36
— Ваше мнение, доктор?
— Думаю, лимонного безе.
Доктор Джоанна Стейн наклонилась над стойкой и взяла ломтик пирога. Он и два черешка сельдерея — вот и всё, что составляло её завтрак. Джоанна уже успела сказать, что сидит на диете.
— Объесться можно, — прокомментировал я.
— Ничего не могу с собой поделать. Обожаю хорошо поесть. Сельдерей — просто способ обмануть себя.
Это было спустя две недели после возвращения. Первые дни я чувствовал только усталость, потом — злость. И наконец, вернувшись туда же, с чего начинал — одиночество.
С одной лишь разницей.
Два года назад все чувства заглушало горе. Сейчас я знал, что всё, что мне нужно — чьё-нибудь общество. Просто приятное общество. Я не мог ждать или тянуть.
Единственное, что мешало позвонить Джоанне Стейн — это необходимость сочинить какую-нибудь чушь, чтобы объяснить своё исчезновение.
Она не стала задавать вопросов.
Когда я позвонил, она просто сказала, что рада слышать меня. Я пригласил её поужинать. Она предложила встретиться за завтраком прямо в больнице.
Когда я приехал, Джоанна поцеловала меня в щёку. Я поцеловал её в ответ. Мы поинтересовались друг у друга, как дела и ответили, не вникая в детали. Оба работали, оба были дико заняты. И так далее. Она спросила о моей практике, я рассказал анекдот о Спиро Агню. Она рассмеялась. Нам было легко друг с другом.
Потом я спросил о её практике.
— Заканчиваю в июне, слава Богу.
— А дальше?
— Два года в Сан-Франциско. Клинический госпиталь и человеческая зарплата.
Сан-Франциско, как я немедленно прикинул — это несколько тысяч миль от Нью-Йорка. Оливер, тупица, не упусти и этот шанс.
— Калифорния — это здорово, — сказал я, чтобы выиграть время.
Мой социальный календарь призывал провести уикэнд в Крэнстоне. Что, если предложить ей составить мне компанию? Просто так, по-дружески? Познакомить их с Филом. А там, может что-то и получится.
Тут до меня дошёл её ответ на мою последнюю реплику:
— Это не просто Калифорния. У меня там парень.
Ох. Парень. Довод. Жизнь идёт без тебя, Оливер. Или ты думал, она будет чахнуть в ожидании?
Надеюсь, моё лицо не выдало разочарования:
— Я очень рад. Доктор?
— Естественно, — улыбнулась она, — кого ещё я могла встретить на этой работе?
— Музыкант?
— С грехом пополам играет на гобое.
Всё, Оливер, хватит ревнивых расспросов. Теперь покажи, что тебе всё равно и смени тему.
— Как Его Величество Луис?
— Такой же чокнутый, как и всегда, — ответила она, — все передают тебе приветы и приглашают в любое воскресенье....
Нет. Не хочу встречаться с гобоистом.
— Здорово. Загляну как-нибудь, — соврал я.
Пауза. Я допивал кофе.
— Эй, Оливер, я могу быть полностью откровенной с тобой? — таинственно прошептала она.
— Конечно, Джо.
— Мне очень стыдно, но... ещё кусочек пирога, если можно.
Я галантно добыл ещё один, притворившись, что беру его для себя. Доктор Джоанна Стейн изобразила вечную признательность.
Наше время подходило к концу.
— Удачи в Сан-Франциско, Джо, — пожелал я на прощание.
— Не пропадай пожалуйста.
— Да. Непременно.
И медленно побрёл к своему офису.
Перелом наступил спустя три недели.
Случилось то, чем отец грозился уже давно: ему стукнуло шестьдесят пять. Отмечали у него в офисе.
Из-за снега мой автобус опоздал на час. К тому времени, когда я добрался, большинство гостей уже успело основательно набраться. Вокруг меня колыхалось море серого твида. Каждый рассказывал, какой чудный парень — мой отец. Похоже, они собирались ещё и спеть об этом.
Я вёл себя, как полагается. Я беседовал с партнёрами отца и с их родственниками. Вначале — мистер Уорд, дружественное ископаемое с такими же ископаемыми в будущем детьми. Потом Сеймуры — некогда жизнерадостная пара, теперь озабоченная только одной проблемой: Эверетт, их единственный сын, служил пилотом во Вьетнаме.
Мама стояла рядом с отцом, принимая гонцов с дальних флангов Бэрреттовского предприятия. Появился там даже кто-то из профсоюза текстильщиков.
Узнать его оказалось несложно. Джейми Фрэнсис был единственным из гостей, не одетым в костюм от Брукса или Дж.Пресс.
— Жаль, что ты поздно, — сказал Джейми, — я бы хотел, чтоб ты слышал мою речь. Смотри — всё правление уже здесь.
Он показал на стол. Золотые часы на нём показывали 6:15.
— Твой отец — хороший человек. Ты должен гордиться, — продолжал он, — Я сижу с ним за одним столом уже почти тридцать лет, и могу сказать тебе, что никого лучше среди них нет.
Я кивнул. Похоже, Джейми собирался прокрутить для меня повтор своего выступления.
— Если вспомнить пятидесятые. Собственники разбегались, как крысы и переводили предприятия на Юг. Оставляя своих людей на произвол судьбы.
Это не преувеличение. Промышленные центры Новой Англии теперь — почти города-призраки.
— Но твой отец усадил нас тогда и сказал: «Мы остаёмся. Теперь помогите нам выдержать конкуренцию».
— И? — сказал я, как будто он нуждался в поощрении.
— Нам требовались новые машины. Ни один банк не решился финансировать этого.
Он перевёл дыхание.
— Тогда мистер Бэрретт рискнул собственными деньгами. Триста миллионов баксов, чтобы спасти нашу работу.
Отец никогда не рассказывал об этом. Но и я никогда не спрашивал.
— Конечно, ему сейчас нелегко приходится, — сказал Джейми.
— Почему?
Он посмотрел на меня и произнёс всего два слога:
— Гонконг.
Я кивнул.
Он продолжал:
— И Формоза. И теперь это началось в Южной Корее. Что за чёрт!
— Да, мистер Фрэнсис. Это нечестная игра.
И я знал, что говорю.
— Я бы высказался и покрепче, если бы не был в гостях у твоего отца. Он на самом деле хороший человек, Оливер. Не такой, прошу прощения, как некоторые другие Бэрреты.
— Да, — сказал я.
— Честно говоря, — добавил Джейми, — мне кажется именно поэтому он так старается быть честным с нами.
Внезапно я посмотрел на своего отца и увидел совершенно другого человека. Единственного, кто разделял со мною чувство, которое я никогда не подозревал в нём.
Но в отличие от меня он сделал намного больше, а не просто говорил о нём.
Справедливость восторжествовала в ноябре.
После нескольких сезонов неудач Гарвард надрал задницу Йелю в футболе. Четырнадцать — двеннадцать. Решающими факторами стали Господь Бог и наша линия защиты. Первый наслал могучие ветры, дабы воспрепятствовать игре Масси, вторая остановила финальный прорыв Эли. Наша трибуна на Солджерс Филд расцветала улыбками.
— Хорошо, — сказал отец, когда мы возвращались в Бостон.
— Не просто хорошо — потрясающе! — ответил я.
Верный признак того, что взрослеешь: начинаешь болеть за Гарвард всерьёз.
Но, как я и сказал, главное — мы выиграли.
Отец припарковался у своего офиса на Стейт-Стрит.
И мы направились в ресторан, чтоб насладиться лобстером и банальностями.
Он шагал энергично, как всегда. Несмотря на возраст, пять дней в неделю он занимался греблей на Чарльзе. Он был в форме.
Наш разговор тщательно удерживался в русле футбольной тематики. Отец никогда не спрашивал (я уверен, что и не спросит) о том, чем кончилась история с Марси. Как не затронет и других тем, которые считает запретными.
Так что в наступление пошёл я.
Когда мы проходили мимо офиса «Бэрретт, Уорд и Сеймур», я сказал:
— Отец?
— Да?
— Я хотел бы поговорить с тобой о... Фирме.
Отец посмотрел на меня. Он не улыбнулся. Но это стоило ему напряжения всех мышц. Атлеты, вроде него не расслабляются, пока не пересекут финишную черту.
Это не было внезапным порывом. Но я никогда не рассказывал отцу, какими сложными путями пришёл к решению стать...частью Дела. И сколько времени заняло это решение.
Я обдумывал его каждый день (и каждую ночь) , с тех пор, как вернулся с того дня рождения, больше полугода назад.
Начать с того, что я никогда не смогу снова полюбить Нью-Йорк.
Это не тот город, который может вылечить от одиночества. А то, что мне было нужно больше всего — вернуться к людям. Куда-нибудь.
И, может быть дело не в том, что я посмотрел на свою семью другими глазами. Может, мне просто хотелось домой.
Я перепробовал так много разного, лишь бы не быть тем, кто я есть.
А я — Оливер Бэрретт. Четвёртый.
