Глаза Дермота Крэддока, всегда как бы слегка расфокусированные, на самом деле пристально всматривались в очертания Госсингтон-Холла, все примечали. Инспектор Корниш привез его туда и передал на попечение молодого человека по имени Хейли Престон, после чего тактично удалился. Затем Дермот Крэддок какое-то время лишь спокойно кивал, слушая многоречивые излияния мистера Престона. Хейли Престон работал на Джейсона Радда, был у него, как понял Дермот, то ли администратором, то ли помощником, то ли личным секретарем, а возможно, выполнял все эти обязанности. Он сидел и говорил. Говорил свободно и пространно, несколько монотонно, но чудесным образом ему удавалось почти не повторяться. Это был приятный молодой человек, страстно жаждавший, подобно незабвенному доктору Панглосу из вольтеровского «Кандида», чтобы его взгляды разделяли все, в чьем обществе он в данный момент находился, – «что ни делается, все к лучшему в этом лучшем из миров». Несколько раз он с вариациями сообщил, как мерзко все случившееся, как все обеспокоены, в каком жутком состоянии находится Марина, а мистер Радд огорчен так, что и не расскажешь, и кто вообще мог ожидать, что произойдет такой кошмар? А может, это какая-нибудь особенная аллергия? Что вы насчет этого скажете? Ведь бывает же у людей аллергия на самые неожиданные вещества или даже явления. Главный инспектор Крэддок, разумеется, может рассчитывать на любую помощь, которая потребуется от студии «Хеллингфорт» или любого ее сотрудника. Он волен задавать любые вопросы, волен заходить куда угодно. Если они смогут как-то помочь, они с готовностью это сделают. Все они питали неподдельное уважение к миссис Бэдкок и ценили в ней удивительную общественную жилку и ту важную работу, которую она вела для «Службы скорой помощи Святого Иоанна».

Потом он затянул эту песню снова, слова были другие, но мелодия, несомненно, осталась той же самой. Человек так жаждал помочь, что можно было прийти в умиление. При этом он дал понять, что от мира киностудии все это безумно далеко – он отделен от остального мира целлофановой оболочкой. Но мистер Джейсон Радд и мисс Марина Грегг, да все, кто был в доме, окажут любую возможную помощь, и не сомневайтесь. Потом он легонько покивал головой, раза эдак сорок четыре. Воспользовавшись паузой, Дермот Крэддок поблагодарил:

– Большое спасибо.

Это было произнесено негромко, но ставило такую весомую точку, что мистер Хейли Престон даже встрепенулся. Он пробормотал:

– Ну вот, – и выжидающе смолк.

– Вы сказали, что я могу задавать вопросы.

– Конечно. Конечно. Я весь внимание.

– Она умерла здесь?

– Миссис Бэдкок?

– Да, миссис Бэдкок. На этом самом месте?

– Да, именно. На этом самом. По крайней мере, могу показать вам стул.

Они стояли в углублении возле лестницы. Хейли Престон прошел несколько шагов по коридору и указал на дубовый стул, смахивавший на имитацию.

– Она сидела здесь. Сказала, что ей нездоровится. Кто-то пошел ей что-нибудь принести, и тут она скончалась, прямо на месте.

– Понятно.

– Не знаю, давно ли она была у своего врача. Если ее предупреждали, что с сердцем у нее нелады…

– Никаких неладов с сердцем у нее не было, – прервал его Дермот Крэддок. – На здоровье она не жаловалась. А умерла от того, что приняла средство, произнести официальное название которого я затрудняюсь, а в народе оно называется «Калмо». Только она приняла дозу, превышающую норму в шесть раз.

– Я это средство знаю, – подхватил Хейли Престон. – Сам, бывает, его принимаю.

– Неужели? Это интересно. И что, здорово помогает?

– Да просто чудо, а не лекарство. Взбадривает, если ты сник, а если разгулялся, наоборот, успокаивает. Понимаете, да? Естественно, – добавил он, – дозу надо соблюдать.

– А в доме это средство могло быть?

Он знал ответ на этот вопрос, но сделал вид, что не знает. Хейли Престон и не думал скрывать правду.

– Еще сколько! В каждой туалетной комнате, в шкафчике – минимум по бутылочке.

– Нашу задачу это только усложняет.

– Конечно, – не стал возражать Хейли Престон. – Она могла принять эту штуковину сама, причем обычную дозу, не зная, к примеру, что у нее на это дело аллергия.

Крэддока, судя по выражению лица, это не убедило, Хейли Престон вздохнул и сказал:

– А насчет дозы вы абсолютно уверены?

– Да. Доза была смертельной, а миссис Бэдкок ничего подобного не принимала. Насколько мы выяснили, она вообще ничего и никогда не принимала, разве что питьевую соду или аспирин.

Хейли Престон покачал головой и изрек:

– Выходит, вам есть над чем поломать голову. Да, есть над чем.

– Где именно мистер Радд и мисс Грегг принимали гостей?

– Вот здесь. – Хейли Престон остановился в определенной точке у верхнего основания лестницы.

Главный инспектор Крэддок подошел и стал рядом. Взглянул на стену напротив. В центре висела картина – итальянская мадонна с младенцем. Хорошая копия, решил Крэддок, и картина довольно известная. Мадонна в голубом платье держит высоко перед собой младенца Иисуса, ребенок и мать смеются. Вокруг стоят люди, их взоры устремлены вверх, на ребенка. Одна из самых симпатичных мадонн, подумал Дермот Крэддок. Справа и слева от картины располагались два узких окна. Общее впечатление довольно радужное, и ничто, решительно ничто не могло заставить женщину оцепенеть, как Леди из Шалотта, которую настигла ее судьба.

– Гости, конечно, поднимались по лестнице? – спросил он.

– Да. Маленькими группками. Одна, другая, сплошного потока не было. Кого-то наверх препровождал я сам, кого-то Элла Зелински, личный секретарь мистера Радда. Мы хотели, чтобы все было мило и неофициально.

– А вы сами были здесь, когда поднялась миссис Бэдкок?

– Неловко признаться, главный инспектор, но этого я не помню. У меня был список имен, я выходил во двор и препровождал нужных гостей в дом. Там я их представлял, обслуживал напитками, потом выходил за следующей партией. В то время я не знал миссис Бэдкок в лицо, а в моем списке ее точно не было.

– Как насчет миссис Бэнтри?

– А-а, она бывшая владелица этого дома, да? Она была в моем списке, и, кажется, миссис Бэдкок и ее муж пришли с миссис Бэнтри примерно в одно время. – Он смолк, задумался. – Тогда же появился и мэр. На нем была цепь, а у его жены мне запомнились желтые волосы и небесно-синее платье с оборками. Их я помню. Но напитками я их не обслуживал – надо было идти за новой партией.

– Кто же угощал напитками их?

– Точно не скажу. Нас на обслуге было трое или четверо. Я знаю, что я пошел вниз, а мэр как раз поднимался мне навстречу.

– А кто еще был на лестнице, когда вы спускались, не вспомните?

– Джим Гэлбрайт, из газетной братии, еще человека три-четыре, я их не знаю. Двое фотографов, один местный, фамилию не помню, и богемная девица из Лондона, она специализируется на неожиданных ракурсах. Ее фотоаппарат был нацелен в то место, где мисс Грегг встречала гостей. Сейчас, минуточку… кажется, в это время появился Ардуик Фенн.

– Кто такой Ардуик Фенн?

Этот вопрос Хейли Престона прямо-таки поразил.

– Но это же знаменитость, главный инспектор. Большая знаменитость – и на телевидении, и в кино. Мы даже не знали, что он в Англии.

– То есть его приход оказался сюрпризом?

– Еще каким! – подтвердил Престон. – С его стороны это было очень мило, эдакая приятная неожиданность.

– А он что, старый друг мисс Грегг и мистера Радда?

– Когда-то он был близким другом Марины, во времена ее второго брака. А насколько они друзья с Джейсоном, я не знаю.

– Так или иначе, его приход оказался приятным сюрпризом?

– Ну конечно. Мы все были в восторге.

Крэддок кивнул и сменил тему разговора. Он дотошно выпытывал все подробности, связанные с напитками: из чего их делали, как подавали, кто подавал, кто из слуг работает в доме постоянно, а кого наняли специально на этот день. В результате напрашивался ответ, на который уже намекал инспектор Корниш: отравить Хитер Бэдкок мог любой из тридцати человек, но любого из тридцати могли за этим неблаговидным занятием застукать! Уж больно рискованно!

– Спасибо, – сказал он наконец. – А теперь, если можно, я бы хотел поговорить с мисс Мариной Грегг.

Хейли Престон покачал головой:

– Мне очень жаль. Мне действительно очень жаль, но об этом не может быть и речи.

Брови Крэддока поползли вверх.

– Это почему же?

– Она лежит в лежку. Полнейший упадок сил. Здесь сейчас ее врач. Он выписал ей бумагу, которая подтверждает ее нездоровье. Сейчас я вам ее покажу.

Крэддок взял бумагу и прочитал ее.

– Понятно, – сказал он. – А Марина Грегг всегда держит при себе врача?

– Актеры и актрисы, это ведь такой народ – каждый как натянутая струна. Всю жизнь – под высоким напряжением. Считается, что у знаменитостей должен быть свой врач, который хорошо знает их организм, особенности нервной системы. У Мориса Гилкриста очень солидная репутация. Он уже много лет следит за состоянием здоровья мисс Грегг. Возможно, вы читали, что последние годы она часто болела. Ее даже в больницу укладывали, и надолго. Она только с год как пришла в норму.

– Понятно.

Увидев, что Крэддок решил больше не настаивать, Хейли Престон вздохнул с облегчением.

– Вы, наверное, хотите поговорить с мистером Раддом? – предположил он. – Мистер Радд… – он взглянул на часы, – вернется со студии минут через десять, если вас это устроит.

– Лучше не придумаешь, – сказал Крэддок. – А пока… Доктор Гилкрист сейчас здесь, прямо в доме?

– Да.

– Тогда я поговорил бы с ним.

– Пожалуйста. Сейчас я его приведу.

Молодой человек поспешно удалился. Дермот Крэддок остался у лестницы. Конечно, застывший взгляд, который живописала миссис Бэнтри, мог быть всего лишь игрой ее воображения. Она ведь из тех, кто торопится с выводами. Хотя… вывод, к которому она пришла, представлялся вполне логичным. Леди из Шалотта, которую настигла ее судьба, – это скорее всего перебор, но, возможно, Марина Грегг увидела нечто вызвавшее у нее досаду или раздражение. Нечто такое, из-за чего она даже позабыла про гостью, с которой говорила. А что, если по ступеням поднимался нежданный гость – гость весьма нежеланный?

Он обернулся на звук шагов. Вернулся Хейли Престон, с собой он привел доктора Мориса Гилкриста. Дермот Крэддок представлял себе этого человека совершенно иначе. Доктор не был сюсюкающе-обходительным, во внешности его не было ничего театрального. Казалось, это человек грубоватый, добродушный и не склонный ко всяким вывертам. На нем был твидовый костюм, для англичанина слегка вычурный. Голову украшала копна русых волос, темные глаза наблюдательного человека взирали на мир с живостью.

– Доктор Гилкрист? Я главный инспектор Дермот Крэддок. Можно с вами пару слов наедине?

Доктор кивнул. Свернув в коридор, он прошел его почти до конца, толкнул какую-то дверь и пригласил Крэддока войти.

– Здесь нам никто не помешает.

Это, вне сомнения, была собственная комната доктора, очень удобная и хорошо обставленная. Доктор Гилкрист указал гостю на стул и уселся сам.

– Насколько я понял, – начал Крэддок, – мисс Марина Грегг сейчас не в состоянии отвечать на вопросы, таково ваше профессиональное мнение. Но, собственно говоря, доктор, что с ней?

Гилкрист чуть пожал плечами.

– Нервы, – ответил он. – Если вы начнете сейчас задавать ей вопросы, через десять минут она будет на грани истерики. Я не могу этого позволить. Можете прислать сюда врача из полиции, я с удовольствием изложу ему свою точку зрения. И на дознании она не могла быть по этой же причине.

– И долго она пробудет в таком состоянии?

Доктор Гилкрист взглянул на него и улыбнулся. Улыбка была располагающая.

– Если вас интересует мое мнение, – сказал он, – мнение не врача, а человека, максимум через два дня она не просто захочет видеть вас, она сама попросит послать за вами. Она захочет спрашивать. Захочет отвечать. Так уж они устроены! – Он наклонился вперед: – Сейчас, главный инспектор, попытаюсь вам втолковать, почему эти люди ведут себя именно так, а не иначе. Жизнь в мире кино – это непрерывный стресс, и чем больший успех выпадает на твою долю, тем сильнее стресс. Вся твоя жизнь, с утра до ночи, как на ладони. Всему миру все о тебе известно. А когда идут съемки, когда ты работаешь, – это изнурительный труд, и опять-таки целыми днями. Приезжаешь на съемочную площадку утром, садишься и начинаешь ждать. Скажем, эпизод у тебя в этот день небольшой, но его переснимают снова и снова. Так ведь его еще надо отрепетировать! А репетировать часто приходится по кусочкам. В фильме-то все получится вполне достоверно и последовательно. Но во время съемки этой последовательности нет и в помине. Так что дело это изнурительное, однообразное. После такого дня ты как выжатый лимон. Живешь, конечно, в роскоши, пожалуйста тебе и успокоительное, и ванны, и кремы с пудрами, и врач по первому зову, и расслабляйся, тут тебе и вечеринки, и с народом общайся сколько влезет, но вся твоя жизнь – как на ладони. И тихо и спокойно наслаждаться жизнью – это дудки. Ты и расслабиться по-настоящему не можешь.

– Понимаю, – сказал Дермот. – Да, я все это понимаю.

– И еще, – продолжал Гилкрист. – Если вы ступили на эту стезю и если как творческая личность вы чего-то стоите, вам обязательно присуще одно свойство. Эти люди – знаю по личному опыту – чересчур чувствительны, уязвимы, их все время мучает неуверенность в себе. Это жуткое чувство – ты все время сомневаешься, вдруг ты не тянешь, не способен на то, что от тебя требуется. Говорят, актеры и актрисы – народ тщеславный. Это неправда. Никакого самолюбования тут нет, а есть вопрос, который все время давит на тебя как пресс: все ли у меня в порядке, достаточно ли я хорош? И тебе нужно самоутверждаться постоянно. Выслушивать чьи-то похвалы, слова восхищения. Спросите Джейсона Радда. Он вам скажет то же самое. Им надо дать почувствовать, что эта задача им по плечу, уверить, что никто другой этого лучше не сделает, терпеливо настраивать их, все время подбадривать – пока не добьешься желаемого результата. И все равно они никогда в себе не уверены. И поэтому любой или любая из них, если выражаться языком простым и житейским, – это комок нервов. Сплошь оголенные нервы. И чем хуже у них обстоит дело с нервами, тем лучше они работают.

– Интересно, – пробурчал Крэддок. – Очень интересно. – После паузы он добавил: – Хотя мне не совсем ясно, почему вы…

– Я хочу, чтобы вы поняли, что за человек Марина Грегг, – пояснил Морис Гилкрист. – Ее фильмы вы, конечно, видели.

– Актриса она замечательная. Просто замечательная. И личность, и собой хороша, и человек приятный.

– Да, – согласился Гилкрист, – это все при ней, но ей приходится расходовать массу сил, физических и душевных, чтобы быть тем, кто она есть. В результате нервы ее истерзаны в клочья, и физически крепкой ее не назовешь. Такой крепкой, какой хотелось бы. Да и темперамент у нее будто качели – то впадает в отчаяние, то радуется, как малое дитя. И с этим она ничего поделать не может. Уж такая она есть. За свою жизнь она изрядно настрадалась. В большой степени по собственной вине, это факт, но и не только. Ни в одном из браков она не была счастлива, разве что в нынешнем. Сейчас она замужем за человеком, который ее нежно любит и любил многие годы. Эта любовь для нее – настоящее пристанище, в ней она находит радость и счастье. По крайней мере сейчас. Трудно сказать, долго ли это протянется. Беда в том, что ей присущи только два состояния. Либо она думает, что наконец-то нашла то самое место или наступил тот самый момент в жизни и теперь сбудутся все сказочные мечты, ничто больше не омрачит ее счастья и небо всегда будет безоблачным. Либо она пребывает в растерзанных чувствах, жизнь ее разбита, любви и счастья никогда не было, нет и не будет. – Он сухо добавил: – Пришвартуйся она где-то посредине – и жить ей стало бы много легче. Но мир потерял бы чудесную актрису.

Он смолк, но и Дермот Крэддок хранил молчание. Он думал: с какой стати Морис Гилкрист все это ему рассказывает? Зачем так подробно анализирует личность Марины Грегг? Между тем Гилкрист выжидательно смотрел на него. Словно убеждал задать один конкретный вопрос. Интересно, какого именно вопроса он ждет? Медленно, как бы нащупывая почву под ногами, Дермот произнес:

– Эта трагедия на нее сильно подействовала?

– Да, – подтвердил Гилкрист. – Очень.

– Сильнее, чем можно было ожидать?

– Ну, это как посмотреть, – уклонился доктор Гилкрист.

– А как можно посмотреть?

– Надо выяснить, что именно на нее так подействовало.

– Ну… – Дермот продолжал искать почву под ногами. – Ее потрясла эта внезапная смерть в самый разгар приема.

На лице собеседника, однако, не дрогнул ни один мускул.

– Может быть, – предположил Дермот, – тут нечто большее?

– Разумеется, нельзя сказать наверняка, как люди будут реагировать на те или другие события. Нельзя, даже если ты хорошо их знаешь. Всегда возможен сюрприз. Марина могла отнестись к этому вполне спокойно, без особых эмоций. Человек она отзывчивый. Могла бы, к примеру, воскликнуть: «Ах, бедняжка, какая трагедия! Как такое могло случиться?» Вполне могла выказать сочувствие, но сильно не расстроиться. В конце концов, смерть на киношной вечеринке – не такая уж большая редкость. Или, будь обстановка достаточно будничной, могла бы предпочесть – на уровне подсознания – окрасить все в драматические тона. Скажем, закатить сцену. Могла быть и другая причина.

Дермот решил взять быка за рога.

– Я бы хотел, – сказал он, – услышать ваше настоящее мнение.

– Не знаю, – последовал ответ. – С уверенностью ничего сказать не могу. – Чуть помолчав, он добавил: – Вы ведь знаете, существует профессиональная этика. Между врачом и пациентом есть определенные отношения.

– Она вам что-то сказала?

– Ну, вот так конкретно – нет.

– А эту женщину, Хитер Бэдкок, Марина Грегг знала? Раньше они встречались?

– Я думаю, она для нее была человеком из толпы, не более, – сказал доктор Гилкрист. – Нет. Дело не в этом. На мой взгляд, Хитер Бэдкок тут вообще ни при чем.

– А этот препарат, «Калмо»? – спросил Дермот. – Марина Грегг сама его иногда принимает?

– Принимает, и еще как. Впрочем, как и все, кто ее окружает. Элла Зелински, Хейли Престон, да что там, половина студии – сейчас это модно. Таких лекарств нынче развелось множество. Одно надоест – люди переходят на другое, поновее, и считают, что оно – просто чудо, оно-то и приводит тебя в норму.

– А на самом деле?

– Лишь отчасти, – сказал Гилкрист. – Свое дело эти средства делают. Успокаивают вас или, наоборот, бодрят, помогают вам осилить что-то, на что вы, как вам казалось, не способны. Я не прописываю подобные лекарства часто, но если их принимать в нормальных дозах, они неопасны. Людям, которые не могут помочь себе сами, они помогают.

– Хотел бы я знать, – сказал Дермот Крэддок, – что именно вы мне пытаетесь втолковать.

– Я пытаюсь решить для себя, – ответил Гилкрист, – в чем именно состоит мой долг. Представьте, его можно трактовать двояко. Есть долг доктора по отношению к своему пациенту. То, чем пациент с ним делится, должно оставаться между ними. Но есть и другая точка зрения. Вам может показаться, что пациенту угрожает опасность. И надо предпринять шаги, чтобы этой опасности избежать.

Он замолчал. Крэддок выжидательно смотрел на него.

– Да, – решился доктор Гилкрист. – Кажется, я знаю, как поступить. Я должен просить вас, главный инспектор Крэддок, сохранить в тайне все, что я сейчас скажу. Не от ваших коллег, разумеется. А от внешнего мира, в особенности от людей, которые находятся в этом доме. Согласны?

– Я не могу полностью связать себе руки, – произнес Крэддок. – Мало ли во что все это может вылиться? Но в принципе я согласен. Другими словами, все, что вы мне сообщите, я постараюсь держать при себе и не рассказывать никому, кроме моих коллег.

– Тогда слушайте. Возможно, это ничего и не значит. Когда женщины взвинчены, как Марина Грегг сейчас, они могут сказать что угодно. И вот что она сказала мне. Хотя, повторяю, возможно, это ничего не значит.

– Что же? – спросил Крэддок.

– После того как умерла эта женщина, Марина была на грани истерики. Послала за мной. Я дал ей успокоительное. Сел рядом, взял ее за руку, пытался как-то успокоить, говорил, что все будет хорошо. Она уже погружалась в сон и вдруг сказала: «Это предназначалось для меня, доктор».

Крэддок пристально посмотрел на него:

– Вот как? А потом… на следующий день?

– Больше об этом – ни словечка. Вскоре я сам ей об этом напомнил. Она уклонилась. Вот ее ответ: «Вы просто ошиблись. Ничего такого я сказать не могла. Наверное, мне ваше лекарство мозги затуманило».

– Но вы считаете, она это сказала на полном серьезе?

– На полнейшем, – подтвердил Гилкрист. – Это не значит, что так оно и есть, – предупреждающе добавил он. – Ее хотели отравить или Хитер Бэдкок – этого я не знаю. Это уже по вашей части. Я лишь говорю, что Марина Грегг, несомненно, была убеждена: чрезмерная доза лекарства предназначалась для нее.

Некоторое время Крэддок хранил молчание. Потом сказал:

– Спасибо, доктор Гилкрист. Вы сказали мне нечто очень важное, и ваши мотивы мне понятны. Ведь если эти ее слова на чем-то основаны, значит, ей и сейчас угрожает опасность, правда?

– Именно, – согласился Гилкрист. – В этом вся суть.

– У вас есть причины полагать, что дело обстоит именно так?

– Нет.

– И вы не знаете, почему такое могло прийти ей в голову?

– Нет.

– Что ж, спасибо. – Крэддок поднялся. – Еще один вопрос, доктор. А мужу она это не сказала?

Гилкрист медленно покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Уверен. Мужу не сказала.

Несколько секунд он смотрел Дермоту прямо в глаза, потом кивнул и спросил:

– Я вам больше не нужен? Ну, прекрасно. Тогда я загляну к больной. Вы поговорите с ней, как только это станет возможным.

Он вышел из комнаты. Крэддок, поджав губы, принялся почти беззвучно что-то насвистывать.