Глава 20
ТЭНГО
Бедные гиляки!
Тэнго не спалось. Фукаэри, наверное, уже видела седьмой сон — на его кровати, в его пижаме. А он, поворочавшись минут тридцать на застеленном наспех диване (где, кстати, раньше ему вполне уютно спалось), совсем отчаялся, встал и отправился на кухню, где опять сел за будущую книгу. Словопроцессор остался в спальне, поэтому он писал обычной ручкой в блокноте для заметок. Не испытывая при этом ни малейшего неудобства. Конечно, на процессоре удобнее печатать и сохранять написанное. Но прорисовывать иероглифы вручную — удовольствие особое.
Раньше он редко писал по ночам. Куда больше ему нравилось сочинять тексты днем, когда все остальные люди тоже не спят, ходят по улицам и занимаются своими делами. С наступлением ночи, в навалившейся тишине повествование выходило чересчур мрачным и концентрированным. Слишком многое из написанного по ночам приходилось затем переделывать при дневном свете. Чем тратить столько сил и времени на правку, повторял он себе, не лучше ли сочинять тексты набело, пока светит солнце?
Однако теперь, когда Тэнго попробовал писать ночью, да еще и от руки, чего с ним не случалось уже давно, — он вдруг заметил, что в голове его заработал какой-то новый движок. Фантазия расправила крылья, и повествование излагалось будто само собой. Одна идея совершенно естественно перетекала в другую — и так далее. Шарик ручки строчил по белой странице упрямо, почти без пауз. Когда уставали пальцы, Тэнго откладывал ручку и проделывал в воздухе пассы, подобные танцам рук пианиста, играющего гаммы. Стрелка на будильнике подбиралась к двум. За окном, как ни удивительно, стояла такая тишь, словно город накрыло облаком, гасящим всякие звуки.
Он снова взялся за ручку и продолжил было работу, как вдруг его осенило. А ведь завтра — ну то есть уже сегодня — приезжает его подруга! Как всегда, где-то около часу дня. В пятницу после обеда — именно так они условились. Значит, до этого нужно проводить Фукаэри. Как все-таки удачно, что девочка не пользуется духами. Запах духов в его постели подруга учуяла бы моментально. Уж ее-то ревнивую натуру Тэнго знал хорошо. Сама она иногда спала с собственным мужем и не видела в том трагедии. Но, заподозрив, что Тэнго может встречаться с другой, разозлилась бы не на шутку.
— Супружеский секс и наша с тобой постель — совсем не одно и то же! — объяснила как-то она. — Это разные системы координат.
— Каких координат?
— Для измерения ценностей.
— А может, просто разные настроения?
— Вот именно, — кивнула подруга. — Тело одно, а настроения совершенно разные. Ну и пускай. Я — взрослая женщина, могу с этим как-нибудь справиться. Но тебе спать с другими женщинами не разрешаю.
— Да я все равно больше ни с кем не сплю, — пожал плечами Тэнго.
— Даже если и так, — продолжила подруга, — от самой мысли об этом я чувствую себя преданной.
— От мысли, что я физически на это способен? — опешил Тэнго.
— Эх! Не понимаешь ты женщин. Даром что книжки пишешь.
— И все-таки, мне кажется, здесь какая-то несправедливость.
— Может быть. Но ведь эту несправедливость я тебе компенсирую.
И она была права.
Отношения с подругой полностью устраивали Тэнго. Красавицей в привычном смысле слова ее, конечно, не назовешь. Но лицо уникальное. Для кого-то, может, даже отталкивающее. Но ему, Тэнго, понравилось с первой же встречи. Как партнерша в сексе безупречна. Да и от Тэнго много не требует. Раз в неделю встречаться, проводить с нею три-четыре часа за добросовестным, тщательным сексом; по возможности, дважды кончить; держаться подальше от других женщин. Вот, собственно, и все ее требования. Семью свою бережет, разрушать ее ради Тэнго не собирается. Просто не получает от секса с мужем того удовольствия, какого хотелось бы. Никто ничего не теряет, а интерес подогревается с обеих сторон.
К другим женщинам Тэнго особой тяги не испытывал. Ему хотелось двух вещей — свободы и покоя. А если к ним прилагается еще и регулярный секс, больше не о чем и мечтать. Познакомиться с женщиной своего возраста, влюбиться, переспать и связать себя обязательствами — к такому сценарию у него не лежала душа. Слишком много моральных ограничений сразу бы появилось вокруг. А намеков, недосказанностей и неразрешимых мировоззренческих конфликтов ему, по возможности, хотелось бы избежать.
Тэнго в принципе старался не попадать в ситуации, когда нужно за что-нибудь отвечать. В сложные отношения с окружающими не вступал, за работу, требующую жесткой дисциплины, не брался, денег не одалживал и не занимал. Больше всего на свете он хотел, чтобы его оставили в покое. И готов был терпеть, если ради этого приходилось в чем-то себя ограничивать.
С малых лет Тэнго старался вести себя так, чтобы на него не взвалили ничего лишнего. Таланты свои не выпячивал, личного мнения вслух не высказывал, вперед других не лез — в общем, делал все, чтобы сам факт его существования был заметен как можно меньше. С самого детства ему приходилось рассчитывать только на собственные силы. Но сколько сил может быть у ребенка? При любой непогоде он должен быстро сообразить, где укрыться или за что ухватиться, чтобы не сдуло ветром. С этой мыслью он жил постоянно — как сироты из романов Диккенса.
До сих пор подобная тактика ему удавалась неплохо. От любой ответственности он себя оградил как мог. Поступать в аспирантуру после вуза не стал, в фирму служить не пошел, ни на ком не женился. Обеспечил себе достаточно свободного времени, чтобы писать. Благодаря Комацу литературных подработок — хоть отбавляй. И хотя было трудно сказать, когда же он напишет собственную книгу, в целом Тэнго нравилось, как он жил. Ни близких друзей, ни любовниц, которым вечно приходится что-нибудь обещать. До сих пор в его постели перебывало около десятка женщин, но долгих отношений не завязалось ни с одной. Что совсем не расстраивало Тэнго. По крайней мере, он оставался свободным.
И все-таки с того дня, когда в его руки попал роман Фукаэри, спокойная и стабильная жизнь Тэнго дала сразу несколько трещин. Во-первых, Комацу фактически навязал ему участие в своей безумной афере. Во-вторых, сама эта красотка начала как-то странно бередить ему душу. В-третьих, переписав «Воздушный кокон», Тэнго ощутил, что внутренне изменился. Впервые в жизни ему так сильно хотелось написать собственный роман. Что само по себе, разумеется, замечательно. И в то же время нельзя не признать: та самодостаточная, почти идеальная жизнь, какой он жил до сих пор, подходила к концу, заставляя Тэнго выбираться из скорлупы наружу.
Но как бы там ни было, завтра пятница. Приедет подруга. А значит, до этого нужно успеть проводить Фукаэри.
Фукаэри проснулась в третьем часу. Приплелась в пижаме на кухню. Налила в большой стакан воды, залпом выпила. И, потирая глаза, села за стол напротив Тэнго.
— Я-мешаю, — спросила она. Как всегда, без знака вопроса.
— Да нет, — ответил Тэнго. — Совсем не мешаешь.
— Что-пишешь.
Тэнго захлопнул блокнот, положил ручку на стол.
— Так, ничего серьезного, — сказал он. — Все равно уже собирался заканчивать.
— Можно-здесь-посидеть, — попросила она.
— Давай. Я, пожалуй, немного вина выпью. Ты чего-нибудь хочешь?
Фукаэри покачала головой.
— Просто-здесь-посидеть.
— Конечно, сиди. Мне вот тоже не спится.
Пижама Тэнго оказалась ей чересчур велика, рукава пришлось закатать по локоть, а штанины по колено. Всякий раз, когда девушка наклонялась, в разрезе пижамы хорошо было видно ее роскошную грудь. От одной лишь мысли, что Фукаэри в его пижаме, у Тэнго перехватывало дыхание. Открыв холодильник, он достал бутылку и вылил остаток вина в стакан.
— Есть не хочешь? — поинтересовался он. По дороге к нему они зашли в ресторанчик и съели по тарелке спагетти. Порции были совсем небольшие, да и времени с тех пор прошло уже будь здоров. — Если что, могу настрогать каких-нибудь сэндвичей.
— Есть-не-хочу, — ответила Фукаэри. — Лучше-почитай-что-написал.
— То, что сейчас написал? — уточнил он.
— Да.
Тэнго взял со стола ручку, повертел в пальцах туда-сюда. В его огромной ладони ручка выглядела совсем крошечной.
— Незаконченных и неотредактированных текстов я никому не показываю. Прости, но такой у меня бзик.
— Бзик.
— Личное решение, которое нельзя нарушать.
Несколько секунд Фукаэри смотрела на Тэнго не отрываясь.
— Тогда-другую-книжку.
— Любишь, когда тебе читают перед сном?
— Да.
— Наверно, сэнсэй тебе много книг прочитал?
— Потому-что-не-спит-до-утра.
— А «Повесть о доме Тайра» тоже он читал?
Фукаэри покачала головой.
— Слушала-на-кассетах.
— Столько раз, что запомнила наизусть? Но это же очень долгая история.
Она развела руки в стороны — видимо, показывая целую стопку кассет.
— Страшно-долгая.
— И какую же главу ты читала на пресс-конференции?
— «Бегство-ёсицунэ».
— Род Тайра уничтожен, а Ёсицунэ сбегает от Ёритомо в новую столицу, Киото? — припомнил Тэнго. — И у победившего рода Минамото начинаются внутренние раздоры…
— Да.
— А что еще ты оттуда помнишь?
— Назови-любую-главу.
Тэнго прокрутил в голове основные события эпопеи.
— «Битва в заливе Данноура», — произнес он.
Сосредотачиваясь, Фукаэри замолчала секунд на двадцать. И наконец раскрыла рот.
— Уже-воины-Минамото-перепрыгнули-на-корабли-Тайра
Уже-кормчие-и-гребцы-лежали-в-трюмах-застреленные-и-порубленные
И-некому-было-направить-ход-кораблей
Когда-князь-Томомори-в-маленькой-лодке
Переправился-на-то-судно-где-пребывал-император-Антоку
«Час-нашей-гибели-наступил»-сказал-он
«Сбросьте-в-море-все-что-нечисто-для-взора!»
С-этими-словами-носился-он-по-палубе-от-носа-до-кормы
Бросая-трупы-за-борт-и-очишая-судно-от-мертвецов
«Как-идет-битва-господин-Тюнагон?»
Подступили-с-расспросами-дамы
Громко-засмеялся-им-в-ответ-Томомори
«Скоро-вы-на-себе-испытаете
На-что-способны-мужчины-с-востока!»
«Как-можете-вы-в-такой-час-насмехаться-над-нами?»
Воскликнули-дамы-стеная-и-плача-в-голос
Но-госпожа-Ниидоно-уже-приняла-решенье
Переодевшись-в-траурные-одежды
Высоко-подобрав-край-хакамы-из-разноцветного-шелка
Зажала-она-под-мышкой-ларец-со-священной-яшмой
Опоясалась-священным-мечом
Взяла-на-руки-малолетнего-государя-Антоку-и-молвила
«Я-всего-лишь-женщина
Но-не-дамся-в-руки-врагу-и-не-разлучусь-с-государем!
Не-медлите-следуйте-за-мной-кто-решился!»
Императору-исполнялось-всего-восемь-лет
но-на-вид-он-казался-гораздо-старше
Черные-волосы-ниспадали-у-него-ниже-плеч
И-его-красота-озаряла-собой-все-вокруг
«Куда-ты-ведешь-меня?»-удивленно-спросил-он
И-Ниидоно-утерев-слезы-отвечала-юному-государю
«Разве-вам-еще-неведомо-государь?
В-прежней-жизни-вы-соблюдали-все-Десять-Заветов-Будды
И-в-награду-стали-в-новом-рождении-императором
Повелителем-десяти-тысяч-колесниц!
Но-теперь-злая-карма-разрушила-ваше-счастье
Обратитесь-сперва-к-восходу
И-проститесь-с-храмом-Великой-богини-в-Исэ
А-затем-обратитесь-к-закату
И-прочтите-в-сердце-своем-молитву-Будде
Дабы-встретил-он-вас-в-Чистой-Земле-Обетованной
Страна-наша-убогий-край-подобный-рассыпанным-зернам-проса
Юдоль-печали-несчастное-место
А-я-отведу-вас-в-чудесный-край
Что-зовется-Чистой-Землею-Обетованной
Где-вечно-царит-великая-радость!»
Так-говорила-она-заливаясь-слезами
Государь-в-переливчато-зеленой-одежде
С-разделенными-на-пробор-и-завязанными-в-косы-волосами
Обливаясь-слезами-сложил-свои-маленькие-ладони
Поклонился-сперва-восходу
Прощаясь-с-храмом-богини-в-Исэ
А-затем-обратившись-к-закату-прочел-молитву
И-тогда-Ниидоно-сказала-ему-в-утешенье
«Там-на-дне-под-волнами-найдем-мы-другую-столицу!»
И-обняв-государя-погрузилась-в-морскую-пучину.
Слушая эту историю с закрытыми глазами, Тэнго и в самом деле представил, что внимает слепому монаху, перебирающему струны бивы. Конечно, он знал, что «Повесть» создавалась как устный эпос, но только сейчас впервые ощутил на себе магическое воздействие этого жанра. Очевидно, вот так, как прочла сейчас Фукаэри, исполняли подобные тексты восемь веков назад. Без акцентов, пауз и интонаций, однако стоило истории начаться, как мощный голос сказителя раскрашивал любые эпизоды богаче любой палитры. В какой-то момент Тэнго даже подумал, уж не вселилась ли в Фукаэри чужая душа. Жесточайшая морская битва 1185 года, случившаяся в проливе Каммон, разворачивалась перед его закрытыми глазами яркой, отчетливой панорамой. Вот нянька, поняв, что их род обречен, берет на руки юного императора и прыгает с корабля в воду. Вот фрейлины, дабы не достаться на поруганье врагу, решают следовать за ними. А Томомори, скрывая боль и отчаяние, шутками пытается их в этом решении подбодрить. Дескать, останетесь на борту — окажетесь в аду еще при жизни. Не лучше ли сразу свести с такой жизнью счеты?
— Дальше-читать, — спросила Фукаэри.
— Да нет… Пожалуй, этого хватит, спасибо, — только и выдавил Тэнго. Теперь он понимал, отчего так оторопели журналисты на пресс-конференции. — Но как же тебе удалось запомнить такой огромный текст?
— Часто-кассеты-слушала.
— Обычному человеку, сколько кассеты ни ставь, заучить такое не по зубам, — усомнился Тэнго.
Но тут же вспомнил о дислексии. Похоже, неспособность читать у Фукаэри восполнялась великолепной слуховой памятью. Примерно как аборигены саванны могут запоминать огромное количество визуальной информации с первого взгляда.
— Почитай-книжку, — попросила Фукаэри.
— Какую, например?
— О-которой-сэнсэй-говорил, — сказала она. — Про-большого-брата.
— «1984»? Этой книги у меня, к сожалению, нет.
— О-чем-она.
Тэнго напряг память.
— Этот роман я читал давно, еще в школьной библиотеке, поэтому деталей не помню. Но написали его в сорок девятом, когда восемьдесят четвертый казался далеким будущим.
— А-теперь-настал.
— Да, сейчас как раз восемьдесят четвертый. Любое будущее когда-нибудь становится настоящим. И сразу превращается в прошлое. Джордж Оруэлл описал в своем будущем очень мрачное общество под гнетом абсолютного диктатора, которого все называют Большой Брат. Любая информация жестко контролируется, а мировая История без конца переписывается так, как нужно Большому Брату. Главный герой работает в Министерстве Правды, где постоянно переделывают чужие тексты. Создают новую Историю, а старую выкидывают в утиль. Сочиняют новые слова, а у старых меняют значения. Из-за того, что вся история перекроена, никто уже не понимает, что было в реальности, а что придумано. Кто враг, а кто друг… Вот, примерно такой роман.
— Переписывают-историю.
— Украсть у людей их Историю — все равно что ампутировать у них половину мозга. Это страшное преступление.
Фукаэри задумалась.
— Наша память состоит наполовину из личных воспоминаний, наполовину — из памяти общества, в котором мы живем, — продолжал Тэнго. — И эти половинки очень тесно взаимосвязаны. Коллективная память общества и есть его история. Если ее украсть или переписать, заменить на протез, наш рассудок не сможет нормально функционировать.
— Ты-тоже-переписывал.
Тэнго взял стакан с вином и сделал большой глоток.
— Я всего лишь сделал твой текст удобочитаемым. С переписыванием истории здесь нет ничего общего.
— Но-книжки-про-брата-у-тебя-нет, — уточнила она.
— Сейчас нет, к сожалению. Поэтому почитать ее тебе не могу.
— Можно-другую.
Пройдя в комнату, Тэнго встал перед полкой и окинул взглядом книжные корешки. Хотя читал он обычно много, книг на полке было раз-два и обчелся. Забивать свое жилище лишними предметами он не любил и, как правило, все прочитанное сдавал за гроши букинистам. Его постоянная библиотечка состояла либо из того, что он покупал, чтобы тут же прочесть, либо из того, что явно стоило перечитывать заново. Все остальное, если понадобится, всегда можно одолжить в библиотеке по соседству.
Выбрать подходящую книгу удалось не сразу. Читать вслух Тэнго не привык, и что годится для подобного действа, что нет, он даже представить не мог. В итоге, поломав голову, он выбрал «Остров Сахалин» Антона Чехова, дочитанный буквально на прошлой неделе. Самые интересные места книги он помечал цветными наклейками, так что выбрать нужные страницы не составляло труда.
Перед тем как зачитывать текст, он вкратце рассказал Фукаэри, о чем эта книга. Когда в 1890 году Чехов решил посетить Сахалин, ему исполнилось всего тридцать лет. Он был на поколение младше Толстого и Достоевского, но как литератор «новой волны», несмотря на возраст, уже получил признание в свете — и жил себе спокойно в Москве. Зачем молодому преуспевающему писателю понадобилось в одиночку тащиться на край земли и так долго там оставаться, не знает никто. Сахалин осваивался в первую очередь как идеальное место для каторги, и в памяти обычных, «материковых» русских не вызывал каких-либо иных воспоминаний, кроме поломанных судеб, крайней бедности и вселенской тоски. А поскольку Транссибирской магистрали в те времена еще не построили, Чехову пришлось проделать путь в четыре тысячи километров на лошадиных упряжках. Его здоровье, и без того слабое, было подорвано этой долгой поездкой на лютом сибирском морозе. Когда же восьмимесячное путешествие на Дальний Восток завершилось, он выпустил книгу «Остров Сахалин», от которой тысячи его поклонников едва не хватил удар. Это не являлось литературой в привычном смысле слова. Куда больше эти строки напоминали социально-антропологический отчет. «Зачем, скажите на милость, в самый разгар своей писательской карьеры городить такую белиберду?» — шептались в московском свете. «Попытался продать себя как великого этнографа», — писали одни газеты. «Исписался, вот и поехал на поиски вдохновения», — полагали другие. Тэнго показал Фукаэри прилагавшуюся к книге карту.
— Зачем-он-поехал-на-сахалин, — спросила она.
— Ты хочешь узнать мое личное мнение?
Она кивнула.
— Ты-же-это-прочитал.
— Да, прочел.
— Что-подумал.
— Наверное, Чехов и сам не знал, зачем это ему было нужно, — сказал Тэнго. — Скорее всего, просто захотел и поехал. Скажем, разглядывал карту, обратил внимание на форму острова — и решил: а не махнуть ли туда наугад? Со мной тоже такое бывает. Смотрю на карту — и вдруг возникает дикое желание отправиться неведомо куда. Как можно дальше от удобств и благ цивилизации. И своими глазами увидеть, какие там пейзажи и что в тех краях вообще происходит. До лихорадки, до дрожи. Но откуда это желание в тебе появилось, никому объяснить не можешь. Любопытство в чистом виде. Ничем не объяснимое вдохновение. Конечно, само по себе путешествие от Москвы до Сахалина в те времена казалось чем-то невероятным. Но мне кажется, были и другие причины, из-за которых Чехова туда потянуло.
— Например.
— Чехов был не только писателем, но и врачом. Может, именно как ученый он захотел своими глазами изучить самую страшную язву на теле своей огромной страны. Несмотря на столичное признание, в Москве Чехову было неуютно. Писательско-издательскую возню на дух не переносил. Даже с теми из авторов, кто разделял эту его неприязнь, не мог найти общего языка. А от напыщенных светских критиков слова доброго не помнил. Возможно, чтобы очиститься от литературной пошлятины, он и подался на Сахалин? Сам остров, похоже, подавил его в самых разных смыслах этого слова. Неудивительно, что за все свое сахалинское путешествие Чехов не сочинил ни одного завалящего рассказа. Ибо то, что он там увидел, в принципе намного превосходило материал для создания литературы. «Сахалинская язва» стала частью его самого. И вполне возможно, как раз за этим он туда и стремился.
— Интересная-книжка, — спросила Фукаэри.
— Да, лично я читал с интересом. Там, конечно, много цифр, статистики, этнографических данных, и литературой как таковой особо не пахнет. Но зато очень сильно ощущается Чехов как ученый. Несмотря на сухость языка, отлично видно, ради чего он все это писал. Между чисел и дат всплывают портреты живых людей, тонко выписанные характеры. Вообще поразительно ярко отражена атмосфера тамошней жизни. Для документалистики, описывающей только реальные факты, это очень интересный текст. Местами — просто шедевральный. Да что говорить, одни гиляки чего стоят.
— Гиляки, — повторила Фукаэри.
— Гиляки — коренные жители Сахалина, обитавшие на острове за много веков до русской колонизации. Жили в основном на юге острова, пока с Хоккайдо не нагрянули айны, и гилякам пришлось переселиться на Северный Сахалин. В свою очередь, айнов с Хоккайдо вытесняли на север японцы. Когда же остров стали активно осваивать русские, число гиляков начало стремительно сокращаться. И Чехов решил собрать и сохранить как можно больше информации о культуре и быте вымирающего племени.
Тэнго раскрыл книгу на заложенной странице и принялся читать вслух, местами для доходчивости пропуская абзац-другой.
— «У гиляка крепкое, коренастое сложение, он среднего, даже малого роста. Высокий рост стеснял бы его в тайге. Кости у него толсты и отличаются сильным развитием всех отростков, гребней и бугорков, к которым прикрепляются мышцы, а это заставляет предполагать крепкие, сильные мышцы и постоянную, напряженную борьбу с природой. Тело у него худощаво, жилисто, без жировой подкладки; полные и тучные гиляки не встречаются. Очевидно, весь жир расходуется на тепло, которого так много должно вырабатывать в себе тело сахалинца, чтобы возмещать потери, вызываемые низкою температурой и чрезмерною влажностью воздуха. Понятно, почему гиляк потребляет в пищу так много жиров. Он ест жирную тюленину, лососей, осетровый и китовый жир, мясо с кровью, все это в большом количестве, в сыром, сухом и часто мерзлом виде, и оттого, что он ест грубую пищу, места прикрепления жевательных мышц у него необыкновенно развиты и все зубы сильно пообтерлись. Пища исключительно животная, и редко, лишь когда случается обедать дома или на пирушке, к мясу и рыбе прибавляются маньчжурский чеснок или ягоды. По свидетельству Невельского, гиляки считают большим грехом земледелие: кто начнет рыть землю или посадит что-нибудь, тот непременно умрет. Но хлеб, с которым их познакомили русские, едят они с удовольствием, как лакомство, и теперь не редкость встретить в Александровске или в Рыковском гиляка, несущего под мышкой ковригу хлеба».
Тэнго остановился и перевел дыхание. По каменному лицу Фукаэри было сложно понять, интересно ей или нет.
— Ну как? — спросил он. — Дальше читать? Иди лучше что-нибудь другое?
— Хочу-еще-про-гиляков.
— Ну тогда слушай дальше.
— Ничего-если-лягу.
— Давай, конечно, — согласился Тэнго.
Они прошли в спальню. Фукаэри забралась под одеяло, а Тэнго сел на стул у кровати и стал читать дальше.
— «Гиляки никогда не умываются, так что даже этнографы затрудняются назвать настоящий цвет их лица; белья не моют, а меховая одежда их и обувь имеют такой вид, точно они содраны только что с дохлой собаки. Сами гиляки издают тяжелый, терпкий запах, а близость их жилищ узнается по противному, иногда едва выносимому запаху вяленой рыбы и гниющих рыбных отбросов. Около каждой юрты обыкновенно стоит сушильня, наполненная доверху распластанною рыбой, которая издали, особенно когда она освещена солнцем, бывает похожа на коралловые нити. Около этих сушилен Крузенштерн видел множество мелких червей, которые на дюйм покрывали землю».
— Крузенштерн.
— Кажется, это какой-то русский первопроходец. Чтобы создать эту книгу, Чехов, насколько мог, прочитал все, что до него написали о Сахалине другие люди.
— Читай-дальше.
— «Зимою юрта бывает полна едкого дыма, идущего из очага, и к тому же еще гиляки, их жены и даже дети курят табак. О болезненности и смертности гиляков ничего не известно, но надо думать, что эта нездоровая гигиеническая обстановка не остается без дурного влияния на их здоровье. Быть может, ей они обязаны своим малым ростом, одутловатостью лица, некоторою вялостью и ленью своих движений; быть может, ей отчасти следует приписать и то обстоятельство, что гиляки всегда проявляли слабую стойкость перед эпидемиями».
— Бедные-гиляки, — пробормотала Фукаэри.
— «О характере гиляков авторы толкуют различно, но все сходятся в одном, что это народ не воинственный, не любящий ссор и драк и мирно уживающийся со своими соседями. К приезду новых людей они относились всегда подозрительно, с опасением за свое будущее, но встречали их всякий раз любезно, без малейшего протеста, и самое большее, если они при этом лгали, описывая Сахалин в мрачных красках и думая этим отвадить иностранцев от острова. Со спутниками Крузенштерна они обнимались, а когда заболел Л. И. Шренк, то весть об этом быстро разнеслась среди гиляков и вызвала искреннюю печаль. Они лгут, только когда торгуют или беседуют с подозрительным и, по их мнению, опасным человеком, но, прежде чем сказать ложь, переглядываются друг с другом — чисто детская манера. Всякая ложь и хвастовство в обычной, не деловой сфере им противны».
— Классные-гиляки, — пробубнила Фукаэри.
— «Принятые на себя поручения гиляки исполняют аккуратно, и не было еще случая, чтобы гиляк бросил на полдороге почту или растратил чужую вещь… Они бойки, смышлены, веселы, развязны и не чувствуют никакого стеснения в обществе сильных и богатых. Ничьей власти над собой не признают, и кажется, у них нет даже понятий "старший" и "младший"… Отец не думает, что он старше своего сына, а сын не почитает отца и живет, как хочет; старуха мать в юрте имеет не больше власти, чем девочка-подросток. Бошняк пишет, что ему не раз случалось видеть, как сын колотит и выгоняет из дому родную мать, и никто не смел сказать ему слова. Члены семьи мужского пола равны между собой; если вы угощаете гиляков водкой, то должны подносить также и самым маленьким. Члены же женского пола одинаково бесправны, будь то бабка, мать или грудная девочка; они третируются, как домашние животные, как вещь, которую можно выбросить вон, продать, толкнуть ногой, как собаку. Собак гиляки все-таки ласкают, но женщин никогда. Брак считается пустым делом, менее важным, чем, например, попойка, его не обставляют никакими религиозными или суеверными обрядами. Копье, лодку или собаку гиляк променивает на девушку, везет ее к себе в юрту и ложится с ней на медвежью шкуру — вот и все. Многоженство допускается, но широкого развития оно не получило, хотя женщин, по-видимому, больше, чем мужчин. Презрение к женщине, как к низкому существу или вещи, доходит у гиляка до такой степени, что в сфере женского вопроса он не считает предосудительным даже рабство в прямом и грубом смысле этого слова. По свидетельству Шренка, гиляки часто привозят с собой айнских женщин в качестве рабынь; очевидно, женщина составляет у них такой же предмет торговли, как табак или даба. Шведский писатель Стриндберг, известный женоненавистник, желающий, чтобы женщина была только рабыней и служила прихотям мужчины, в сущности, единомышленник гиляков; если б ему случилось приехать на Сев. Сахалин, то они долго бы его обнимали».
Тэнго снова перевел дух. Фукаэри молчала, лицо ее оставалось непроницаемым. И он продолжил:
— «Суда у них нет, и они не знают, что значит правосудие. Как им трудно понять нас, видно хотя бы из того, что они до сих пор еще не понимают вполне назначения дорог. Даже там, где уже проведены дороги, они все еще путешествуют по тайге. Часто приходится видеть, как они, их семьи и собаки гусем пробираются по трясине около самой дороги».
Фукаэри лежала с закрытыми глазами, ее дыхания было почти не слышно. Несколько секунд Тэнго наблюдал за ее лицом, но так и не понял, уснула она или нет. А потому перелистнул книгу и стал читать дальше. Отчасти затем, чтобы его гостья заснула, отчасти — просто чтобы почитать еще немного Чехова вслух.
— «У устья стоял когда-то пост Найбучи. Он был основан в 1866 г. Мицуль застал здесь 18 построек, жилых и нежилых, часовню и магазин для провианта. Один корреспондент, бывший в Найбучи в 1871 г., пишет, что здесь было 20 солдат под командой юнкера; в одной из изб красивая высокая солдатка угостила его свежими яйцами и черным хлебом, хвалила здешнее житье и жаловалась только, что сахар очень дорог. Теперь и следа нет тех изб, и красивая высокая солдатка, когда оглянешься кругом на пустыню, представляется каким-то мифом. Тут строят новый дом, надзирательскую или станцию, и только. Море на вид холодное, мутное, ревет, и высокие седые волны бьются о песок, как бы желая сказать в отчаянии: "Боже, зачем ты нас создал?" Это уже Великий, или Тихий, океан. На этом берегу Найбучи слышно, как на постройке стучат топорами каторжные, а на том берегу, далеком, воображаемом, Америка. Налево видны в тумане сахалинские мысы, направо тоже мысы... а кругом ни одной живой души, ни птицы, ни мухи, и кажется непонятным, для кого здесь ревут волны, кто их слушает здесь по ночам, что им нужно и, наконец, для кого они будут реветь, когда я уйду. Тут, на берегу, овладевают не мысли, а именно думы; жутко и в то же время хочется без конца стоять, смотреть на однообразное движение волн и слушать их грозный рев».
Фукаэри, похоже, наконец-то заснула. Дышала тихонько, будто совсем отключилась от мира. Тэнго закрыл книгу, положил на столик у изголовья. Встал, выключил свет. И еще раз взглянул на девушку. Фукаэри мирно спала, обратив лицо к потолку и наконец-то расслабив упрямые губы. Тэнго затворил дверь и вернулся на кухню.
Однако писать свою книгу больше не получалось. Волны позабытого всеми Охотского моря грохотали в его сознании, набегая на дикий берег, встававший перед глазами. Он стоял перед этим морем один-одинешенек, погруженный в себя. Насколько ему казалось, теперь он понимал меланхолию Чехова. Никто в этом мире не в силах ничего изменить. Быть русским писателем конца XIX века означало обречь себя на всю эту болезненную безысходность. Чем дальше эти писатели старались убежать из России, тем ожесточеннее Россия выгрызала их изнутри.
Налив воды в стакан из-под вина, Тэнго почистил зубы, погасил в кухне свет, лег на диван и попытался заснуть. В ушах все еще отдавался шум исполинских волн. Но постепенно осознание происходящего оставило его, и он провалился в сон.
Проснулся он в восемь утра. Фукаэри в постели не было. Его пижама была аккуратно свернута и засунута в стиральную машину. Штанины и рукава так и остались закатанными до середины. На столе в кухне он обнаружил записку. На вырванной из блокнота страничке было нацарапано ручкой: «Как там наши гиляки? Пошла домой». Мелкие угловатые знаки. На секунду ему почудилось, будто с высоты птичьего полета он считывает надпись, выложенную ракушками на прибрежном песке. Сложив записку пополам, он спрятал ее в ящик стола. Попадись такое на глаза подруге — скандал обеспечен.
Тэнго перестелил кровать, вернул на полку Чехова. Заварил кофе, поджарил тосты. И, уже завтракая, отметил: что-то сдавило душу и не отпускает. Понять, что же именно, ему удалось не сразу.
Картинка мирно спящей Фукаэри.
Может, ты влюбился? — спросил он себя. Да вроде бы нет. Просто есть в этой девочке то, что иногда физически трогает душу. Но тогда зачем доставать из стиральной машины и обнюхивать пижаму, в которой она ходила?
Слишком много вопросов. Роль автора заключается в том, чтобы задавать вопросы, а не отвечать на них, считал Чехов. Золотые слова. И все же сам Чехов, похоже, рассматривал под этим углом не только свои произведения, но и собственную жизнь. В которой были сплошные вопросы — и ни малейших ответов. До последнего мига этот человек игнорировал свою болезнь и не верил, что умирает, — хотя кому, как не врачу, было это знать. И в итоге сгорел от чахотки совсем молодым.
Тэнго покачал головой и поднялся из-за стола. Сегодня приходит подруга. Нужно постирать и прибраться в квартире. Все мысли — потом.
