Эффингэм поплотнее закутался в пальто и вошел в зал ожидания. Нужно было еще немного подождать прихода поезда. В темной комнате горел небольшой огонь. День был серый, мрачный, в воздухе ощущалось приближение зимы.

Эффингэм покинул Райдерс два дня назад. После похорон он почувствовал, что не в состоянии оставаться в доме, и уехал, чтобы побыть наедине с собой в рыбацкой гостинице в Блэкпорте. Это пребывание оказалось любопытным и не лишенным приятности, вокруг ощущался праздник. Он прогуливался по набережной, наблюдая за рыбачьими лодками, и, размышляя, часами просиживал в баре. Он хорошо ел и в общем чувствовал себя лучше. Сегодня такси привезло его назад. Небольшая железнодорожная линия из Блэкпорта обслуживала только аэродром, поэтому пришлось вернуться на более северную станцию, проехав по дороге между Гэйзом и Райдерсом. При сером и дождливом, но тем не менее прозрачном свете он бросил прощальный взгляд на оба дома. Они сердито смотрели на него, как Сцилла и Харибда, но позволили проскользнуть мимо.

Отъезд Эффингэма из Райдерса был поспешным и нелепым. Он подготовил к нему Алису заранее своими туманными намеками. После долгой и мучительной процедуры похорон, когда неуклюжий, трясущийся кортеж, медленно продвигаясь по узким грязным дорогам, достиг маленькой отдаленной церкви, он, вернувшись в Райдерс, действовал с безумной скоростью, швыряя одежду в чемоданы и испытывая своего рода исступленное облегчение. Он был не в состоянии ни думать, ни чувствовать, ни пальцем пошевелить до тех пор, пока умерших благополучно не скроет влажная земля. Теперь, казалось, его воля к жизни вернулась к нему в избытке, и его решительность и целеустремленность даже возросли.

Накануне вечером у него состоялся разговор с Алисой. Это был странный, немного импрессионистский разговор. Они сидели на террасе, закутанные в пальто и пледы, потягивая перед обедом виски, глядя на постоянно исчезающий из вида Гэйз, на черные утесы, и каждый из них, казалось, продолжал прерывистый монолог. Эффингэм преследовал цель избавиться от Алисы как можно мягче и достойнее, целью же Алисы было — отпустить Эффингэма, не причиняя ему мучений и слез. Вместе это им удалось. Они как будто опустили находившийся между ними тяжелый груз на землю.

Алиса говорила:

— Кажется, я окончательно потеряла тебя. Я действительно страстно тебя любила, когда мне было восемнадцать лет. Возможно, моя любовь так и не повзрослела. Я вспоминаю время, когда страдала по-настоящему. Но в последнее время я перестала страдать. Наверное, это как-то связано с Ханной. Как только ты полюбил ее, моя любовь к тебе превратилась в нечто иное. Я стала своего рода зрителем и получила роль благородной отвергнутой. Но так как твоя любовь тоже была безнадежной, возникла такая история, в которой и для меня нашлось место. Я просто перестала любить тебя и утешилась. Затем появился Дэнис. Он мог бы пробудить во мне настоящее страдание, если б я только смогла не смотреть на него как на слугу. Но мне это не удалось. Теперь я наконец позволю тебе уйти, Эффи. Ханна удерживала тебя около меня несколько лет, полных грез, но она ушла и освободила тебя. Я всегда буду вспоминать с благодарностью, что ты на мгновение обратился ко мне. Давай назовем это даром восемнадцатилетней девушке, которая тебя по-настоящему любила.

Эффингэм говорил:

— Это приключение для меня закончено, и ты, став частью его, тоже в прошлом. Я смог любить тебя и, думаю, действительно любил только один день, как эпизод этой истории. Я любил тебя из-за Ханны, вопреки Ханне, а не ради тебя самой. Поступил ли я правильно, или покинул Ханну в беде, и мог ли бы я поступить иначе — не знаю. Мне кажется, все, что произошло, было неизбежно, и все мы существовали только в грезах Ханны. Смерть Ханны была неизбежной — мы все время ее ждали. Мы были свитой на этой церемонии, а теперь уволены. Итак, мы возвращаемся к своей реальной жизни и повседневным делам, и Бог знает, станем ли мы лучше после этого трагического финала.

Эффингэм не виделся с Максом наедине до своего отъезда. Старик, казалось, непостижимым образом состарился за последние недели и теперь стал похож на высохшего мудреца-отшельника, давным-давно забывшего все о жизни. Как будто эти похороны были похоронами Макса, словно смерть других была плодом воображения, в то время как Макса действительно облачили в саван и торжественно проводили из этого мира. Эффингэм сообщил, что скоро уезжает, и после ленча пожал Максу руку, пробормотав невнятные пожелания и слова благодарности. Старик улыбнулся ему, но не отвел его в сторону, чтобы остаться наедине, и не дал ему никаких советов или напутствий. Он не сделал и никаких замечаний о происшедшем. «Да и зачем?» — с возмущением подумал Эффингэм. С него довольно предвидений и толкований Макса. Человек не может всю жизнь считать своего старого наставника непогрешимым источником мудрости.

Эффингэм, натягивая на ходу пальто, в спешке покинул дом с раздувшимися чемоданами, из которых свисали галстуки и рукава рубашек. Он хотел уйти раньше, чем Макс появится после своего послеполуденного отдыха. Алиса не сумела сделать его отъезд проще, осыпав его дарами, как будто он отправлялся в длительное путешествие по жизни без нее. Она отдала ему свою авторучку, которую он однажды одолжил и она ему понравилась, японскую гравюру из ванной — его он восхищался, прелестное издание поэм Марвела, которые они однажды читали вместе, привычного фарфорового кота с каминной доски из его спальни и несколько своих любимых ракушек. Все эти предметы составили довольно объемную и хрупкую коллекцию, так что ему в последний момент пришлось упросить Алису аккуратно упаковать их и послать вслед за ним. Маленькие подарки очень тронули его, и он ожидал, что всю дорогу до Блэкпорта проплачет в такси. Но в действительности в пути был занят главным образом размышлением — не слишком ли он поспешил поцеловать Кэрри в минуту прощания.

С образом Ханны он не примирился и, возможно, не примирится никогда. Она преследовала его во сне и скользила перед его взором при пробуждении, иногда вызывала жалость, иногда обвиняла, и всегда была прекрасна. Он не считал, что убил ее, скорее уж она пыталась убить его, прекрасный бледный вампир, порхающий у его ночного окна, belle dame sans merci. Но он в действительности никогда не впускал ее внутрь. Если бы он впустил ее, то, наверное, был бы сейчас сам мертвым. Теперь он размышлял над тем, что же спасло его. Был ли это просто его огромный, как он теперь почти с удовлетворением признавал, действительно колоссальный эгоизм? Или же это был проблеск здравомыслия и нормальной психики его натуры, хотя и склонной к очарованию таинственного, рокового. Он много думал о ее конце, о ее ужасном падении с вершин своего одиночества, о ее необъяснимом подчинении Скоттоу. И если это было так важно, не значило ли, что ее положение имело, в конце концов духовное значение? Она была для них монахиней, и она нарушила свой обет.

Однако она была странной монахиней. Как мало времени прошло с тех пор, как он сидел с ней в ее золотистой комнате, в ее загроможденной вещами келье. Воспоминание было гладким и округлым, как кусок янтаря. От него исходил запах старого ушедшего счастья. Он испытывал радость оттого, что она находится в изоляции, заточенная в свою клетку. Возможно, Макс был прав, когда сказал, что все они бросились к ней, чтобы поведать о своих страданиях и переложить бремя своих бед на ее плечи и таким образом избавиться от них. Это была иллюзия духовной жизни, история, трагедия. Только у духовной жизни нет истории, и она не трагична. Ханна была для них образом Бога, и если она оказалась ложной богиней, они, безусловно, сами немало потрудились, чтобы сделать ее таковой. Сейчас он видел в ней обреченное существо, Лилит, бледную, несущую смерть чаровницу — все, что угодно, только не человеческое существо.

Если то, что сейчас закончилось, действительно было иллюзией духовной жизни, то его волновала именно иллюзорная, а не духовная сторона. Из-за своего эгоизма и будучи в каком-то смысле слишком мелким и тривиальным, чтобы интересоваться возможностями этого мира, он спасся от зла. Но его не коснулось и добро. Эту мечту, истинную или фантастическую, он оставит Максу как добро, вынужденное стать объектом желания, каким пытаются видеть Бога. Он же поспешит назад к своему привычному, заурядному миру. Ах, как он стремился к нему сейчас, с каким нетерпением ожидал возвращения в офис, посещения паба, обеденных вечеров, скучных загородных уикэндов. Он даже предвкушал удовольствие от участия в обсуждении сплетен. Он попытается забыть то, что мельком увидел.

Пошел дождь. Поезд как всегда опаздывал. Эффингэм лениво развернул «Блэкпортскую газету», которую купил утром, но еще не успел прочитать. Газеты, недоступные в Райдерсе, все еще доставляли удовольствие и воспринимались как занимательное пиршество повседневности. Его взгляд внезапно привлекло знакомое имя. Он перевернул страницу назад.

Эффингэм сложил газету. В первый мучительный момент он подумал: не должен ли он тотчас же вернуться в Райдерс? Но затем с чувством малодушного облегчения подумал — нет. Он совершенно случайно увидел объявление перед отъездом. Насколько им известно, он должен был находиться сейчас уже далеко отсюда. И в любом случае для него там не осталось места, он больше не мог быть утешителем семьи Леджуров. Он никогда не вернется. Он подумал о Пипе сначала с болью и жалостью, а затем со странным чувством удовлетворения. Было время, когда он, наверное, завидовал ему, но то время прошло. Долгий пост Пипа закончен, и его смерть как бы подвела итог, придала трагическую завершенность прошедшим событиям, она поможет быстрее освободиться от них и позволить им уплыть в прошлое. Ханна потребовала свою последнюю жертву.

Эффингэм услыхал в отдалении шум приближающегося поезда. Ему бешено хотелось уехать, спастись. Он собрал свои чемоданы, и как только маленький состав медленно подошел к станции, он стремительно бросился сквозь дождь к вагону первого класса. Поспешно погрузив вещи, он мельком заметил дальше на платформе Мэриан Тэйлор, садящуюся в купе второго класса. Он подумал: интересно, видела ли она его? Он спокойно сел, с усилием поднял свои чемоданы и, тяжело дыша, откинулся назад в ожидании от правления поезда. До тех пор он не мог чувствовать себя в полной безопасности.

Наконец поезд тронулся. Обшарпанная станция осталась позади. Обнаженные своды Скаррона казались серыми, как свинец, в потоках дождя. Набирая скорость, поезд мчался по лишенной деревьев земле. Эффингэм вздохнул и скомкал газету в руке. Это было его поражение, но это был и его триумф, он остался жить, чтобы произнести им надгробную речь. «Нет таких голосов, которые вскоре не онемеют, нет такого имени, с какой бы силой страстной любви его ни повторяли, эхо которого в конце концов не ослабнет». Он задернул занавес над тайной, оставшись снаружи в огромном освещенном зрительном зале, где теперь послышался топот удаляющихся ног и звуки обыденных разговоров. Снова вздохнул и закрыл глаза, чтобы не смотреть на пугающую землю.

На станции Грейтаун он позвонит Элизабет. И возможно, когда они будут пересаживаться на другой поезд, он позовет в свой вагон малышку Мэриан Тэйлор. Эта мысль показалась ему довольно приятной, его все еще трогала ее привязанность к нему. Она обрадуется. Она тоже принадлежала к большому обыденному миру. Они обсудят происшедшее, когда экспресс понесет их вдаль по центральной равнине.