Книга: Сказки об Италии
Назад: XVI
Дальше: XVIII

XVII

…За железный столик у двери ресторана сел человек в светлом костюме, сухой и бритый, точно американец, – сел и лениво поет:
– Га-агсон-н…
Всё вокруг густо усеяно цветами акации – белыми и точно золото: всюду блестят лучи солнца, на земле и в небе – тихое веселье весны. Посредине улицы, щелкая копытами, бегут маленькие ослики, с мохнатыми ушами, медленно шагают тяжелые лошади, не торопясь, идут люди, – ясно видишь, что всему живому хочется как можно дольше побыть на солнце, на воздухе, полном медового запаха цветов.
Мелькают дети – герольды весны, солнце раскрашивает их одежки в яркие цвета; покачиваясь, плывут пестро одетые женщины, – они так же необходимы в солнечный день, как звезды ночью.
Человек в светлом костюме имеет странный вид: кажется, что он был сильно грязен и только сегодня его вымыли, но так усердно, что уж навсегда стерли с него всё яркое. Он смотрит вокруг полинявшими глазами, словно считая пятна солнца на стенах домов и на всем, что движется по темной дороге, по широким плитам бульвара. Его вялые губы сложены цветком, он тихо и тщательно высвистывает странный и печальный мотив, длинные пальцы белой руки барабанят по гулкому краю стола – тускло поблескивают ногти, – а в другой руке желтая перчатка, он отбивает ею на колене такт. У него лицо человека умного и решительного – так жаль, что оно стерто чем-то грубым, тяжелым.
Почтительно поклонясь, гарсон ставит перед ним чашку кофе, маленькую бутылочку зеленого ликера и бисквиты, а за столик рядом – садится широкогрудый человек с агатовыми глазами, – щеки, шея, руки его закопчены дымом, весь он – угловат, металлически крепок, точно часть какой-то большой машины.
Когда глаза чистого человека устало останавливаются на нем, он, чуть приподнявшись, дотронулся рукою до шляпы и сказал, сквозь густые усы:
– Добрый день, господин инженер.
– Ба, снова вы, Трама!
– Да, это я, господин инженер…
– Нужно ждать событий, а?
– Как идет ваша работа?
Инженер сказал, с маленькой усмешкой на тонких губах:
– Мне кажется – нельзя беседовать одними вопросами, мой друг…
А его собеседник, сдвинув шляпу на ухо, открыто и громко смеется и сквозь смех говорит:
– О да! Но, честное слово, так хочется знать…
Пегий, шершавый ослик, запряженный в тележку с углем, остановился, вытянул шею и – прискорбно закричал, но, должно быть, ему не понравился свой голос в этот день, – сконфуженно оборвав крик на высокой ноте, он встряхнул мохнатыми ушами и, опустив голову, побежал дальше, цокая копытами.
– Я жду вашу машину с таким же нетерпением, как ждал бы новую книгу, которая обещает сделать меня умней…
Инженер сказал, прихлебывая кофе:
– Не совсем понимаю сравнение…
– Разве вы не думаете, что машина так же освобождает физическую энергию человека, как хорошая книга его дух?
– А! – сказал инженер, дернув головою вверх. – Так!
И спросил, ставя на стол пустую чашку:
– Вы, конечно, начнете агитацию?
– Я уже начал…
– Снова – стачки, беспорядки, да?
Тот пожал плечами, мягко улыбаясь.
– Если б можно было без этого…
Старуха в черном платье, суровая, точно монахиня, молча предложила инженеру букетик фиалок, он взял два и один протянул собеседнику, задумчиво говоря:
– У вас, Трама, такой хороший мозг, и, право, жаль, что вы – идеалист…
– Благодарю за цветы и комплимент. Вы сказали – жаль?
– Да! Вы, в сущности, поэт, и вам надо учиться, чтобы стать дельным инженером…
Трама, тихонько смеясь, обнажая белые зубы, говорил:
– О, это верно! Инженер – поэт, я убедился в этом, работая с вами…
– Вы – любезный человек…
– И я думал – отчего бы господину инженеру не сделаться социалистом? Социалисту тоже надо быть поэтом…
Они засмеялись, оба одинаково умно глядя друг на друга, удивительно разные, один – сухой, нервный, стертый, с выцветшими глазами, другой – точно вчера выкован и еще не отшлифован.
– Нет, Трама, я предпочел бы иметь свою мастерскую и десятка три вот таких молодцов, как вы. Ого, тут мы сделали бы кое-что…
Он тихонько ударил пальцами по столу и вздохнул, вдевая в петлицу цветы.
– Чёрт возьми, – возбуждаясь, вскричал Трама, – какие пустяки мешают жить и работать…
– Это вы историю человечества называете пустяками, мастер Трама? – тонко улыбаясь, спросил инженер; рабочий сдернул шляпу, взмахнул ею и заговорил, горячо и живо:
– Э, что такое история моих предков?
– Ваших предков? – переспросил инженер, подчеркнув первое слово еще более острой улыбкой.
– Да, моих! Это – дерзость? Пусть будет дерзость! Но – почему Джордано Бруно, Вико и Мадзини не предки мои – разве я живу не в их мире, разве я не пользуюсь тем, что посеяли вокруг меня их великие умы?
– А, в этом смысле!
– Всё, что дано миру отошедшими из него, – дано мне!
– Конечно, – сказал инженер, серьезно сдвинув брови.
– И всё, что сделано до меня – до нас, – руда, которую мы должны сделать сталью, – не правда ли?
– Почему – нет? Это – ясно!
– Ведь и вы, ученые, как мы, рабочие, – вы живете за счет работы умов прошлого.
– Я не спорю, – сказал инженер, склоняя голову; около него стоял мальчик в серых лохмотьях, маленький, точно мяч, разбитый игрою; держа в грязных лапах букетик крокусов, он настойчиво говорил:
– Возьмите у меня цветов, синьор…
– Я уже имею…
– Цветов никогда не бывает достаточно…
– Браво, малыш! – сказал Трама. – Браво, и мне дай два…
А когда мальчишка дал ему цвета, он, приподняв шляпу, предложил инженеру:
– Угодно?
– Благодарю.
– Чудесный день, не правда ли?
– Это чувствуешь даже в мои пятьдесят лет…
Он задумчиво оглянулся, прищурив глаза, потом – вздохнул.
– Вы, я думаю, должны особенно сильно чувствовать игру весеннего солнца в жилах, это не потому только, что вы молоды, но – как я вижу – весь мир для вас – иной, чем для меня, да?
– Не знаю, – сказал тот, усмехаясь, – но жизнь – прекрасна!
– Своими обещаниями? – скептически спросил инженер, и этот вопрос как бы задел его собеседника, – надев шляпу, он быстро сказал:
– Жизнь прекрасна всем, что мне нравится в ней! Чёрт побери, дорогой мой инженер, для меня слова не только звуки и буквы, – когда я читаю книгу, вижу картину, любуюсь прекрасным, – я чувствую себя так, как будто сам сделал всё это!
Оба засмеялись, один – громко и открыто, точно хвастаясь своим уменьем хохотать, откинув голову назад, выпятив широкую грудь, другой – почти беззвучно, всхлипывающим смехом, обнажая зубы, в которых завязло золото, словно он недавно жевал его и забыл почистить зеленоватые кости зубов.
– Вы – бравый парень, Трама, вас всегда приятно видеть, – сказал инженер и, подмигнув, добавил: – Если только вы не бунтуете…
– О, я всегда бунтую…
И, скорчив серьезную мину, прищурив бездонные черные глаза, он спросил:
– Надеюсь – мы тогда вели себя вполне корректно?
Пожав плечами, инженер встал.
– О да. Да! Эта история – вы знаете? – стоила предприятию тридцать семь тысяч лир…
– Было бы благоразумнее включить их в заработную плату…
– Гм! Вы – плохо считаете. Благоразумие? Оно свое у каждого зверя.
Он протянул сухую желтую руку и, когда рабочий пожимал ее, сказал:
– Я все-таки повторяю, что вам следует учиться и учиться…
– Каждую минуту я учусь…
– Из вас выработался бы инженер с доброй фантазией.
– Э, фантазия не мешает мне жить и теперь…
– До свиданья, упрямец…
Инженер пошел под акациями, сквозь сеть солнечных лучей, шагая медленно длинными, сухими ногами, тщательно натягивая перчатку на тонкие пальцы правой руки, – маленький, досиня черный гарсон отошел от двери ресторана, где он слушал эту беседу, и сказал рабочему, который рылся в кошельке, доставая медные монеты:
– Сильно стареет наш знаменитый…
– Он еще постоит за себя! – уверенно воскликнул рабочий. – У него много огня под черепом…
– Где будете вы говорить в следующий раз?
– Там же, на бирже труда. Вы слышали меня?
– Трижды, товарищ…
Крепко пожав друг другу руки, они с улыбкой расстались; один пошел в сторону, противоположную той, куда скрылся инженер, другой – задумчиво напевая, стал убирать посуду со столов.
Группа школьников в белых передниках – мальчики и девочки маршируют посредине дороги, от них искрами разлетается шум и смех, передние двое громко трубят в трубы, свернутые из бумаги, акации тихо осыпают их снегом белых лепестков. Всегда – а весною особенно жадно – смотришь на детей и хочется кричать вслед им, весело и громко:
– Эй, вы, люди! Да здравствует ваше будущее!
Назад: XVI
Дальше: XVIII