32
Вниз по реке
Плеск воды.
И птичье пение.
Где безопасно? поют они. Где безопасно?
А за чириканьем звучит музыка.
Клянусь, это музыка.
Многослойная, мелодичная, странно знакомая…
На фоне черноты возникает свет… Простыни света, белого и желтого.
И мне тепло.
Вокруг что-то мягкое.
А рядом тишина, как никогда громкая.
Я открываю глаза.
Я лежу в кровати под одеялом в небольшой квадратной комнатке с белыми стенами. В открытые окна льется солнечный свет. Снаружи доносится плеск реки и пение лесных птиц (и музыка… так ведь? это же музыка?). Несколько секунд я не могу сообразить, где я, кто я и что случилось и почему так болит моя…
И тут я вижу Виолу. Она свернулась калачиком в кресле напротив моей кровати и спит, дыша открытым ртом.
Я все еще не могу пошевелить губами и произнести ее имя, но мой Шум, видимо, делает это за меня, причем довольно громко: веки Виолы начинают дрожать, она ловит мой взгляд, вскакивает с кресла и стискивает меня в объятьях, такшто мой нос впечатывается в ее ключицу.
— Ох, господи, Тодд! — восклицает Виола. Она так меня сжимает, что даже больно.
Я кладу руку ей на спину и вдыхаю аромат.
Цветы.
— Я уж думала, ты никогда не очнешься! Я боялась, что ты умер!
— А разве я не умер? — хриплю я, пытаясь вспомнить…
— Ты был очень болен, — говорит Виола, откидываясь на спинку кресла, но колени с моей кровати не убирает. — Очень-очень. Доктор Сноу не знал, выживешь ты или нет, а уж если доктор в таком признается…
— Что за доктор? — спрашиваю я, осматриваясь. — Где мы? В Хейвене? Что это за музыка?
— Мы в городке под названием Карбонел-даунс, — говорит Виола. — Мы приплыли по реке и…
Она умолкает и видит, что я смотрю в изножье кровати.
Туда, где нету Манчи.
Я все вспоминаю.
В горле застревает огромный ком. В своем Шуме я слышу лай Манчи. «Тодд?» — говорит он, не понимая, с какой стати я его бросаю. Тодд? именно так, с вопросительным знаком, удивляясь, что я ухожу без него.
— Он умер, — говорю я как бы сам себе.
Виола вроде хочет что-то сказать, но ее глаза наполняются слезами, и она только кивает — вот и правильно, вот и хорошо, не надо ничего говорить.
Он умер.
Мой пес умер.
И я понятия не имею, что тут можно сказать.
— Неужели я слышу Шум? — спрашивает чей-то голос, впереди которого тоже летит Шум, и у изножья моей кровати открывается дверь. Входит мужчина — очень большой мужчина, высокий и широкий, в толстых очках, из-за которых кажется, что глаза у него все время навыкате. Еще у него встрепанные волосы и растерянная улыбка, а Шум так полон радости и облегчения, что мне хочется выползти в окно, ей-богу.
— Доктор Сноу, — говорит Виола, слезая с моей кровати и освобождая место для врача.
— Очень рад наконец с тобой познакомиться, Тодд, — приветствует меня доктор Сноу, широко улыбаясь и садясь на краешек кровати. Он достает из кармана халата какой-то хитрый прибор: два наконечника засовывает себе в уши, а один без спросу прикладывает к моей груди:
— Вдохни-ка поглубже.
Я ничего не делаю, только молча смотрю на него.
— Я проверю, очистились ли твои легкие, — поясняет он, и тут до меня коечто доходит: акцент у него практически как у Виолы. В Новом свете я такого еще не слыхал. — Ну не совсем такой же, — говорит врач в ответ на мое удивление, — хотя действительно похож.
— Это доктор Сноу тебя вылечил, — добавляет Виола.
Я ничего не говорю и делаю глубокий вдох.
— Замечательно. — Врач прикладывает кончик устройства к другой части моей груди. — Еще раз.
Я выдыхаю и вдыхаю снова. Наконец-то я могу набрать полные легкие воздуха.
— Ты был очень серьезно болен, — говорит врач. — Я не знал, сможешь ли ты выкарабкаться. До вчерашнего дня у тебя даже Шума не было. — Он смотрит мне в глаза. — А такого я уже очень давно не видел.
— Пожалуй, — говорю я.
— Да и спэки много лет ни на кого не нападали. — На это я ничего не отвечаю, только молча дышу. — Молодец, Тодд! Теперь сними рубашку, пожалуйста.
Я перевожу взгляд с него на Виолу.
— А, я подожду снаружи, — спохватывается она и выходит из комнаты.
Я тянусь за спину, снимаю рубашку и замечаю, что боли между лопатками больше нет.
— На рану пришлось наложить несколько швов, — говорит доктор Сноу, подходит ко мне сзади и прикладывает устройство к спине.
Я дергаюсь:
— Ой, холодно!
— Она от тебя ни на шаг не отходила, — продолжает врач, прослушивая мои легкие в разных местах. — Даже спала тут.
— И долго я здесь пробыл?
— Севодня пятое утро.
— Пять дней?! — вскрикиваю я, и он едва успевает кивнуть, как я уже сбрасываю с себя одеяло и выбираюсь из кровати. — Нам надо идти, — говорю я, немного пошатываясь, но всетаки стою.
Голова Виолы высовывается из-за двери.
— Я пыталась им объяснить!
— Здесь вам ничто не угрожает, — говорит доктор Сноу.
— Ага, где-то я уже это слышал. — Я с надеждой смотрю на Виолу, но та только хихикает. До меня доходит, что я стою перед ней в одних дырявых трусах, которые прикрывают далеко не все, что положено.
— Эй! — вскрикиваю я, закрывая руками важные места.
— Скажу иначе: здесь опасности не больше, чем и любом другом месте. — Доктор Сноу протягивает мне штаны из груды выстиранной одежды на стуле. — Во время войны наш город оказался на главном фронте. Мы знаем толк в обороне.
— Вы воевали со спэками. — Я отворачиваюсь от Виолы и натягиваю штаны. — А тут люди. Тыща людей.
— Это только слухи, — возражает доктор Сноу. — По факту у них не может быть такой армии.
— Ничего не знаю о фактах, — говорю я, — но у них есть ружья.
— У нас тоже.
— И лошади.
— У нас тоже.
— А есть кому встать на их сторону? — с вызовом спрашиваю я.
На это врачу нечего ответить — вот и славно. Верней, скверно. Я застегиваю штаны.
— Нам пора.
— Ты должен отдыхать.
— Мы не можем сидеть тут и поджидать армию. — Я машинально поворачиваюсь за поддержкой к Виоле и Манчи.
На миг мой Шум наполняет комнату громким собачьим присутствием: Манчи скачет на месте, тявкает, просится «ка-ка» и тявкает снова.
И умирает.
И мне снова нечего сказать.
(Он умер, умер.)
Внутри у меня пусто. Сплошная пустота.
— Никто ни к чему тебя не принуждает, Тодд, — ласково произносит доктор Сноу. — Но старейшины деревни хотели бы с тобой поговорить, пока ты не ушел.
Я стискиваю зубы.
— О чем?
— Нам пригодятся любые сведения, которые могут помочь.
— Да чем тут поможешь? — вопрошаю я, хватая рубашку. — Армия придет, перебьет всех жителей, которые не встанут на ее сторону, и дело с концом.
— Это наш дом, Тодд, — говорит доктор Сноу, — и мы будем его защищать. Другого выхода у нас нет.
— Тогда на меня не рассчитывайте… — начинаю я.
— Пап? — перебивает меня детский голосок.
В дверях рядом с Виолой стоит маленький мальчик.
Самый настоящий мальчик.
Он смотрит прямо на меня, глаза широко распахнуты, а Шум такой смешной, яркий, просторный… Я разбираю в нем слова тощий, шрамы и спящий мальчик, и множество теплых чувств к отцу, выраженных единственным словом папа, которое он твердит на разные лады, и в этом слове все: признание в безграничной любви и расспросы обо мне.
— А… привет, малыш! — говорит доктор Сноу. — Джейкоб, это Тодд. Видишь, очнулся!
Сунув в рот палец, Джейкоб поднимает на меня серьезный взгляд и легонько кивает.
— Коза не доится, — тихо говорит он.
— Правда? — Доктор Сноу встает. — Что ж, пойдем и попробуем ее уговорить, а?
Папа папа папа, стучится в Шуме Джейкоба.
— Я схожу посмотрю на козу, — обращается ко мне доктор Сноу, — а потом соберу старейшин.
Я не могу оторвать взгляд от Джейкоба. А он от меня.
Так близко я детей еще не видел, даже в Фарбранче.
Какой же он кроха!
Неужели я тоже был таким крохой?
— Приведу старейшин сюда, — не умолкает доктор Сноу, — тогда и посмотрим, сможешь ты нам помочь или нет. — Он нагибается все ниже, пока не ловит мои взгляд. — И сможем ли мы помочь вам.
Шум у него искренний и доверительный. Мне кажется, он говорит правду. И еще мне кажется, что он ошибается.
— Может быть, — улыбается врач. — А может, и нет. Ты еще даже не видел нашу деревню. Пойдем, Джейк. — Он берет сына за руку. — На кухне есть еда. Ты наверняка умираешь с голоду. Я вернусь через час.
Я подхожу к двери и провожаю его взглядом. Джейкоб с пальцем во рту до последнего оглядывается на меня, пока они с папой не выходят из дома.
— Сколько ему лет? — спрашиваю я Виолу, все еще глядя в коридор. — Даже не знаю, как определить такой возраст.
— Четыре годика. Он мне уже раз триста это сказал. Маловат еще для дойки коз, а?
— В Новом свете совсем нет.
Я оборачиваюсь: Виола стоит, уперев руки в боки, и очень серьезно на меня смотрит.
— Пойдем есть. Надо поговорить.
