— Пересадка, — объявила Фукаэри. И снова взяла Тэнго за руку. Совсем как в прошлый раз, на подъезде к станции Татикава.

Всю дорогу, пока они выходили из поезда, а потом спускались и поднимались по лестницам на другую платформу, Фукаэри не выпускала ручищу Тэнго из своей ладошки. На взгляд со стороны — классическая любовная парочка. С солидной разницей в возрасте, пусть даже Тэнго и выглядел младше своих лет. И просто уморительной разницей в габаритах. Идеальное весенне-воскресное свидание.

Тем не менее в пожатии девичьей ладони Тэнго не чувствовал никакой нежности. Фукаэри сжимала его руку с одной и той же силой. В ее пальцах ощущалась профессиональная строгость врача, измеряющего пульс пациенту. Она словно хотела оставаться уверенной, что через их пальцы и ладони течет информация, которую не высказать словами. Если так, подумал Тэнго, их контакт получается каким-то односторонним. Может, девчонке и удавалось через пальцы прочесть что-либо в сердце Тэнго, но ее душа для него оставалась тайной. Да и ладно. Что бы она там ни вычитала, скрывать от нее свои мысли и чувства он и так не собирался.

Ясно одно: пускай Тэнго и не привлекал ее как мужчина, какую-то симпатию она все же к нему питала. Или, по крайней мере, неприязни не испытывала. Иначе не стала бы так долго держать его за руку — с какой бы то ни было целью.

Они перешли на ветку Оомэ и сели в поезд. Несмотря на воскресный день, в электричке оказалось на удивление много народу, в основном старичков туристов и родителей с детьми. Решив не проходить в глубь вагона, Фукаэри и Тэнго остались стоять у дверей.

— Далеко же мы забрались! — сказал Тэнго, оглядевшись по сторонам.

— Можно-дальше-держать-твою-руку, — попросила Фукаэри. Всю дорогу до сих пор она не выпускала руки Тэнго из пальцев.

— Конечно, — ответил он.

Девушка явно успокоилась. Ее ладонь оставалась все такой же легкой, ничуть не потела. Казалось, Фукаэри по-прежнему пытается нащупать внутри Тэнго нечто известное лишь ей одной.

— Больше-не-страшно, — уточнила она. Как обычно, без знака вопроса.

— Да… — кивнул Тэнго. — Кажется, больше не страшно.

И это было правдой. Благодаря ли ее руке — бог знает, но паника, что охватывала его каждое воскресное утро, наконец унялась. Не потели подмышки, сердце не выскакивало из груди. Никаких видений. Дыхание ровное и спокойное.

— Слава-богу, — бесстрастно произнесла Фукаэри.

Слава богу, повторил про себя Тэнго.

— Поезд отправляется! — разнеслось из динамиков по платформе.

Электричка вздрогнула, как пробудившийся динозавр, и с преувеличенно устрашающим рыком захлопнула двери. Будто приняв для себя какое-то судьбоносное решение, поезд плавно отъехал от станции.

Рука в руке, Фукаэри и Тэнго разглядывали пейзажи, проплывавшие за окном. Сначала то были самые обычные спальные микрорайоны. Но все чаще перед глазами вставали горы. На станции Хигаси-Оомэ все параллельные пути обрывались, и вперед убегала только одна дорога. Они пересели на местный поезд из четырех вагонов, и горы за окном потянулись уже беспрерывно. Отсюда на работу в город уже не ездят. Сквозь увядшую прошлогоднюю листву пробивалась свежая зелень. На каждой очередной станции двери раскрывались — и в воздухе пахло уже совсем по-другому. Весь окружающий мир отзывался иными звуками. Вдоль путей потянулись рисовые поля, традиционные крестьянские домишки. На дорогах все меньше легковушек и все больше грузовичков. Далеко же мы забрались, снова подумал Тэнго. Неужели их путешествие когда-нибудь завершится?

— He-волнуйся, — сказала Фукаэри, словно прочитав его мысли.

Тэнго молча кивнул. Прямо как поездка к родителям будущей невесты, подумал он.

Сошли они на Футаматао. О такой станции Тэнго в жизни не слыхал. Ну и названьице! Кроме них к деревянному зданию из поезда стеклось еще пассажиров пять. Садиться же в поезд никто и не собирался. До станции Футаматао доезжали только любители горных троп и чистого воздуха. Те, кто интересовался премьерой «Человека из Ламанчи», отвязными дискотеками, новой выставкой элитных автомобилей «астон-мартин» или гигантскими омарами в тесте, до станции Футаматао не доезжали. Это было ясно даже по виду сошедших.

Ни магазинов, ни ресторанчиков, ни прохожих вокруг станции не было. Лишь одинокое такси дожидалось пассажиров. Явно приехало сюда к прибытию поезда. Фукаэри тихонько постучала в стекло машины. Дверца открылась, девушка забралась внутрь. И жестом пригласила Тэнго. В трех словах Фукаэри объяснила, куда ехать. Водитель кивнул.

Их маршрут оказался недолгим, но страшно запутанным. Такси то взбиралось на крутые холмы, то ныряло на спусках, то съезжало с асфальта на проселочные дороги. При этом водитель даже не думал сбрасывать скорость, и ошалевшему Тэнго приходилось то и дело судорожно цепляться за ручку двери. Наконец они взмыли по склону, похожему на горнолыжную трассу, до вершины крутого холма, и машина остановилась. Эта поездка в такси куда больше напоминала «американские горки» в каком-нибудь луна-парке. Достав из кошелька две банкноты по тысяче иен, Тэнго протянул деньги водителю и получил взамен сдачу и чек.

Перед воротами старой классической усадьбы стояло сразу две машины: черный «мицубиси-паджеро» и огромный зеленый «ягуар». Но если «паджеро» сиял как новенький, «ягуар» был покрыт таким толстенным слоем белесой пыли, что настоящий цвет угадывался с трудом. А судя по замызганному переднему стеклу, на этом автомобиле не ездили уже очень давно. В пронзительно чистом воздухе висела замогильная тишина. Такая глубокая, что уши требовали перенастройки. Небо висело ужас как высоко, а солнечные лучи неожиданно мягко ласкали кожу. Временами откуда-то доносились резкие выкрики птиц, хотя вокруг не было видно ни птахи.

Сама усадьба смотрелась очень стильно, в лучших традициях японской архитектуры. Здание построили чуть ли не в прошлом веке и все это время, похоже, неплохо за ним ухаживали. Деревья в саду аккуратно подстрижены. Настолько идеально, что некоторые напоминали пластмассовые муляжи. Громадные сосны отбрасывали на землю широкие черные тени. Глазам открывались бескрайние просторы без малейших признаков человеческого жилья. Поселиться в таком месте способен лишь тот, кто терпеть не может общения с себе подобными.

Настежь отворив незапертые ворота, Фукаэри пригласила Тэнго за собой. Никто не вышел им навстречу. Разувшись на пороге, они прошли в гостиную. Из окна были видны горы на горизонте. А также река, в которой змейкой играло солнце. Роскошный пейзаж, но любоваться им, увы, не хотелось. Фукаэри усадила Тэнго на огромный диван и вышла из комнаты, не сказав ни слова. От дивана пахло давно забытыми временами. Даже не разобрать какими.

Гостиная была обставлена неприхотливо. Огромный стол, на столешнице из цельного куска дерева — вообще ничего. Ни пепельницы, ни скатерти. На стенах — никаких картин, часов или календаря. Во всей комнате нет даже завалящего фикуса. Никаких шкафов или стеллажей — даже книгу или газету не на что положить. Доисторический, давно потерявший расцветку ковер на полу да простецкий мебельный набор примерно той же невнятной эпохи: похожий на плот диван, на котором сидел Тэнго, и три кресла. В одной стене — огромный камин, но огня давно уже не разводили. Несмотря на середину апреля, в комнате стоял леденящий холод. Словно вся зимняя стужа обосновалась здесь, не желая выветриваться. Эта комната выглядела так, будто ее хозяева давным-давно решили: какой бы гость ни заявился сюда, он не должен чувствовать, что ему здесь рады.

Наконец Фукаэри вернулась и села на диван рядом с Тэнго.

Довольно долго они молчали. Фукаэри спряталась в своем одиночестве, а Тэнго просто сидел и глубоко дышал, пытаясь прийти в себя. Не считая редких выкриков птиц откуда-то издалека, в комнате царило абсолютное безмолвие. Если прислушаться, в нем различалось сразу несколько смыслов. Словно то было не просто отсутствие каких-либо звуков, но чье-то красноречивое молчание. Тэнго бессознательно скользнул взглядом к часам на руке. Затем поднял голову, поглядел на пейзаж за окном и снова взглянул на часы. Время почти не двигалось. Время текло очень медленно, как ему и положено обычным воскресным утром.

Прошло минут десять, дверь распахнулась, и в комнату быстрым шагом вошел пожилой сухощавый мужчина. Лет за шестьдесят. Совсем невысокий, чуть больше полутора метров, но сложенный правильно. В позвоночник будто вставлен металлический стержень, голова гордо поднята. Косматые брови, будто созданные природой для устрашения собеседника, чуть ли не нависают над очками в толстой черной оправе. Сама компактность. Ничего лишнего, а все, что есть, предельно ужато и сконцентрировано. Тэнго привстал было для поклона, но хозяин быстрым жестом приказал: сидите! И пока гость опускался обратно на диван, сам стремительно уселся в кресло напротив. После чего стал разглядывать Тэнго в упор, ни слова не говоря. Взгляд хозяина нельзя было назвать очень острым, но глаза его так и шарили по лицу Тэнго, выискивая непонятно что. Прямо как у фотографа, проверяющего объектив на чистоту линзы.

Одет был хозяин в белую рубашку, изумрудного цвета свитер и темно-серые шерстяные брюки. Все эти вещи он носил уже лет десять, не меньше. Хорошо прилажены к телу, но местами давно пообтерлись. Похоже, ему было абсолютно все равно, во что он одет. Да и вокруг никто вроде бы не обращал на это внимания. Волосы на голове совсем поредели, и лоб плавно переходил в залысины, подчеркивая благородную форму черепа. Рельефные скулы, точеный подбородок. И только маленькие, почти детские губы словно пересажены с другого лица. Кое-где проглядывала недовыбритая щетина. Хотя, возможно, так лишь чудилось из-за странного освещения. Все-таки горное солнце заглядывало в окна немного не так, как привык Тэнго.

— Простите, что заставил вас забираться в такую даль, — сказал мужчина. В его манере говорить ощущалась некая странность. Словно он привык всю жизнь выступать перед неопределенным числом собеседников. И при этом — как можно убедительней. — Но по ряду причин я не мог отлучиться, почему и пришлось специально пригласить вас сюда.

— Ничего страшного, — ответил Тэнго, вручая визитку.

— Меня зовут Эбисунó, — представился хозяин. — Визитки, к сожалению, нет.

— Господин Эбисуно? — повторил Тэнго.

— Но все зовут меня просто сэнсэем. Даже собственная дочь — уж не знаю почему.

— А как пишется ваша фамилия?

— Фамилия редкая… Эри! Напиши, будь добра.

Фукаэри, кивнув, достала из кармана блокнот и шариковой ручкой старательно вывела на странице два иероглифа. Писала она так, словно царапала гвоздем по кирпичу. Результат выглядел так же.

— На английский это можно перевести как «field of savages», — растолковал сэнсэй. По губам его пробежала легкая улыбка. — Когда я изучал историю мировых цивилизаций, это имя подходило мне на все сто… Впрочем, те исследования остались в прошлом. Теперь я занимаюсь совсем другими вещами. И осваиваю поля совсем других дикарей.

Действительно редкая фамилия. И все же Тэнго она показалась знакомой. В конце 60-х некий Эбисуно выпустил несколько научно-популярных книг, снискавших признание публики. О чем были книги, Тэнго уже и не помнил, в памяти осталось только имя автора. Которое довольно скоро все почему-то забыли.

— Мне кажется, я о вас слышал, — сказал он, наморщив лоб.

— Вполне возможно, — отозвался сэнсэй, глядя куда-то вдаль. Будто речь шла о человеке, которого здесь нет. — Но это — давняя история.

Тэнго ощутил, как сидевшая рядом Фукаэри еле слышно вздохнула. Очень медленно и глубоко.

— Господин Тэнго Кавана, — прочел сэнсэй иероглифы на визитке.

— Совершенно верно, — кивнул Тэнго.

— В институте изучал математику, сейчас преподаешь в колледже для абитуриентов, — продолжил хозяин. — А в свободное время пишешь прозу. Так, по крайней мере, мне рассказала Эри. Я ее правильно понял?

— Да, все верно, — подтвердил Тэнго.

— При этом ни на писателя, ни на математика не похож.

Тэнго неловко усмехнулся:

— Мне все это говорят. Может, из-за телосложения?

— Я не имел в виду ничего плохого, — сказал сэнсэй. И поправил пальцем дужку очков на переносице. — Если человек не выглядит тем, кто он есть, он просто еще не принял отведенную ему форму.

— Очень лестно от вас это слышать, но… писатель из меня еще никакой. Можно сказать, только пробую перо.

— Пробуешь перо?

— Проверяю себя в тестовом режиме.

— Вот как? — отозвался сэнсэй и легонько потер ладони. Похоже, он только теперь заметил, как холодно в комнате. — Насколько я понял со слов Эри, ты собрался переделать ее текст в законченное произведение и подать на соискание литературной премии. Иначе говоря, продать ее как писателя. Я правильно формулирую?

Тэнго выдержал паузу, осторожно подбирая слова.

— Ну, в общем, да… Эту идею предложил господин Комацу, редактор журнала. Хотя лично я не уверен, удастся его план или нет. Я не могу оценить, насколько это корректно с морально-этической точки зрения. Моя задача в данном проекте — переработать текст под названием «Воздушный кокон». Я просто технолог. За все остальное отвечает господин Комацу.

С полминуты сэнсэй сосредоточенно о чем-то думал. Казалось, если прислушаться, в звенящей тишине комнаты можно различить, как напряженно работает его голова.

— То есть придумал все это редактор Комацу, а ты — простой исполнитель? — уточнил он наконец.

— Именно так.

— Как ты понимаешь, я по натуре ученый и литературой особенно не интересуюсь, — продолжил сэнсэй. — Но в том, что ты рассказал, я чувствую какой-то подвох. Или я ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, — кивнул Тэнго. — Я и сам так чувствую.

Сэнсэй нахмурился.

— И все-таки активно участвуешь в этой затее?

— Не слишком активно. Но — участвую.

— Почему?

— Именно этот вопрос я задаю себе вот уже целую неделю, — признался Тэнго.

Сэнсэй и Фукаэри явно ждали, что дальше.

— Мои физиология, инстинкты и здравый смысл, — продолжил Тэнго, — требуют, чтобы я как можно скорее отполз от этого проекта куда подальше. По жизни я человек рациональный и осторожный. Азартных игр не люблю, за острыми ощущениями не гоняюсь. Пожалуй, меня и смельчаком-то не назовешь. И только на сей раз, когда господин Комацу предложил мне участвовать в его авантюре, я не смог сказать «нет». Причина здесь только одна. А именно — «Воздушный кокон» зацепил меня за живое. Заведи господин Комацу речь о любом другом произведении, я отказался бы, не задумываясь.

Довольно долго сэнсэй разглядывал Тэнго, словно диковинную зверушку.

— Иными словами, — резюмировал он наконец, — сама афера тебе до лампочки, но крайне интересно работать над произведением. Так?

— Именно так, — подтвердил Тэнго, — «Крайне интересно» — это еще слабо сказано. Я просто не могу допустить, чтобы этим текстом вместо меня занимался кто-то другой.

— Вот как? — отозвался сэнсэй. И скорчился так, будто съел лимон. — Ну что ж. Тебя я по большому счету вроде бы понимаю. Ну а этот Комацу — что у него за мотивы? Богатство? Признание?

— Если честно, я и сам толком не разберу, — ответил Тэнго. — Но, похоже, им движет нечто большее, нежели жажда денег или славы.

— Что, например?

— Возможно, сам господин Комацу и стал бы это отрицать, но он — человек, очень преданный большой литературе. А у таких людей главная цель, как правило, одна: за всю свою жизнь отыскать на литературном небосклоне хотя бы одну-единственную новую звезду. Настоящую, которая не гаснет. И подать ее всем на тарелочке.

Не сводя глаз с Тэнго, сэнсэй выдержал очередную паузу. Затем произнес:

— Значит, у каждого из вас — свои мотивы, не имеющие отношения ни к деньгам, ни к славе?

— Похоже, что так.

— Но какие бы цели вами ни двигали, план ваш очень рискованный. Если на каком-то этапе правда выплывет наружу, скандала точно не избежать, и при этом пострадаете не только вы двое. Судьба семнадцатилетней Эри, возможно, будет поломана. Именно это меня тревожит сейчас больше всего остального.

— Ваша тревога совершенно естественна, — кивнул Тэнго. — Я полностью с вами согласен.

Мохнатые брови сэнсэя сдвинулись.

— Значит, даже понимая опасность, нависающую над Эри, ты все равно хочешь своими руками переписать «Воздушный кокон»?

— Как я и объяснил, это желание не подчиняется логике или здравому смыслу. Разумеется, я со своей стороны сделаю все возможное, чтобы Эри не пострадала. Но убеждать вас, что ей вообще ничего не угрожает, не стану. Обманывать я никого не хочу.

— Вот, значит, как… — протянул сэнсэй. И откашлялся так, словно обтесывал формулировку для собственной мысли. — Да, похоже, ты искренний человек.

— По крайней мере, стараюсь все говорить как есть.

Сэнсэй посмотрел на свои руки, сложенные на коленях, — так озадаченно, будто видел их первый раз в жизни. Затем повернул ладонями вверх, поизучал еще какое-то время. И наконец поднял голову.

— То есть сам редактор Комацу уверен, что его план увенчается успехом?

— Он говорит: «У всего на свете есть две стороны, — вспомнил Тэнго. — Хорошая сторона — и, скажем так, не очень плохая».

Сэнсэй рассмеялся:

— Весьма уникальная точка зрения! Он что, оптимист? Или настолько самоуверен?

— Ни то, ни другое. Просто циник, и все.

Сэнсэй покачал головой.

— Когда такие люди становятся циниками, они превращаются либо в оптимистов, либо в самоуверенных типов. Разве не так?

— Да, возможно, есть такая тенденция…

— Наверно, и общаться с ним непросто?

— Очень непросто, — признал Тэнго. — Хотя он далеко не дурак.

Сэнсэй глубоко, с расстановкой вздохнул.

— Ну, Эри? — повернулся он к девушке. — Что ты сама думаешь об этом… проекте?

Фукаэри уткнулась взглядом в неизвестную точку пространства. И сказала:

— Пускай.

— Ты хочешь сказать, — уточнил сэнсэй, — что не будешь возражать, если этот молодой человек перепишет «Воздушный кокон»?

— Не-буду.

— Даже если из-за этого ты сама попадешь в переделку?

На это Фукаэри ничего не ответила. Лишь плотнее запахнула воротник пальтишка. Сам этот жест выражал ее волю весьма красноречиво.

— Ну что ж! Похоже, девочка знает, что говорит… — обреченно вздохнул сэнсэй.

Тэнго не отрываясь глядел на ее пальцы, стиснутые в кулачки на воротнике.

— Однако существует еще одна проблема! — поднял палец хозяин. — Вы с редактором Комацу собираетесь не просто обнародовать этот текст, но еще и объявить Эри писательницей. Но дело в том, что у бедняжки дислексия. Нарушенная способность читать и писать. Вы знали об этом?

— Пока мы ехали на поезде, я в общих чертах догадался, — сказал Тэнго.

— Видимо, это врожденное, — продолжал сэнсэй. — Оттого и в учебе отставала, хотя голова светлая. Ведь эта девочка действительно мудра не по годам… Однако сам факт того, что у Эри дислексия, может серьезно расстроить ваши грандиозные планы.

— А сколько человек вообще знают про ее дислексию?

— На сегодня, кроме нее самой, — трое, — ответил сэнсэй. — Я, моя дочь Адзами, а теперь еще и вы. Больше об этом никому не известно.

— Но разве в ее школе об этом не знают?

— Нет. Это маленькая сельская школа. Там и слова такого никогда не слыхали — «дислексия». Да и ходила туда Эри совсем недолго.

— К тому же ей удавалось здорово это скрывать?

Сэнсэй смерил Тэнго оценивающим взглядом.

— Похоже, Эри тебе очень доверяет, — сказал он, выдержав паузу. — Уж не знаю почему. Что же до меня…

Тэнго терпеливо ждал продолжения.

— Что же до меня, то я доверяю Эри. Раз она считает, что тебе можно отдать рукопись на переработку, — значит, так тому и быть. Но если ты собираешься реализовывать ваши планы, тебе придется учитывать кое-какие факты ее биографии. — На этих словах сэнсэй легонько отряхнул брюки чуть выше колен, словно избавляясь от невидимых соринок. — Ты должен знать, что у нее было за детство и при каких обстоятельствах я взял ее на воспитание. Предупреждаю: рассказ не на пару минут.

— Я готов, — кивнул Тэнго.

Фукаэри рядом с ним уселась на диване поудобнее. Но кулачки от поднятого воротника пальто так и не отняла.

— Ну что ж, — начал сэнсэй. — Вернемся в шестидесятые годы. С отцом Эри меня связывала крепкая многолетняя дружба. Он был младше меня на десять лет, и мы преподавали на одной кафедре. По характеру и взглядам на мир мы были полнейшими антиподами, но почему-то отлично ладили. Оба поздно женились, у каждого чуть ли не сразу после свадьбы родилось по дочери. Жилье снимали в одном университетском городке, семьями ходили друг к другу в гости. Работа тоже спорилась. В те годы нас даже называли «новаторами-энтузиастами». Газетчики то и дело забегали взять интервью. То были интересные, насыщенные времена. Во всех отношениях… Но когда шестидесятые подошли к концу, в воздухе запахло порохом. На носу было продление Договора о безопасности с США. Студенты бунтовали, захватывали учебные корпуса, строили баррикады, сопротивлялись спецназу. Начали гибнуть люди. Работать стало невозможно, и я решил оставить университет. По натуре я вообще не любитель академизма, а когда начался весь этот кавардак, стало совсем невтерпеж. Кто там консерватор, кто диссидент — на это мне всегда было плевать. В конечном итоге просто драка двух враждующих групп. Я же с раннего детства на дух не переношу группового сознания. Не важно, малая при этом группа или большая… А ты же тогда, наверное, еще не поступил в университет?

— Когда я поступал, все беспорядки уже подавили.

— Не пригодились, стало быть, кулаки после драки? — криво усмехнулся сэнсэй.

— Да… можно и так сказать.

Сэнсэй поднял руки вверх, словно сдаваясь в плен, а затем сложил ладони на коленях.

— А через пару лет с университетом распрощался и отец Эри. К тому времени он ушел с головой в маоизм и поддерживал китайскую Культурную революцию. Никакой информации о том, насколько гнилой и бесчеловечной была Культурная революция на самом деле, в Японию тогда почти не просачивалось. Цитировать Мао Цзэдуна среди интеллигентов считалось модным и актуальным. Отец Эри собрал группу студентов-радикалов, назвал ее «Алым отрядом» и принял участие в студенческих забастовках. Очень скоро под его знамя начали стекаться и студенты из других вузов. Группа росла и постепенно превращалась в настоящую секту. Наконец по требованию вуза прибыл отряд спецназа. Бунтарей выбили из учебного корпуса и арестовали вместе с лидером. Отца Эри осудили по уголовной статье, дали условный срок. И понятное дело, тут же уволили из университета. Эри тогда была совсем крошкой — вряд ли что запомнила…

Фукаэри молчала.

— Звали его Тамоцу Фукада, — продолжал сэнсэй. — Расставшись с вузом, он и десяток членов секты, которая уже потеряла организующий стержень, вступили в общину «Такасима». Отчисленным студентам нужно было куда-то податься, и хотя бы на перше время «Такасима» стала для них неплохой кормушкой. Об этом даже писали в газетах. Ты в курсе?

— Нет, — покачал головой Тэнго. — Такой истории не припомню.

— Фукада забрал с собой всю семью. И жену, и маленькую Эри. Все они стали членами «Такасимы». О самой общине ты, я думаю, слышал?

— В общих чертах, — ответил Тэнго. — Совместная жизнь по типу коммуны, полное самообеспечение, основное занятие — земледелие. Также производят молоко. Рассылают свою продукцию по всей Японии. Частной собственности не признают, владеют всем сообща.

— Да, верно. Иначе говоря, Фукада решил превратить «Такасиму» в Утопию… — Сэнсэй покривился. — Но как известно, ни в одной нашей реальности Утопии не существует! Как не существует философского камня или вечного двигателя. Лично я глубоко убежден: «Такасима» занимается превращением людей в безмозглых роботов. Которые собственными руками отключают мыслительную функцию у себя в голове. В точности так, как описывал в своей книге Джордж Оруэлл, Но тем не менее, как ты знаешь, на белом свете существует немало людей, стремящихся именно к такому образу жизни — с умершим головным мозгом. Просто потому, что так легче и радостней. Не нужно думать ни о чем сложном; просто выполняй все, что сверху велят, и твою кормушку у тебя никогда не отнимут. Для этой породы людей «Такасима», пожалуй, и в самом деле Утопия…

Сэнсэй глубоко вздохнул.

— Да только сам Фукада не из таких! Этот человек всю жизнь думал исключительно своей головой. И даже сделал это занятие профессией, которая долго его кормила. Угодив в такой безмозглый муравейник, как «Такасима», он никак не мог найти себе места. Разумеется, он заранее знал, на что идет. Изгнанный из университета со своими яйцеголовыми студентами, он сам выбрал «Такасиму» как временное пристанище. Только теперь, чтобы выжить, им пришлось освоить «ноу-хау» жизни в общине. И прежде всего — научиться возделывать землю. Ни сам Фукада, ни его ученики, конечно же, ни бельмеса не смыслили в земледелии. Все равно что от меня вдруг потребовать, чтобы я разбирался в ракетостроении. Буквально все — от теории до практики — им пришлось испытать на собственной шкуре. Все нюансы товарного распределения, все прелести режима самообеспечения, все принципы коммунального хозяйства они выучили назубок. За два года, проведенные в «Такасиме», освоили все, что только возможно. В научном смысле слова смышленый подобрался коллектив. Настолько смышленый, что выступил против политики самой общины. В итоге Фукада вышел из «Такасимы» и объявил о создании независимой организации.

— В-такасиме-было-весело, — сказала вдруг Фукаэри.

Сэнсэй улыбнулся.

— Дошколятам в «Такасиме» и правда было весело. Но они подрастали, в них просыпалась личность. И вот тут-то для многих жизнь превращалась в истинный ад. Ибо даже самые невинные проявления своего «я» в общине безжалостно подавлялись сверху. Тотальное мозговое бинтование.

— Бинтование, — переспросила Фукаэри.

— В Древнем Китае девочкам насильно забинтовывали стопы, чтобы ножки не росли, — пояснил Тэнго.

Фукаэри молча представила эту картину.

— Очень скоро, — продолжал сэнсэй, — группа раскольников, которую возглавил Фукада, уже состояла не только из его бывших студентов. Один за другим на их сторону начали переходить и старые члены общины. Лагерь Фукады разрастался как снежный ком. Многие, кто примкнул к «Такасиме» из идейных соображений, уже успели разочароваться в этой системе и дальше так жить не хотели. Среди них были и хиппи, мечтавшие о свободной коммуне, и леваки-радикалы, потерпевшие фиаско в студенческих бунтах, и просто те, кто устал от цивилизации и пришел в «Такасиму» за духовным возрождением. Были там и холостяки, и те, кто, подобно Фукаде, привел за собой всю семью. В общем, пестрая публика, кого только не встретишь. Все они изъявили желание, чтобы их возглавил Фукада. А уж этот человек был лидером от природы. Все равно что Моисей у евреев. Умен, красноречив, рассудителен. Необычайно харизматичен. И плюс ко всему — очень крупно сложен. Да вот примерно как ты. Вокруг личностей таких размеров люди собираются, словно пигмеи, и внемлют всему, что великаны им говорят…

Сэнсэй развел руки в стороны, демонстрируя масштабы личности Фукады, Фукаэри посмотрела на эти руки, перевела взгляд на Тэнго. Но ничего не сказала.

— Мы с Фукадой даже внешне казались полными антиподами. Он прирожденный вождь, а я по жизни волк-одиночка. Он политик — я скорей анархист. Он великан, я карлик. Он само обаяние — я же ученый-мозгляк, которому, кроме странной формы черепа, и показать людям нечего… И все-таки мы были настоящими друзьями. Несмотря на все различия и разногласия, абсолютно доверяли друг другу. Не подумай, что я преувеличиваю. Но такая дружба действительно бывает только раз в жизни.

В горах префектуры Яманаси группа Фукады отыскала малонаселенную деревушку, которая идеально подходила их целям. То было почти вымершее селенье, где на заброшенные земельные участки уже не найти наследников, а из жителей остались одни старики, давно не способные вести хозяйство. В таком захолустье раскольники смогли выкупить себе и землю, и жилье практически за бесценок. Даже парники. В местной управе поселенцы внесли страховой залог, гарантируя, что выкупаемые участки будут использоваться исключительно для сельскохозяйственных нужд. Естественно, при таком условии они освобождались от большинства налогов на несколько лет вперед. А кроме того, Фукада доставал деньги откуда-то еще. Откуда — сэнсэй понятия не имел.

— Об этом источнике Фукада никогда никому не рассказывал. Но тем не менее добыл откуда-то немалые средства, чтобы поставить коммуну на ноги. Именно эти деньги ушли на инструменты, стройматериалы и прочие стартовые расходы. Своими силами коммуна обновила закупленные постройки и обеспечила сносное жилье всем тридцати своим членам. Произошло это в семьдесят четвертом году. «Авангард» — вот как они назвали себя.

«Авангард»? — подумал Тэнго. А ведь он уже слышал такое название. Где и в какой связи — хоть убей, не помнил. Но в самых глубинах мозга это будоражило какие-то смутные воспоминания.

— Разумеется, — продолжил сэнсэй. — Фукада понимал, что обживать новые земли будет непросто. Но в итоге все сложилось даже лучше, чем он предполагал. Отчасти помогала погода, отчасти — местные жители. Даже аборигены признали Фукаду лидером. Все-таки молодежь, которую он привел, гнула спину и проливала пот над этой землей. Деревенские начали заглядывать к ним и все чаще предлагали помощь. Благодаря им «Авангард» очень скоро усвоил как методы работы, так и способ жизни на новом месте.

По большому счету они внедряли все, чему научились в «Такасиме». Плюс то, что освоили сами. Например, полную механизацию производства. Чтобы избавиться от вредителей, отказались от химических удобрений, внедрили гидропонику. И начали продавать свою продукцию через рекламу в таблоидах с прицелом на богатые слои горожан. Потому что так прибыльнее. Экологически чистые продукты, что ни говори. Большинство членов коммуны выросли в больших городах и, что нужно мегаполису, понимали неплохо. За свежие, химически чистые овощи горожане сразу же раскошеливались. Этот механизм работал безукоризненно. Наняли транспорт, наладили систему распределения — и качественный, вкусный товар тут же растекся по домам потребителей. Как только вырастал экологически чистый урожай, им отлично удавалось превращать его в деньги.

— Несколько раз я навещал Фукаду в коммуне и беседовал с ним, — продолжал сэнсэй. — Он был окрылен перспективами, выглядел очень жизнерадостно. Пожалуй, именно в те годы мой друг был ближе, чем когда-либо, к воплощению своей мечты. Семья его, похоже, наконец освоилась на новом месте. Слухи об «Авангарде» распространялись, и число желающих вступить в коммуну росло. Все больше народу узнавало о них через рекламные объявления, да и журналисты в новостях то и дело трубили об успехах общины. Так или иначе, ребята попали в яблочко: в нынешнем обществе накопилось слишком много желающих убежать из реальности. Надоевшей всем, забитой мыслями о деньгах и необходимости обрабатывать чуждую информацию. Слишком много желающих убежать туда, где можно жить на природе и просто в поте лица обрабатывать землю. Таким людям «Авангард» открывал двери. С добровольцами проводили собеседование, и если те оказывались полезными, их принимали в общину. Хотя, скажем прямо, брали далеко не каждого. Большое внимание уделялось моральному облику вступающих. Первым делом общине требовались знатоки земледелия и просто физически выносливые люди. Обоих полов набирали примерно поровну, женщины приветствовались не меньше мужчин. Чем больше собиралось народу, тем больше требовалось земли. Но как раз с этим проблем у общины не было: вокруг раскинулись непаханые поля и расширять территории для «Авангарда» не составляло труда. Первое время вербовали в основном молодых, но постепенно становилось все больше и тех, кто пришел в общину со всей семьей. Росло число выпускников спецвузов — медиков, инженеров, педагогов, бухгалтеров. Все эти профессии в новой коммуне были очень востребованы.

— А здесь применялись те же принципы пещерного коммунизма, что и в «Такасиме»? — уточнил Тэнго.

Сэнсэй покачал головой.

— Нет. Фукада отказался от коллективной собственности. В политике он всегда был радикалом, но по жизни — хладнокровным реалистом. Его коллективизм был умеренным. Он вовсе не хотел превратить человечество в муравейник. Его идея предполагала разделить общество на функциональные группы, внутри которых люди бы жили и работали сообща. Не понравилось в одной группе — можешь перейти в другую или вообще уйти из «Авангарда» куда глаза глядят. Общение с внешним миром не возбранялось, идеологических собраний с промывкой мозгов почти совсем не устраивалось. Частная собственность признавалась, за работу люди получали пускай и скромное, но вознаграждение. Все-таки главный урок, который Фукада вынес из «Такасимы», заключался в том, что производительность труда повышается, если обществу не закручивать гайки.

Под началом Фукады «Авангард» хозяйствовал весьма успешно, пока община не раскололась надвое. При системе «идейного единения», которую практиковал Фукада, подобного раскола рано или поздно было не избежать.

Первую группу составили те, кого он когда-то привел за собой, — боевики из «Алого отряда», собравшие вокруг себя наиболее радикально настроенных членов общины. Эти люди с самого начала верили, что ковырянье земли на полях — лишь неизбежный, но временный этап подготовки к настоящей революции. А когда пробьет их час, они отложат мотыги и возьмутся за оружие.

Сторонники второй группы точно так же отрицали капиталистическую систему труда, но от политики держались подальше и своим идеалом считали жизнь в первозданной природе на полном самообеспечении. Общим числом «умеренные» значительно превосходили «боевиков». Однако отличались от них, как вода от масла. Поскольку у земледелия задача только одна, по хозяйственным вопросам разногласий не возникало. Но всякий раз, когда перед коммуной вставал вопрос, куда и как развиваться дальше, мнения тут же разделялись. Принимать решения становилось все сложнее, любые дебаты переходили в ссоры. Окончательное размежевание было всего лишь вопросом времени.

Вскоре примирять «умеренных» с «боевиками» стало практически невозможно. Вопрос, чью позицию занять окончательно, встал перед Фукадой ребром. А уж он-то прекрасно понимал, что в Японии 70-х для революции не может быть ни условий, ни предпосылок. Та революция, о которой он говорил до сих пор, была всего лишь метафорой, мифическим идеалом для лучшей самоорганизации людей. Чем-то вроде пряности, от которой блюдо вкуснее.

Но бывшие студенты Фукады стремились к совершенно иному исходу. Они жаждали настоящей революции с настоящей кровью. Конечно, он сам во всем виноват. Пока молодежь бунтует, вбивать в головы студентиков бред о кровавой расправе над мировой тиранией — верх безответственности. Если бы он хоть напоминал им почаще, что все это — просто красивый миф. Человек он, конечно, порядочный и большого ума. Ученый просто блестящий. Да вот беда — слишком увлекся теорией и пьянел от собственных формулировок. Забывая о том, что на практике даже самые красивые замыслы должны подкрепляться стройными аргументами. Которых ему — увы! — постоянно недоставало.

Вот так «Авангард» раскололся на два лагеря. «Умеренные» остались в той же деревне, а «боевики» переселились в заброшенную деревушку по соседству, километров за пять от первой, и устроили там революционный форпост. Как и все, кто переехал в коммуну с семьями, Фукада остался в первом поселении с большинством «Авангарда». Общину разделили по-дружески. Средства для обустройства «боевиков» на новом месте Фукада снова откуда-то добыл. И по крайней мере внешне отношения между группами оставались дружественными даже после раскола. Деревеньки договорились обмениваться продуктами и вещами, а для пущей экономии продавали свой урожай совместно одним и тем же оптовикам. Оба хозяйства просто не выжили бы на подножном корму, не помогай они друг другу, когда нужно.

Но время шло, и постепенно всякие сношения, кроме экономических, между коммуной и «новыми раскольниками» прекратились. Неудивительно — все-таки у них были слишком разные цели. И только Фукада продолжал общаться со своими студентами-радикалами. Ему не давала покоя ответственность за их судьбы. Все-таки именно он собрал их когда-то в единую группу, а потом привел в горы Яманаси. И бросить их там на произвол судьбы было выше его сил. Не говоря уже о том, что радикалы постоянно нуждались в деньгах из его секретного источника.

— Я чувствовал, что сознание моего друга не на шутку раздвоилось, — вздохнул сэнсэй. — С одной стороны, ни в саму возможность революции, ни в ее героическую романтику Фукада больше не верил. Но и полностью отрицать необходимость революции тоже не мог. Отрицание революции привело бы его к отрицанию всей жизни, прожитой до сих пор. Ему пришлось бы выйти к людям и публично покаяться в своих заблуждениях. Но как раз на это он был не способен. Мешала и непомерная гордость, и опасение, что после такой покаянной речи среди его учеников-радикалов начнется паника. На данном же этапе Фукада мог хоть как-то этих ребят контролировать.

Вот почему, несмотря на раскол общины, он продолжал регулярно навещать своих студентов-сепаратистов. Оставаясь лидером «Авангарда», он получил роль советника в группе «боевиков». Человек, разуверившийся в революции, продолжал разъяснять людям революционные идеи. А люди эти помимо ежедневной работы в поле активно занимались боевой и идеологической подготовкой. И в своей политической ориентации становились, против воли своего учителя, все большими экстремистами. Вскоре группа раскольников превратилась в тайную секту, и никто посторонний зайти в их деревню больше не мог. А за их призывы к вооруженному восстанию Управление безопасности зачислило их в список общественных организаций, требующих повышенного внимания полиции…

Сэнсэй еще раз оглядел свои руки, сложенные на коленях. И вновь поднял голову.

— Раскол «Авангарда» произошел в семьдесят шестом году. А еще через год Эри сбежала из «Авангарда» и стала жить у меня. Примерно тогда же «Авангард» переименовали. Теперь они называются «Утренняя заря».

Тэнго прищурился.

— Но постойте… — сказал он и задумался. Секта «Утренняя заря»? Где же он о ней слышал? В памяти всплывали только смутные обрывки воспоминаний. Подобия фактов, но не факты как таковые. — А это, случайно, не шайка головорезов, о которой недавно кричали во всех новостях?

— Она самая, — кивнул сэнсэй. И посмотрел на Тэнго в упор. — Та же секта «Утренняя заря», что устроила перестрелку с полицией на озере Мотосу.

Перестрелка с полицией, вспомнил Тэнго. Как же, громкое было событие. Однако никаких деталей самого инцидента он вспомнить не мог. Словно этот отрывок в его памяти кто-то аккуратно вырезал ножницами. И чем больше Тэнго пытался сосредоточиться, тем отчетливей ощущал, будто ему с силой перекручивают все тело. Верхнюю половину в одну сторону, нижнюю — в другую. В мозжечке тоскливо заныло, воздух показался страшно разреженным. Звуки стали глухими, как под водой. Неужели опять чертов приступ?

— Что с вами? — спросил сэнсэй. Его взволнованный голос звучал откуда-то издалека.

Тэнго покачал головой.

— Все в порядке, — выдавил он. — Сейчас пройдет.