет вовсе.
Девочка тоже сидит на земле и стискивает плечо: между пальцев течет кровь. Она выронила палку, которой меня шибанула, а лицо ее искажено гримасой — видимо, ей очень больно.
— ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО СДЕЛАЛА?! — ору я, стараясь не прикасаться к лицу. Ох, ну когда же кончатся эти тумаки?
Девочка все еще смотрит на меня, морщась и стискивая рану.
Кровищи там будь здоров.
— Палка, Тодд! — лает Манчи.
— Черт, а ты-то где был?!
— Ка-ка, Тодд.
Я свирепо рычу. Он отбегает, а потом принимается непринужденно нюхать какие-то кустики. Внимания у собак с наперсток. Тупые, никчемные твари!
Начинает смеркаться, сонце село уже по-настоящему, а болото — и без того темное — становится еще темней. Но ответа я по-прежнему не нашел. Время идет, сидеть на месте мне нельзя, возвращаться тоже запретили, и вапще тут не должно бить никакой девочки.
Ух, кровь у нее хлещет только так.
— Эй… — говорю я дрожащим от волнения голосом.
Меня зовут Тодд Хьюитт, думаю я, и я почти мужчина.
— Эй, — повторяю как можно спокойней.
Девочка поднимает взгляд.
— Я тебе ничего не сделаю, — говорю я, тяжело дыша, как и она. — Слышишь? Я ничего тебе не сделаю. Только ты больше не кидайся на меня с палками, хорошо?
Она смотрит мне в глаза, потом на мой нож.
Неужели понимает?
Я убираю нож от лица и кладу на землю. Но не отпускаю, вот еще! Свободной рукой я опять начинаю рыться в рюкзаке и достаю оттуда аптечку, которую положил мне Бен. Показываю ее девчонке.
— Аптечка, — говорю. Выражение ее лица не меняется. — Ап-теч-ка, — повторяю я по слогам и показываю на свое плечо, где у нее рана. — У тебя кровь.
Бесполезно.
Я вздыхаю и начинаю подниматься. Она вздрагивает и отползает назад. Я снова вздыхаю, но уже громко и сердито: Ничего я тебе не сделаю!!!
Поднимаю аптечку:
— Это лекарство. Оно остановит кровь.
По-прежнему ноль эмоций. Может, она вапще ничего не чувствует? И не думает?
— Слушай, — говорю я и с щелчком открываю коробку. Одной рукой шарю внутри, вытаскиваю кровоостанавливающий компресс и разрываю упаковку зубами. У меня наверняка идет кровь из того места, куда меня сперва ударил Аарон, а потом эта девчонка, такшто я беру компресс и тру им над бровью. Убираю — ну точно, кровь. Протягиваю компресс девочке, чтобы она получше разглядела.
— Видишь? — Я показываю на свой глаз. — Видишь? Кровь остановилась.
Делаю шаг вперед — всего один. Девочка отшатывается, но не отходит. Я делаю еще шаг, и еще, и вот я уже рядом с ней. Она не спускает глаз с ножа.
— Нож я не уберу, даже не думай, — говорю я и протягиваю ей компресс. — Эта штука склеивает даже глубокие раны, поняла? Я хочу помочь.
— Тодд? — лает Манчи.
— Погоди, — говорю ему я и продолжаю: — Слушай, у тебя кровь хлещет. А я могу ее остановить, ясно? Только не вздумай бить меня палками.
Она смотрит. И смотрит. И смотрит. Я пытаюсь напустить на себя спокойный вид. Не знаю, зачем я пытаюсь ей помочь — она меня чуть не убила, — но я теперь вапще мало что знаю. Бен сказал, я найду ответы на болоте, но никаких ответов тут нет, только девчонка с кровоточащей раной: это я ударил ее ножом, она сама напросилась, но всетаки надо помочь ей — хоть какоето доброе и полезное дело.
Не знаю. Я не знаю, что делать, поэтому делаю вот что.
Девочка все еще смотрит на меня и тяжело дышит. Но она хотя бы не убегает и не шарахается в сторону, а едва заметно подставляет мне плечо, чтобы я мог дотянуться до раны.
— Тодд? — опять лает мой пес.
— Молчи, — говорю я. Еще не хватало опять ее напугать. От того, что я стою так близко к тишине, мое сердце готово разбиться вдребезги. Я чувствую это, меня как бутто затягивает в бездонную яму, как бутто кто-то зовет меня туда, и я падаю, падаю, падаю.
Но я беру себя в руки, так-то. Я беру себя в руки, прижимаю компресс к ее плечу и легонько тру глубокую рану — вскоре она немного затягивается, и кровь перестает идти.
— Ты поаккуратней, — говорю я. — Она не совсем заросла, только снаружи. Твое тело само залечит остальное, надо подождать, поняла?
Девчонка только смотрит.
— Ладно, — говорю я себе и остальным. Одно дело сделано, что теперь?
— Тодд? — лает Манчи. — Тодд?
— Больше никаких палок, договорились? — говорю я девчонке. — Не бей меня.
— Тодд? — опять Манчи.
— И само собой, меня зовут Тодд.
Неужто в свете заходящего солнца я замечаю крохотный намек на улыбку? Неужто?
— Ты… — Я как можно глубже, насколько позволяет тяжесть в груди, заглядываю в ее глаза. — Ты меня понимаешь?
— Тодд! — Манчи как бутто забеспокоился.
Я оборачиваюсь.
— Что?!
— Тодд! ТОДД!!!
И тут мы все слышим, в чем дело. Кто-то продирается сквозь кусты, ломая ветви и громко топая и… О черт, это Шум, чей-то Шум!
— Вставай! — кричу я девчонке. — Живо вставай!!!
Я хватаю рюкзак и закидываю за спину. Вид у девчонки испуганный, но вроде не чересчур, бежать может. Я ору: «ЖИВО!», хватаю ее за руку, уже не заботясь о порезе, и пытаюсь поднять ее на ноги, но вдруг становится поздно: раздается вопль, рык и грохот, как бутто падает целое дерево, и нам с девчонкой остается только обернуться. Это Аарон, он в ярости, он изувечен, и он несется прямо на нас.
