3
Бен и Киллиан
— Ну и где тебя носило, позволь узнать? — спрашивает Киллиан, как только мы с Манчи показываемся на дорожке. Он лежит на земле под нашим ядерным генератором, который стоит перед домом, и опять что-то чинит. Руки у него по локоть в смазке, на лице досада, а Шум жужжит как рой сумасшедших пчел, и я сам начинаю злиться, хотя только-только пришел домой.
— Я ходил на болото за яблоками, — говорю.
— Работы невпроворот, а наш мальчик решил поиграть. — Киллиан переводит взгляд на генератор. Внутри что-то лязгает, и он шипит: — Проклятье!
— Я не играл, а собирал яблоки, если ты не слышал! — говорю я, почти срываясь на крик. — Бен захотел яблок, вот и я пошел!
— Ага, — кивает Киллиан и снова смотрит на меня. — И где же тогда эти самые яблоки?
Разумеется, у меня их нет. Я даже не помню, когда уронил пакет, но это почти наверняка случилось из-за…
— Из-за чего? — перехватывает мои мысли Киллиан.
— Кончай подслушивать.
Он испускает фирменный вздох и заводится:
— Мы и так тебя не утруждаем, Тодд. — Вранье, ей богу. — Но вдвоем нам с фермой не управиться. — А вот это правда. — И даже если ты сделаешь все дела, на что я не надеюсь, — опять вранье, я на них с утра до вечера горбачусь, — все равно работы будет невпроворот. — Тоже правда. Наш город не растет, рабочих рук все меньше и меньше, помощи ждать неоткуда. — Слушай, когда тебе говорят.
— Слушай! — подтявкивает Манчи.
— Заткнись.
— Не смей так разговаривать с собакой, — осаживает меня Киллиан.
«А я не с собакой говорил», — думаю я четко и ясно, чтобы он точно услышал.
Киллиан буравит меня злобным взглядом, а я злобно таращусь на него — все как обычно, наш Шум пульсирует алым, ссорой и досадой. Мы с Киллианом никогда не ладили — добрым и понимающим всегда был Бен, — но последнее время мы собачимся постоянно, потомушто скоро я стану мужчиной и тогда никто не сможет мной командовать.
Киллиан закрывает глаза и громко дышит носом.
— Тодд… — начинает он, чуть понизив голос.
— Где Бен?
Его лицо становится еще злей.
— Через неделю начинается ягнение, Тодд.
Я пропускаю его слова мимо ушей и повторяю:
— Где Бен?
— Накорми и загони овец, а потом почини ворота, которые выходят на восточное пастбище. Последний раз говорю, Тодд Хьюитт. Я уже дважды просил тебя это сделать.
Я напускаю на себя непринужденный вид.
— Ну и как ты сходил на болото, Тодд? — язвительно спрашиваю я. — О, там было клево и весело, Киллиан, спасибо за заботу. Видел что-нибудь интересное? Странно, что ты спросил, Киллиан, потомушто без приключений и впрямь не обошлось. Это даже объясняет, почему у меня разбита губа, о которой ты, кстати, не спросил, но ведь мне нужно сперва накормить овец и починить клятый забор!!!
— Не ругайся, — говорит Киллиан. — Мне не до игр. Ступай и займись овцами.
Я стискиваю кулаки и сдавленно рычу, давая Киллиану понять, что больше не стану терпеть его идиотизм.
— Пошли, Манчи.
— Овцы, Тодд! — кричит Киллиан мне в спину. — С начала овцы!
— Да покормлю я твоих клятых овец, — бормочу я себе под нос и ускоряю шаг. Кровь стучит в голове, и Манчи начинает волноваться в ответ на мой яростный Шум.
— Овцы, Тодд! — лает он. — Овцы, овцы, овцы! Овцы, овцы, Тодд! Тихо! Тихо на болоте, Тодд!
— Заткнись, Манчи.
— Как это понимать? — произносит Киллиан таким тоном, что мы оба невольно оборачиваемся. Он уже сидит рядом с генератором, и все его внимание обращено на нас, Шум пронзает меня насквозь, точно лазер.
— Тихо, Киллиан! — лает Манчи.
— Что значит «тихо»? — Он испытующе смотрит на меня.
— Тебе-то какая разница?! — Я отворачиваюсь. — Овцы же некормлены!
— Подожди, — окликает он меня, но тут генератор опять начинает пищать, и Киллиан с криком «Черт подери!» возвращается к работе. Вопросительные знаки в его Шуме еще какоето время преследуют меня, но я ухожу в поле, и они становятся слабей.
Сволочь, какая же ты сволочь, думаю я, топая по ферме, только слова выбираю покрепче. Мы живем примерно в километре к северо-востоку от города. На одной половине фермы у нас овцы, а на другой — пшеница. За пшеницей ухаживать тяжелей, поэтому ею занимаются васновном Бен и Киллиан, а мне, как только ростом я стал выше овцы, поручили овец. Мне, а не нам с Манчи, хотя вапщето его подарили именно для этого: чтобы я сделал из него пастушью собаку. По понятным причинам — я имею в виду его тупость конечно же, — план не сработал.
Кормить, поить, стричь, принимать роды, даже кастрировать и забивать — все это приходится делать мне. Наше хозяйство и еще два обеспечивают шерстью и мясом весь Прентисстаун (раньше таких ферм было пять, а скоро станет две, потомушто мистер Марджорибэнк вот-вот сопьется и помрет). Тогда мы объединим наши стада. Точней, я объединю его стадо с нашим, как это было два года назад, когда исчез мистер Голт, и мне пришлось забивать, кастрировать, стричь, кормить, поить вдобавок и его овец. Думаете, мне сказали «спасибо»? Щас!
Меня зовут Тодд Хьюитт, думаю я, пытаясь успокоить свой Шум, потомушто дома он разбушевался еще сильней. Я почти мужчина.
— Овцы! — говорят овцы, когда я, не останавливаясь, прохожу через поле. — Овцы! Овцы! Овцы!
— Овцы! — лает Манчи.
— Овцы! — отвечают они.
Овцам тоже говорить не о чем — даже меньше, чем собакам.
Всю дорогу я прислушивался к Шуму Бена и наконец вычислил, на каком пшеничном поле и в каком углу он работает. Сев давно кончился, сбор урожая только через несколько месяцев, поэтому сейчас на поле делать особо нечего: только следить за исправностью генераторов, ядерного трактора и молотилок. Вы могли подумать, что в это время года Бен и Киллиан помогают мне с овцами, но нет, ничего подобного.
Шум Бена доносится от арасительной трубы — насвистывает песенку. Я резко поворачиваю и иду к нему через все поле. Шум Бена — не то, что Киллиана. Он в сто раз спокойней, четче и другого цвета (видеть его нельзя, но если Шум Киллиана кажется красноватым, то у Бена он синий или иногда зеленый). Они вапще разные, как огонь и лед, Бен и Киллиан, — мои типа родители.
Вапщем, история такая: моя мама дружила с Беном еще до отбытия в Новый свет, они оба были прихожанами одной церкви, когда поступило предложение покинуть старую планету и колонизировать другую. Ма уговорила па, Бен уговорил Киллиана: так их корабли очутились здесь и была основана наша колония. Ма и па разводили овец, а на соседней ферме Бен с Киллианом выращивали пшеницу, и все жили счастливо и дружно, сонце никогда не заходило, мужчины и женщины пели песни, любили, никогда не болели и не умирали.
По крайней мере именно эту историю я вижу в их Шуме, но как знать, что было на самом деле? Потомушто когда я родился, все вдруг изменилось. Спэки выпустили микроб, убивший всех женщин и мою ма, потом началась война, мы ее выиграли, но Новому Свету вапщемто пришел конец. Я тогда был совсем крохой и ничего не понимал. Нас, детей, осталась целая куча, зато взрослых — всего-то полгорода мужчин. Поэтому многие дети умерли, а мне, считай, повезло, потомушто Бен и Киллиан взяли меня к себе, кормили, поили, воспитывали, учили и вапще всячески не давали умереть.
Словом, я как бы их сын. Ну не совсем «как бы», но и не сын. Бен говорит, что Киллиан на меня орет, потомушто волнуется. Если это правда, то более странного способа проявлять заботу я не видел — по-моему, никакая это не забота, если хотите знать мое мнение.
Бен — совсем другой, не то что Киллиан. Он добрый, а в Прентисстауне добрых людей не водится. Все мужчины этого города, все сто сорок пять, даже новоиспеченные, которым только недавно исполнилось тринадцать, даже Киллиан (хоть и в меньшей степени), в лучшем случае меня игнорируют, а в худшем — поколачивают, поэтому большую часть времени я стараюсь вести себя так, чтобы на меня не обращали внимания.
Бен другой. Я не стану его описывать, не то вы подумаете, что я сопливая девчонка. Только скажу, что я никогда не знал своего па, но если бы однажды утром меня попросили выбрать себе отца из всех мужчин — мол, давай, выбирай, кого хочешь, — то мой выбор, скорее, пал бы на Бена.
Он что-то насвистывает, а когда я подхожу — я его не вижу, и он не видит меня, — мелодия меняется, потомушто он меня почувствовал и теперь свистит нарочно, чтоб я узнал песню: Как-то ранним утром на истоке дня… Якобы это была любимая песня моей мамы, но я думаю, это его любимая, потомушто он пел ее мне с самого детства, сколько я себя помню. Моя кровь еще бесится из-за Киллиана, но я сразу начинаю успокаиваться.
Да-да, пусть песня для малышей, плевать я на это хотел, заткнитесь!
— Бен! — лает Манчи и принимается скакать вокруг арасительной установки.
— Привет, Манчи, — слышу я, поворачивая за угол. Бен чешет Манчи за ухом, а тот от удовольствия закрыл глаза и стучит задней лапой по земле. Хоть Бен уже давно вычислил по моему Шуму, что я опять поцапался с Киллианом, он ничего про это не говорит, только здоровается:
— Привет, Тодд.
— Привет, Бен. — Я впираюсь взглядом в землю и пинаю валяющийся под ногами камень.
В Шуме Бена яблоки, и Киллиан, и ты так вырос, и опять Киллиан, и рука ужасно чешется, и яблоки, и ужин, и Господи, какая теплынь, и все это звучит так непринужденно, ненавязчиво, как бутто в жаркий день купаешься в прохладном ручье.
— Успокоился немного, Тодд? — наконец говорит Бен. — Напоминал себе, кто ты?
— Ага, — отвечаю. — Не пойму только, чего он так на меня напустился? Почему нельзя просто поздороваться, а? Не успеешь домой зайти, как тебе с порога: «Я знаю, что ты виноват, и житья не дам, пока не узнаю и чем».
— Такой уж у нас Киллиан, что поделать. Ты ведь его знаешь.
— Вот все время ты так говоришь. — Я срываю зеленый пшеничный колосок и сую в рот, не глядя на Бена.
— Яблоки дома оставил?
Я смотрю на него и жую колосок. Он прекрасно знает, что яблоки не дома.
— И на то есть причина, — вслух говорит он, все еще почесывая Манчи за ухом. — Есть причина, которую я не могу уловить.
Он пытается прочесть мой Шум, пытается извлечь из него правду — для большинства мужчин это прекрасный повод начать драку, но мне плевать, это ведь Бен. Пусть читает.
— Аарон?
— Да, я встретил Аарона.
— Это он тебе губу разбил?
— Ага.
— Вот сукинсын! — Бен хмурится и делает шаг вперед. — Пожалуй, я схожу и перекинусь словечком с нашим проповедником.
— Нет, — останавливаю его я. — Не надо. Ты только хуже сделаешь, а мне совсем не больно.
Бен осторожно берет меня за подбородок и внимательно осматривает рану.
— Вот сукинсын, — тихо повторяет он и трогает разбитую губу.
Я отшатываюсь.
— Да ерунда, говорю!
— Держись от него подальше, Тодд Хьюитт.
— Думаешь, я спецально на болото побежал, чтоб его там встретить?
— Он скверный человек.
— Ну надо же, черт возьми, спасибо за полезные сведения, Бен!
Тут я улавливаю в его Шуме фразу один месяц и что-то новое, совсем мне не знакомое, но он быстро прикрывает это другими мыслями.
— Что происходит, Бен? — говорю я, оборачиваясь. — Что не так с моим днем рождения?
Он улыбается, и на секунду мне чудится, что улыбка эта какая-то тревожная.
— Сюрприз. Поэтому не ройся в моем Шуме, пожалуйста.
Хотя я почти мужчина и почти с Бена ростом, он все равно немного нагибается ко мне: не слишком близко, в самый раз, чтобы я не чувствовал себя неловко. Я чуть-чуть отвожу взгляд. И хотя это Бен, хотя я доверяю этому человеку больше, чем всем остальным в нашем гнусном городишке, и хотя он спас мне жизнь и спасет снова, если придется, я все равно не горю желанием открывать ему Шум, потомушто при мысли о случившемся на болоте грудь отчего-то спирает.
— Тодд? — Бен приглядывается ко мне.
— Тихо, — тявкает Манчи. — Тихо на болоте.
Бен смотрит на Манчи, потом переводит мягкий, полный тревоги взгляд на меня.
— О чем он, Тодд?
Я вздыхаю.
— Мы видели на болоте одну штуку. Ну, не то чтобы видели, оно спряталось, но это было вроде дыры в Шуме, какая-то пустота…
Я умолкаю, потомушто Бен перестал слушать мой Шум. Я открыл ему свои мысли и вспоминаю случившееся как можно правдивей, а он почему-то уставился на меня ожесточенным взглядом, и сзади доносится Шум Киллиана: тот идет по полю и испуганно зовет нас c Беном, и Шум Бена тоже начинает немного жужжать от волнения, а я все продолжаю вспоминать ту дыру, только тихо, тихо, как можно тише, чтобы меня не услышали в городе. Киллиан все еще идет к нам, а Бен просто смотрит, смотрит на меня, пока я наконец не выдерживаю:
— Это спэки? — спрашиваю я. — Спэки вернулись?
— Бен! — орет Киллиан, шагая к нам через поле.
— Мы в опасности? — не унимаюсь я. — Будет война?
Но Бен только выдавливает «О господи!», очень тихо, потом повторяет и тут же, не двигаясь и не сводя с меня глаз, говорит:
— Тебе надо бежать. Бежать прямо сейчас.
