Идея оставить Миранду в Сетон-Блейзе принадлежала, разумеется, Милдред, но понравилась всем. Понравилась Миранде, потому что это означало лишние каникулы, понравилась Феликсу, потому что это означало возможность получше познакомиться с девочкой и обеспечивало частые посещения Энн, понравилась самой Энн (как он надеялся — по тем же причинам), понравилась Хамфри, потому что Пенну теперь требовалось утешение, понравилась Милдред, потому что пришла в голову ей, а не кому-нибудь другому. Только Пенн помрачнел.

Срочно вызванный врач нашел у Миранды сильное растяжение связок и предписал полный покой; взрослым он потом объяснил, что больше всего опасается нервного шока. Миранду устроили на широком диване в библиотеке, и оттуда она, сначала очень весело, командовала всем домом, поглощая вдобавок к обычной еде невероятное количество кофе, печенья, шоколада, пирожков и мороженого.

Феликс пребывал в каком-то странном состоянии. Он был сильно влюблен. Со смешанным чувством радости и смятения он замечал, с какой устрашающей быстротой его тихая и разумная (как ему казалось задним числом) любовь к Энн превращалась в страсть, сотрясавшую его бурными, опустошающими порывами. Открыв Энн свою любовь, он изменил весь мир. Он стал другим человеком, и Энн стала другая, и местность, в которой они обитали, была не прежняя. Однако же среди этого нового пейзажа они, сами тому удивляясь, продолжали узнавать друг друга и за это держались, когда возникала опасность споткнуться.

У Феликса радость, в общем, перевешивала страх. Влюбляясь, молодеешь, и Феликс поддался этому омолаживающему процессу, как приятному курсу лечения. Успокаивала его и отсрочка, во время которой внешние факторы работали на него. Он бросил в воду камень и теперь смотрел, как расходятся круги. Минутами он сам дивился своей дерзости. Однако ему казалось, что его поспешность, хотя и граничила с насилием, сама по себе заслуживает награды. Он как бы внушал Энн свою волю на расстоянии, и могущественная любовь делала его в собственных глазах великаном, вселяла уверенность в удаче.

Что касается того, насколько быстро все пойдет дальше, то Феликс был как в лесу. Он сказал Энн — теперь это казалось ложью, и притом глупейшей, — что ни на что не рассчитывает. Сказал, что не хочет её торопить, и дал понять, что готов, если потребуется, ждать годами. Иногда он и вправду пытался запастись терпением, приготовиться к долгой осаде. Но силы его непрерывно подтачивал соблазн немедленного штурма, и не раз он ловил себя на мысли, что все можно уладить в какие-нибудь несколько месяцев или даже недель. Он старался поменьше думать о том, что думает Энн. Пока что они, не сговариваясь, избегали касаться жгучей темы, да и вообще редко оставались вдвоем. Но Феликс невольно наблюдал за ней в ожидании любовных сигналов и порой, встречая её взгляд, чувствовал, что не мог ошибиться в его значении. Он угадывал, он почти видел, как в ней работают силы, благоприятствующие ему. Он ждал и, поскольку все расписание его сдвинулось, ничего не мог предпринять, ничего спланировать. Он не писал Мари-Лоре и через некоторое время решил, что его молчание заменит письмо и само по себе явится нужным ответом.

Через два-три дня после того, как блестящая идея Милдред была воплощена в жизнь, она стала казаться уже не столь вдохновенной, и Феликс наперекор своим надеждам ощутил легкую нервную меланхолию. Погода изменилась, похолодало. Сад мок под дождем, в окна заглядывал невеселый желтоватый свет. В доме уже днем зажигали лампы, в библиотеке топился камин, а Миранда зябла и требовала пледов. Энн каждый день гоняла „воксхолл“ взад-вперед по лужам, сквозь проливные дожди. Она сидела с Мирандой в библиотеке, иногда в обществе Феликса, иногда без него. Она казалась как никогда поглощенной своей дочерью, и у Феликса, даже когда он потом оставался вдвоем с Энн, было беспокойное ощущение, что этот таинственный бесенок за ним надзирает. Энн хандрила и нервничала; однако он усматривал достаточное поощрение в её немых взглядах, в пожатиях руки и в том, что она в своей беспомощности все чаще обращалась к нему по всяким практическим вопросам.

Милдред тоже не на шутку захандрила. Предложив оставить Миранду у себя, она сочла свою миссию выполненной, а все заботы о девочке, заведомо ей несимпатичной, возложила на Феликса. Казалось, она вдруг перестала надеяться и согласилась постареть. Она и впрямь постарела, выглядела более слабой, менее жадной до жизни. Вести о Хью, притом какие-то скучные, доходили только через Энн; все его время без остатка было занято делами в Лондоне, и, хоть он был явно огорчен происшествием с внучкой, выразилось это лишь в том, что он заказал для неё у Хэчерда полный комплект романов Джейн Остин — современное издание в кожаных переплетах. У Милдред словно бы не осталось энергии даже на то, чтобы интересоваться успехами Феликса, и разговаривали они теперь мало. Она с увлечением послала его в бой, но следить за дальнейшими перипетиями отказалась. У неё словно пропал всякий интерес к тому, что с ним будет, и она, после стольких поощрений и напутствий, предоставила ему выкарабкиваться своими силами. Она устранилась, и ему недоставало её.

И Хамфри хандрил. Феликсу всегда, ещё с тех пор, как его сестра вышла замуж, было трудно поверить в Хамфри. Зять казался ему загадочным человеком, в чем-то ничтожным, в чем-то слишком уж замечательным. Какая-то черта в Хамфри восхищала его, не поддаваясь определению, — возможно, храбрость или роднящее его с художником презрение к условностям. Особенно он поразил Феликса в пору своей катастрофы, которую пережил так иронически-спокойно, точно поистине был выше превратностей судьбы. Но в то же время Феликс считал его ничтожеством. Объяснялось это отчасти тем, что он не мог поверить в однополую любовь. Сколько раз Милдред, защищая мужа, к которому была до странности глубоко привязана, внушала ему, насколько это серьезно, и в то, что Хамфри способен страдать, Феликс верил, даже видел это. Но он не мог усмотреть в эксцентрических дружбах Хамфри никакой связи с человеческим сердцем, и внутри его образа Феликсу чудилась холодная пустота.

Что Хамфри страдает — это было сейчас очевидно, и Феликс на слово верил Милдред, что причиной тому Пенн, хотя воображение его в тех редких случаях, когда у него выдавалось время заняться невзгодами Хамфри, отказывалось как-либо реагировать на эту нелепую идею. Пока Миранда жила в Сетон-Блейзе, Хамфри несколько раз наведался в Грэйхеллок и всякий раз возвращался как в воду опущенный. Он и Милдред словно заключили некий тайный союз, в котором Феликсу не было места. Они часто, почти как влюбленные, держались за руки и вели беседы, которые с приходом Феликса разом обрывались. О чем они совещаются, какие темы обсуждают — об этом он не имел представления. В конце концов Хамфри отбыл в Лондон, а Милдред хмуро уединилась в своей комнате.

Миранда после первых дней, проведенных в лихорадочном возбуждении, пополнила собой этот мрачный ансамбль. Она ничего не читала, кроме газет, а о присланных от Хью романах Джейн Остин сказала только, какие у них приятные переплеты, и отложила в сторону. Часами она лежала на диване, кутаясь в плед, глядя на дождь и утешаясь то пирожком, то конфетой. Кто-нибудь, обычно Феликс, должен был занимать её разговорами. Ему казалось, что в ней кроется какая-то непонятная болезнь, и, посоветовавшись с Энн, он ещё раз пригласил врача. Энн подумала, не заболевает ли Миранда краснухой, но врач не обнаружил никаких симптомов, опять упомянул о шоке и бодро распростился, согласившись выпить на дорогу бокал хереса.

Разговаривать с Мирандой было трудно, но Феликс не отступался. Он не привык иметь дело с детьми и порой, прислушиваясь к себе, находил взятый им тон веселого дядюшки до противности фальшивым. Он и не надеялся, что производит хорошее впечатление, и отношения их оставались натянутыми. В то же время его не покидало чувство, что она предъявляет к нему какие-то непосильные требования. Он все ещё не знал в точности, сколько ей лет, и не решался признаться Энн в столь позорном невежестве. Но и теперь, уже решив, что вся эта затея была прискорбной ошибкой, он считал своим долгом поближе познакомиться с девочкой. На беду, очень уж много было запретных тем — хотя бы все, что касалось её отца и матери. Оставались, насколько представлял себе Феликс, книги, школа, животные, природа и те немногие общие знакомые, которых можно было упоминать безнаказанно. Эти темы он скоро исчерпал и поневоле начал сначала, тщетно пытаясь заинтересовать Миранду сокровищами библиотеки, состоявшими преимущественно из исторических трудов, которые принадлежали ещё его отцу, тоже военному. Впрочем, он не очень надеялся, что Миранду, оставившую без внимания „Гордость и предубеждение“, особенно увлечет „Возвышение Голландской республики“ Мотли.

В отчаянии Феликс решил, что какое-то чтение он все же должен ей раздобыть, хотя бы для того, чтобы дать себе передышку, и с этой целью отправился однажды в Кентербери. Но в книжных лавках ничто его не вдохновило. Наконец он купил в киоске целую кипу всевозможных журналов в надежде, что девочка хоть ненадолго ими займется. Тут его осенила ещё одна счастливая мысль. Нужно купить ей куклу. Сколько бы Миранде ни было лет, играть в куклы она еще, безусловно, любила, и по её заказу ей было доставлено из Грэйхеллока изрядное количество её „маленьких принцев“. Разумеется, для такой разборчивой девицы кукла требовалась не простая, и Феликс даже подумал, не съездить ли в Лондон к „Харродз“. Но в первом же магазинчике в Кентербери ему попалась оригинальная вещица, очень, на его взгляд, подходящая. Это была мягкая кукла в парадном гвардейском мундире, при сабле и в весьма убедительной медвежьей шапке. Феликс был доволен. Если он неспособен развлечь Миранду беседой, то хоть доставит ей удовольствие. Ведь он как-никак добивается её благосклонности, а в таких случаях полагается делать подарки. Ибо Феликс всегда помнил о том, какое влияние враждебно настроенная Миранда могла оказать на его сватовство.

Утром было пасмурно и ветрено, когда же он вернулся в Сетон-Блейз, снова шел дождь. Энн приезжала без него, но они условились по телефону, что вечером он у неё побывает. Он надеялся, что его заботы о Миранде её порадуют. С куклой, засунутой в карман плаща, он вошел в библиотеку.

Зажженные лампы и огонь в камине придавали комнате зимний вид, не вязавшийся с желто-зеленым светом в окне и пышной зеленью мокрого сада. Дождь порывами проносился над лужайкой и хлестал в стекла. Феликс поеживался: ныло плечо — может быть, от ревматизма, а может, от ушиба, полученного, когда он, бросившись ловить Миранду, столкнулся с Пенном.

Миранда, как всегда, полулежала на диване без всякого дела. Спину её подпирали подушки, ноги были накрыты пледом. Перед тем она, видно, вся извертелась, так что несколько кукол провалилось глубоко между ней и спинкой дивана. Их недовольные лица выглядывали из-за пледа.

— Слава богу, хоть кто-то наконец пришел, — сказала Миранда, — а то мне было так скучно.

„Кто-то пришел“, а не „вы пришли“, подумал Феликс уныло. Но он порадовался, что привез ей куклу.

— Выпейте со мной чаю, — предложила Миранда, указывая на столик. — Я нарочно попросила подать лишнюю чашку на случай, если кто-нибудь явится.

— Спасибо, не хочется. А ты пей — не стесняйся.

— Я уже давным-давно напилась, — сказала она и раздраженно откатила столик.

Феликс взял стул и подсел к ней, ощущая обычную связанность, словно прилипшую к лицу притворно-веселую маску.

— Ну, как мы сегодня?

— Ужасно.

Феликс засмеялся:

— Так-таки ужасно?

Ему стало не по себе от её по-детски пытливого взгляда. Она откинулась на подушки, томная, бледная, но щеки её чуть румянились, и Феликс опять подумал о краснухе. Надо бы смерить ей температуру, но всякое мало-мальски конкретное проявление заботливости отпугивало его как нечто непристойное. И сейчас близость её ещё почти детского тела, слабого и белого, как беспомощная личинка, вызывала чувство брезгливости, чуть не отвращения. Ее клетчатое платье с аккуратным белым воротничком было совсем девчоночье, а лицо не детское; и не женское это лицо, скорее бесстрастный, невинно-жестокий лик какого-то мифологического существа, маленькой лесной полубогини. Нет, подумал он, никогда мне её не завоевать.

— Я побывал в Кентербери, — сказал он, чтобы нарушить молчание.

— Я знаю. Вы говорили, что поедете.

— Разве? Ну так. Нога, надеюсь, получше?

— Нет, Феликс, очень скверно.

Она редко называла его по имени. Как всегда в таких случаях, растерявшись, он поднял голову, встретил все тот же взгляд и отвел глаза. Конечно, в лице у неё много общего с Энн — бледность, тонкая линия носа и губ, налет чуть ущербного аристократизма. Только у Энн выражение было всегда озабоченно-рассеянное, Феликс видел за ним её постоянную тревогу о других. А лицо Миранды, так часто выражавшее торжествующую насмешку, и сейчас, в покое, некую упрямую агрессивность, скорее, вызывало в памяти наглость её отца; и Феликс, на мгновение ощутив дух Рэндла, витающий поблизости, чуть не отшатнулся от нее.

Устыдившись своих мыслей, он сказал бодрым тоном:

— Давай-ка спасать твоих кукол, а то ты их совсем раздавишь. — Он протянул руку и попытался вытащить кукол из их неудобного убежища.

— Не надо! — сказала Миранда. Оттолкнув его руку, она стала сама вытаскивать кукол. Каждую она сердито встряхивала, точно хотела наказать.

Какой я нескладный с детьми, печально подумал Феликс. Наверно, я её только злю, да и сам ничего не выигрываю. Он нащупал куклу в кармане. Было как-то боязно её подарить.

Миранда сидела, апатично уставившись на своих кукол.

Феликс сказал:

— Я сегодня вечером буду в Грэйхеллоке. Привезти тебе что-нибудь? Еще парочку этих… маленьких принцев?

— Нет, не нужно, спасибо. — И добавила яростно, не отрывая взгляда от кукол: — Хоть бы он провалился, этот чертов Грэйхеллок.

— Что это ты, — сказал Феликс, удивленный, немного шокированный этим взрывом. — Чем тебе не угодил бедный Грэйхеллок?

— Там никогда ничего не случается.

В свете недавних событий суждение это показалось Феликсу странным.

— А я думал, где ты, там всегда что-нибудь случается. — В этом смысле ты вся в отца, закончил он про себя. Не завидую я тем молодым людям, которые в тебя влюбятся. И тем, которых ты сама полюбишь.

Она только покачала головой и стала рассаживать кукол на пледе, оправляя им юбки.

— И что на тебя нашло, когда ты спрыгнула с дерева? — спросил Феликс. Он вдруг ощутил злость на эту неласковую девчонку и смутное желание отшлепать её. Ему не понравилось то, что она сказала о своем доме.

Миранда посмотрела на него, и в лице её он увидел некую перетасовку душевных элементов — словно перемена декораций за прозрачным занавесом. Она насторожилась, выглядела собраннее, старше.

Помолчав, она сказала:

— Мне в ту минуту было совершенно все равно, жить или умереть. Это вас удивляет?

Ее снисходительно-вежливый тон ещё больше разозлил Феликса.

— Не особенно, — ответил он. — Такие ощущения вообще свойственны юности. Только едва ли тебе было совсем все равно. — И подумал: а между прочим, она все-таки рисковала жизнью.

— Это было очень нехорошо? — спросила она как маленькая, точно напрашиваясь на выговор.

— По-моему, да. Ты могла серьезно покалечить себя или кого-нибудь другого. И маму свою напугала до полусмерти.

— Да, я поступила очень дурно, — сказала Миранда с удовлетворением. — Как, по-вашему, правда, моя мама прелестная?

Феликс с трудом подавил желание дать ей шлепка.

— Да, — сказал он, — очаровательная. — И чтобы пресечь дальнейшие невыносимые высказывания, продолжал: — И откуда у тебя такое безразличие к жизни? Во многих отношениях тебе живется совсем неплохо. — Глупею я от злости, подумал он. Какой девочке может житься неплохо, если она дочь Рэндла.

Миранда посмотрела на него. Ее большие карие глаза поблескивали, ожившее лицо играло. Потом она отвернулась.

— Иногда мне кажется, что жить дальше нет смысла. Ведь все равно мы все скоро взлетим в воздух. Уж лучше умереть молодой, по своей воле, чем потом медленно умирать от лучевой болезни.

Тон был все ещё снисходительный, но слова её потрясли Феликса. Он в самом деле держался с ней глупо. Только бы она этого не заметила.

— Я считаю, — сказал он, — что жизнь нужно воспринимать как работу. Вот как в армии. Ступай, куда пошлют, делай, что приказано.

— Но вы-то так не делаете. — Теперь в её взгляде была озорная насмешка. — Вы-то можете выбирать себе работу, можете и в Индию поехать, и остаться в Англии.

Хитра девчонка, и все-то ей известно!

— Да, — сказал Феликс, — на этот раз мне повезло. Обычно так не бывает.

— А я хочу, чтобы мне везло всегда.

— Ты ещё мала, — сказал он, немного утомленный этим спором. — Самое важное в жизни — это другие люди, уже по одному этому нельзя уходить из жизни, когда заблагорассудится. „Мы члены друг другу“, как говорится в богослужении. Но может быть, ребенку этого не понять.

— А я разве ребенок? — спросила Миранда, сгребая кукол в охапку и не отпуская его взгляда. В глазах её был упрямый вызов.

Феликс опешил:

— О черт, ну конечно, ребенок!

Оба рассмеялись.

— И кстати, — сказал он не совсем уверенно, — у меня есть для тебя подарок.

Он вытащил куклу из кармана и поставил на диван, прислонив к колену Миранды.

Этого она не ожидала. Минуту она смотрела на подарок, приоткрыв рот, выронив остальных кукол. Потом перевела взгляд на Феликса, и теперь в глазах её была мрачная ярость, которую он не смог бы объяснить. Снова обратившись к кукле, она взяла её в руку, медленно потянула к себе, как будто хотела прижать к груди, потом уронила на колени. Всхлипнула, отвернулась, уткнулась лбом в спинку дивана. Еще несколько всхлипов, подрагивающие плечи. Потом она выпрямилась, вытерла глаза, в которых почти не было слез, и сказала сухо:

— Спасибо, Феликс.

Феликс с удивлением наблюдал эту забавную, явно разыгранную маленькую драму. Никогда ему не понять Миранду. Он украдкой взглянул на часы.