Глава 5
Иваныч с трудом поднял тяжелые веки и уперся взглядом в девственно-белый потолок с яркой лампочкой без абажура. Шум в голове прошел, сменившись тупой, монотонной болью.
Над ним склонились двое незнакомцев в абсолютно одинаковых темно-коричневых костюмах из английской шерсти.
Какой-то момент Чижову казалось, что и лица у парней полностью одинаковы, но, всмотревшись получше, он различил существенную разницу.
Один был круглолиц и густобров, с реденькой шевелюрой русых волос — внешностью он напоминал циркового клоуна, только что смывшего с себя грим.
Второй, напротив, оказался скуластым сухопарым здоровяком с ввалившимися глазницами — этот больше походил на оживший скелет.
— Ну что, очухался? — подал голос Клоун; в прозвучавшем вопросе не чувствовалось ни злости, ни неприязни — только праздное любопытство.
— Вы кто такие? — в свою очередь поинтересовался Чижов.
На этот раз заговорил Скелет— слова вылетали из его горла с противным скрипом несмазанной телеги, и казалось, что прежде, чем достичь слуха, они усиливаются невидимым громкоговорителем:
— Мы, в отличие от тебя, законопослушные граждане, — пробасил он, — но я бы тебе советовал поменьше спрашивать и побольше отвечать на наши вопросы, чтобы не подорвать здоровьице.
Иваныч брезгливо поморщился и едва сдержал жгучее желание смачно харкнуть в эту самоуверенную рожу. Ему вдруг нестерпимо захотелось подняться на ноги, но руки и ноги оказались ватными, как если бы принадлежали совершенно постороннему человеку.
От круглолицего не укрылись жалкие потуги их пленника, и он, улыбаясь, проговорил:
— Если дашь слово, что будешь вести себя хорошо и не раздражать нас понапрасну, то мы тебя развяжем, правда, Леха? — Последний вопрос относился к долговязому детине, который в ответ лишь угрюмо кивнул.
Что такое дать слово неизвестным негодяям, Чижов откровенно не понимал, но на всякий случай согласно кивнул:
— Даю…
Оказалось, что похитителям вполне достаточно этой короткой реплики, да и не нужно им было никаких обещаний, потому что оба незнакомца были слишком уверены в собственных силах — вопрос же был задан просто так, для проформы.
Мускулистые руки легко подхватили связанного пленника и одним мощным, слаженным движением поставили Чижова на ноги.
Поняв, что какое-то время каскадер не сможет самостоятельно поддерживать равновесие, круглолицый сказал, обращаясь к приятелю:
— Тащи его в кресло, а то, не дай Бог, свалится и отобьет себе мозги, — Клоун опечалился, как будто в самом деле беспокоился о целостности Иваныча.
Тот, кого назвали Лехой, с видимым усилием донес онемевшее тело трюкача до мягкого уголка и с громким выдохом опустил его на матерчатую обивку кресла, при этом не преминув отметить:
— Тяжелый, зараза.
Ваня натянуто улыбнулся и в свою очередь произнес:
— Вы так весело между собой переговариваетесь, как будто я уже труп.
За спиной каскадера послышался негромкий щелчок, и в следующую секунду он увидел в руках Скелета блестящие никелем наручники.
— Слышь, Рома, — обратился долговязый к своему напарнику, — он еще и шутит.
Только сейчас Чижов смог как следует осмотреться по сторонам. Квартира, в которую его доставили, не испросив на то персонального согласия похищенного, оказалась обычной двухкомнатной «хрущевкой».
Естественно, что экскурсию Иванычу никто не предложил, но с подобной планировкой он был хорошо знаком, так как неоднократно бывал в точно таком же жилище у одного из своих приятелей.
Тесноватая гостиная была обставлена с примитивной, мещанской роскошью: мягкая мебель, обязательная «стенка» из полированных древесно-стружечных плит, сервант, набитый крупнокалиберным хрусталем, — все, как и у многих советских граждан.
Но что-то во всем этом было не так, отовсюду сквозило фальшивой вульгарщиной. Присмотревшись повнимательнее, Иваныч понял, что квартира долго стояла необитаемой, о чем красноречиво свидетельствовал толстый слой многодневной пыли на всех гладких поверхностях.
— Ребята, кто вы такие, — не удержался от вопроса Чижов, — и что вам от меня нужно?
Пристально посмотрев в глаза каскадеру, Клоун по имени Рома (если верить долговязому Скелету) уселся напротив Ивана и медленно заговорил:
— В принципе мы не имеем к тебе никаких претензий. Нас интересует только одна ничтожная вещица, которая когда-то принадлежала вашей семье.
— Ну так спрашивай, — не выдержал Иваныч, — может, я и вспомню.
Круглолицый нервно пожевал губами, как будто пробуя на вкус предстоящий вопрос, а затем отчетливо проговорил:
— Картина…
Громкий хохот не дал ему продолжить — Ваня смеялся искренне весело, не в силах совладать с навалившимся на него приступом хохота.
— Что ты услышал смешного? — не понял Рома.
Наконец Иваныч взял себя в руки и, утирая с глаз подкатившие слезинки, медленно процедил:
— Значит, из-за этих картин вы собирались меня пришить? Вы что — конченые дебилы или начинающие идиоты? — Он не скрывал злой иронии. — Если какой-то дурак вас навел на меня, как на хранителя бесценных сокровищ средневекового творчества, то вы будете здорово огорчены…
Скуластый Леха недоуменно посмотрел на товарища и тихо спросил:
— Может, ты его слишком сильно саданул по башке, что у него чердак сдуло? О чем он говорит, я ничего не могу понять?..
— Подожди, — оборвал его Рома и обратился к Иванычу: — что ты имеешь в виду?
Чижов снисходительно улыбнулся, а затем сказал:
— Вся отцовская коллекция не стоит и комплекта резины для новеньких «Жигулей» — она хранится на чердаке того дома, откуда вы меня свистнули. Можете поехать и посмотреть, — договорив, Иваныч с облегчением откинулся на мягкую спинку, ощущая, как миллионы колючих иголок отступают, а на смену им возвращается былая сила и уверенность в собственном теле.
Но на этот раз пришла пора посмеяться похитителям; мило улыбнувшись в ответ, Клоун заговорил:
— Всю упомянутую тобой коллекцию мы внимательно просмотрели, но там нет того, что нас интересует.
— Что же такое особенное вас интересует? — передразнил интонацию собеседника Ваня.
Круглолицый неторопливо достал из кармана пачку сигарет и, никому не предложив, закурил. Только после этого принялся сдержанно объяснять:
— Мы хотим получить картину с изображением старой церквушки и молодого, зеленеющего дуба, которую подарил твоему деду некий Серебрянский в одна тысяча девятьсот семнадцатом году. На чердаке ее не оказалось.
— Значит, этой картины нет в природе, — нетерпеливо выпалил Чижов и попытался встать на ноги, как будто собирался покинуть приятную, но исключительно надоевшую компашку.
Долговязый проворно подскочил к Иванычу и профессиональным, хорошо натренированным движением саданул его под дых, при этом сохраняя на лице полное безразличие к происходящему.
По роду своей деятельности Ивану не один раз приходилось получать подобные удары, но последний был верхом рукопашного искусства.
Перед его осоловевшим взором побежали розовые круги, а сбившееся дыхание, казалось, навсегда покинуло Ивана — на глаза навернулись непроизвольные слезы.
Наконец, придя в себя, Чижов грубовато протянул, обращаясь к обидчику:
— Если ты, сучье вымя, меня еще раз так больно долбанешь, я спляшу «Камаринскую» на твоей плоской харе, понял, гандон?
Еще недавно воцарившееся перемирие было жестоким образом растоптано и полетело в тартарары.
Не сговариваясь, парни с остервенением набросились на разговорившегося каскадера.
Круглолицый метко пнул его в голень и тут же добавил коротким хуком справа в челюсть — в голове Иваныча опять что-то нехорошо зазвенело, но зализывать раны было еще слишком рано.
Скелет, в свою очередь, повторил прекрасно наработанный удар в солнечное сплетение, усугубив его мощным тычком в ухо.
Голова Чижова резко качнулась в сторону, как у китайского болванчика, а затем безвольно опустилась на тяжело вздымающуюся грудь. И вновь на смену реальности пришла мутноватая прострация — Иваныч не смог устоять на ногах и рухнул на пол, ощущая явственные рвотные позывы.
Изо рта и уха поверженного трюкача потекли два тоненьких ручейка темно-бурой крови, образуя на потертом паласе липкую рубиновую лужицу.
— Ну как, — Клоун навис над Чижовым, храня на губах легкую улыбочку высокомерного превосходства, — понабрался ума-разума?
— Спасибо, маэстро, — процедил Иваныч, выплевывая под ноги победителям темно-коричневый сгусток, в котором угадывались очертания выбитого зуба, — мне ваших уроков хватит на всю оставшуюся жизнь.
— То-то, — удовлетворенно подметил круглолицый и собрался вернуться на прежнее место.
Собрав в кулак всю свою волю, каскадер подтянул к животу коленки и в следующую секунду выбросил вверх обе ступни.
Удар пришелся «добродушному» Роме как раз пониже живота. В ту же секунду с его лицом стало твориться нечто совершенно невразумительное: сперва оно недоуменно побледнело, затем начало наливаться пунцовой краской; когда же щеки незадачливого похитителя стали похожи на перезревший помидор, из горла круглолицего вырвался протяжный стон, и он рухнул рядом со своей недавней жертвой, теряя сознание и запоздало прикрывая ладонями потревоженное достоинство.
Долговязый Скелет несколько секунд не мог понять, что же на самом деле происходит. Когда к нему вернулось ощущение реальности и он инстинктивно рванулся в сторону каскадера — было уже слишком поздно… Чижов успел обрести вертикальное положение и вооружиться массивной хрустальной вазой для цветов.
С первого же удара добротный чешский хрусталь даже не треснул, а лишь издал мелодичный, глуховатый стон. Хотя вполне возможно, что источником шума была голова Лехи, на которую обрушилась хрустальная емкость с незамысловатыми узорами.
Леха в эту секунду был похож на оглушенного быка — широко расставив ноги, он замотал головой, как будто пытался отогнать от себя кошмарное наваждение. Он бы не задумываясь ринулся в атаку, если бы не повторный удар, от которого Леха явно потерял ориентацию в пространстве.
Саданув еще два раза по широкому лбу своего на редкость стойкого противника, Иваныч отбросил в сторону импровизированное оружие и в высоком прыжке достал долговязого ногой в челюсть.
К своему несчастью, Скелет стоял спиной к широкому окну, и настигший удар поставил точку в его судьбе. Со стороны все выглядело так, будто долговязого обмотали веревкой, противоположный конец которой был крепко-накрепко приторочен к бамперу самосвала, а в момент затрещины водитель грузовика резко сорвал машину с места.
Чижову показалось, что он наблюдает за последовавшей сценой в рапиде: вот долговязая фигура начала стремительное движение назад, натолкнулась на слабое препятствие в виде оконного стекла и, с громким треском проломив деревянную раму, растворилась в образовавшемся проеме.
Иваныч на всю жизнь запомнил эти сумасшедшие глаза и безвольно отвисшую челюсть, обнажившую два ряда пожелтевших от никотина зубов.
К звонкому грохоту рассыпающегося по влажному асфальту стекла примешался глухой, чавкающий хлопок упавшего на тротуар тела.
Выглянув в промозглую сырость, Чижов явственно различил распластавшийся под окнами труп, у головы которого растекалась теплая, парящая лужица.
— И всего-то третий этаж, — притворно удивился каскадер и, пожав плечами, закончил: — Но, как говорил один мой знакомый с ярко выраженным дефектом дикции: «Тыюк выпаэнен!»
Тем временем начал приходить в себя круглолицый Рома, и Иваныч уделил ему самое пристальное внимание. Медленно приблизившись к лежащему на спине мужчине, он пошире раздвинул его безвольные ноги и с видимым наслаждением пнул Клоуна в пах, словно школьник консервную банку.
Судорожная конвульсия пробежала по телу Ромы, и «добряк» вновь сжался маленьким комочком, шумно выпустив из себя воздух.
— Отдыхай, приятель, — оскалился Чижов и принялся методично обшаривать его карманы.
В наплечной кобуре Иваныч обнаружил пистолет импортного производства с привинченным к стволу глушителем и запасной обоймой в специально оборудованном кармашке. Бумажник Ромы хранил в себе несколько мелких купюр в американской валюте, триста тысяч рублей и удостоверение сотрудника милиции, выписанное на имя некоего Сапунова Романа Петровича.
Переложив все найденное в задний карман собственных брюк и засунув за пояс пистолет, Чижов быстро покинул негостеприимную квартирку. Он реально опасался скорого визита местных сыщиков из райотдела милиции, в который наверняка позвонили наблюдательные соседи, сообщив о неизвестном «парашютисте», вольготно развалившемся на мокрой мостовой.
Выйдя на улицу, Чижов бегло осмотрелся по сторонам — воспаленное воображение рисовало самые удручающие картины. Казалось, что за ним наблюдают множество невидимых филеров и в любую минуту может раздаться за спиной угрожающее: «Пройдемте, гражданин!»
Но на самом деле редким прохожим было откровенно наплевать на такого же, как и они, замученного извечной суетой и наскучившей бытовухой человека.
Окна квартиры, которую только что покинул Иваныч, находились с противоположной стороны дома, поэтому во дворе еще не возникло нездорового ажиотажа, связанного с остывающим телом Скелета.
Пользуясь тем, что на него никто не обращает внимания, Чижов торопливо зашагал прочь. Ему решительно было все равно, куда идти, лишь бы подальше от этого проклятого места.
Выйдя со двора, каскадер наконец осмотрелся по сторонам и понял, что находится в районе метро «Октябрьское поле». И тут его взгляд уперся в противоположную обочину проезжей части — приткнувшись радиаторной решеткой к ржавому, наверняка забытому хозяевами «Запорожцу», стояла его собственная «шестерка».
Подойдя поближе к машине, Ваня убедился, что она не заперта. То, что в замке зажигания не оказалось ключей, было сущей безделицей — завести собственного «зверя» он мог и ногтем, ну, в крайнем случае отверткой.
Документы привычно покоились в заднем кармане брюк, и Чижов уверенно взгромоздился на водительское сиденье.
Повозившись несколько секунд с замком, Иваныч включил зажигание, удовлетворенно отметив, что похитители побеспокоились о заправке: бак машины был полон.
Двигатель привычно взревел, демонстрируя полную готовность подчиниться воле хозяина, и машина плавно тронулась с места.
Куда ехать, он уже решил. Обратно на дачу нельзя — там наверняка его могут ждать, к жене тоже; и не потому, что они поссорились, а все по той же причине — там могли быть приятели недавних собеседников Ивана — Лехи и Ромы. Чижов направился в противоположный конец города, в Измайлово, где жил его близкий приятель.
До Ленинградского шоссе Иваныч добрался безо всяких происшествий. Развернувшись, он удачно проскочил на мигающий зеленый свет и устремился к Кольцевой, посчитав, что это самый близкий путь в это время суток.
Позади остались метро «Войковская» и «Водный стадион», слева промелькнула финская заправка «Аджип» — впереди показался гаишный пикет.
Сбавив скорость, Чижов влился в густой поток рвущихся за город автомобилей. И тут случилось невероятное: впереди раздался глухой хлопок, и машина ощутимо накренилась на бок — пробитое колесо зашелестело жеваной покрышкой по мокрому асфальту. Ничего другого не оставалось, как включить аварийку и прижаться к обочине.
Иваныч в сердцах сплюнул под ноги и вылез наружу. В другой ситуации его бы нисколько не огорчило столь малозначительное происшествие, но сейчас все нервы каскадеры были натянуты как струна. Вдобавок ко всему, к светло-желтым «Жигулям» приближался тучный инспектор с лейтенантскими погонами на широких плечах.
Делая вид, что не замечает гаишника, Чижов обошел тачку и открыл багажник, намереваясь вытащить запаску.
Здесь его ждало новое потрясение, и Ваня едва сдержался, чтобы не закричать от неожиданности — свернувшись калачиком, в багажнике лежал остывший труп того, первого нападающего, которого каскадер приголубил массивной пепельницей в своем доме. Короткие волосы трупа слиплись от свернувшейся крови, и сам он лежал точно в такой же бурой лужице.
А шаги тучного лейтенанта неумолимо приближались; казалось, еще секунда — и тот заметит необычное содержимое багажного отделения.
С почти искренней досадой Чижов резко захлопнул крышку и громко выматерился:
— Сука! Блядь, ну вечно так…
— Что случилось? — добродушно спросил инспектор, по-своему истолковав несдержанность Чижова.
Стараясь унять предательскую дрожь, Иваныч медленно обернулся к гаишнику и с нескрываемым раздражением в голосе произнес:
— Да вот, колесо проколол, а запаску оставил в гараже.
— Бывает, — по-свойски заключил лейтенант и хотел по привычке спросить документы.
Каскадер легко догадался о намерениях собеседника и решил идти в наступление привычным, давно проверенным способом:
— Слушай, командир, — рука говорящего демонстративно опустилась в задний карман брюк и в следующую секунду извлекла оттуда старенький портмоне, — может, присмотришь за тачкой, а я быстро.
В довесок к собственным словам, Иваныч наугад извлек из бумажника купюру и протянул ее гаишнику.
Профессиональным взглядом оценив достоинство банкноты, милиционер перевел взгляд на небогато одетого частника, затем мимолетным взором скользнул по ржавому железу потрепанной колымаги и спросил:
— Не много предлагаешь?
Только сейчас Чижов увидел, что держит в ладони стотысячную бумажку.
— Да, многовато, — сконфузился он, — перепутал. Так за «полтинник» присмотришь?
Лейтенант демонстративно отвернулся от Чижова и снисходительно произнес:
— Оставляй, никто ее тут не тронет, а деньги спрячь — они тебе самому пригодятся. — Инспектор медленно развернулся и зашагал прочь, направляясь к стеклянной будке поста.
Чижов мысленно перекрестился и поднял руку, привлекая внимание желающих подзаработать частников.
Спустя несколько минут он уже ехал на новенькой «Таврии», владелец которой оказался на редкость сговорчивым и словоохотливым попутчиком. Но Иваныч почти не разбирал слов, лишь изредка кивая головой, как будто внимательно слушал болтливого водилу.
На самом деле его заботили и волновали совершенно другие проблемы, от которых голова шла кругом, а к горлу подступила мерзкая сухость. Одной из таких проблем была оставленная у пикета машина, которую ему вряд ли суждено было вернуть назад.
* * *
Гвоздик мирно спал в грязной комнате старенькой коммуналки, блаженно разметавшись на смятой постели. Ему снились теплые, шелестящие волны моря, которого он, к слову сказать, никогда в жизни не видел; чудились длинноногие красотки, трепетно ласкающие его усталое тело, мерещились батареи первосортного вина, выставленного на огромном столе в окружении первостатейной закуски.
Сквозь дремотное сознание его слуха коснулась непонятная возня за дверью, а громкий треск напрочь лишил вора сна.
Юра даже не успел толком ничего понять, как перед его заспанными глазами возникли несколько дюжих фигур в бронежилетах и с автоматами наперевес.
— Не двигаться, милиция! — приказал властный голос, и для пущей убедительности его обладатель саданул парня прикладом по голове.
К слову сказать, Гвоздик и не пытался двигаться — настолько его парализовал неожиданный визит.
Получив глухой удар по лбу, вор откинулся на мягких подушках, ощущая липкую жидкость, скатывающуюся по впалой щеке. На губах появился соленый привкус крови, в голове зашумело. Он понял, что шутить с ним никто не собирается.
— Слышь, начальник, — обратился вор к своему обидчику, — у вас, что, так принято — звездюлями здороваться? И что это ты понагнал своих волчар, как будто решил залакшать беспредельного мокрушника?
— Заткнись! — рявкнул все тот же автоматчик и сопроводил свой приказ увесистым пинком в грудь.
Пытавшийся приподняться вор отлетел к стене и надсадно закашлялся.
Пока он справлялся с подкатившим приступом, опера профессионально упаковали его запястья в металлические браслеты.
— Ну ты даешь, начальник, — сквозь зубы процедил Гвоздик, — пинаешь меня, как Марадона мячик…
— Что-то наш клиент разговорился, — как бы про себя протянул старший группы захвата и выразительно посмотрел на подчиненных, — надо бы его угомонить.
Двое крепких парней, закинув за спины автоматы, проворно подхватили задержанного и рывком поставили на ноги.
Не успел парень как следует обрести равновесие, а здоровенный кулак, подобно многотонному молоту, обрушился на его ребра. Адская боль острым клином вонзилась в затуманенное сознание и вырвалась наружу диким криком.
Но Гвоздик сдержал в себе этот отчаянный порыв, боясь показать ментам свои муки. Он лишь приглушенно стонал, пытаясь изобразить на лице высокомерную улыбочку превосходства.
А автоматчики продолжали стараться изо всех сил, желая продемонстрировать начальству похвальное рвение. Удары сыпались с монотонной и размеренной точностью, как будто громилы были запрограммированы на медленное, но неумолимое уничтожение жертвы.
Вор терпеливо сносил побои, в душе истово желая лишь одного — чтобы сознание скорее покинуло его и он смог бы погрузиться в спасительное беспамятство. Юра уже давно бы рухнул под ноги своим мучителям, если бы они не удерживали его.
— Хватит, — неожиданно прервал расстаравшихся подчиненных старший и только сейчас представился: — Моя фамилия Прол, я капитан с Петровки.
— Не могу сказать, что я очень рад знакомству, — переведя дух, процедил Гвоздик, злобно сверкнув глазами в сторону капитана.
Усевшись на край неприбранной постели, Прол с полнейшим равнодушием произнес:
— Мне на все твои радости откровенно насрать. Лучше давай поговорим о деле.
— С каких это пор у честного жулика могут быть терки с голимым мусорилой? — нарочито грубо заявил вор.
Пристально посмотрев в лицо задержанному, опер расстегнул застежки бронежилета и произнес:
— Хочу предложить тебе достойный вариант: ты нам выдаешь цепочку, а я оформляю явку с повинной, то есть чистосердечное признание. Получишь свой трешник, и свободен, как ветер в поле.
Облизав окровавленные губы, Гвоздик саркастически улыбнулся:
— Чистосердечное признание смягчает вину и увеличивает срок. С пидором и прокурором будешь по душам базарить, а мне в уши дуть не надо — я не первоход и не ссученный фуфлыжник. Хочешь шманать — вперед; найдешь чего — пойду на этап, к хозяину; а по-другому никак, уж не взыщи, начальник.
Выслушав это дерзкое заявление, капитан вполголоса бросил подручным:
— Что ж, приглашайте понятых…
— Момент, гражданин начальничек, — прервал его вор, — хотелось бы заглянуть в прейскурант: где ордер на арест и постановление о проведении обыска?
Нисколько не удивившись «учености» подопечного, Прол вытащил из внутреннего кармана пиджака необходимые бумаги и помахал ими перед носом задержанного.
— Доволен? — спросил опер, нахмурив брови.
— Ищите, — вяло отозвался вор и опустился на скрипнувшую кровать.
Один из милиционеров распахнул дверь и пригласил войти в комнату средних лет супружескую пару — соседей Гвоздика по коммуналке.
Обыск начался. Но искать особо было негде — всей обстановки-то было лишь старая панцирная кровать и древний деревянный шкаф, служивший по совместительству и гардеробом, и сервантом, и Бог его знает чем еще.
Минут тридцать сыщики добросовестно переворачивали все вверх дном, но так ничего и не нашли, кроме мелких денег, которые торчали из кармана брошенных на колченогий стул брюк.
Основную часть полученной у Абрашки суммы Юра надежно спрятал на соседском балконе, воспользовавшись отсутствием соседей. Естественно, что вторгаться на территорию жилища законопослушных граждан опера не имели права. Да и не думали они, если сказать по совести, там искать.
В конце концов супруги-понятые подписали бланк протокола, даже не удосужившись его прочитать, и мирно отправились восвояси. А Гвоздик, получив на пару минут свободу, принялся неторопливо собираться.
Вдруг капитан повелительным жестом приказал всем покинуть тесную комнатушку и оставить его один на один с задержанным.
Гвоздик сделал вид, что ничего не замечает, а Прол доверительно склонился к нему и зашептал:
— Послушай, Дегтярев, мне очень нужна эта цепочка, понимаешь, очень! — Увидев, что парень собирается его перебить, капитан нетерпеливо прервал того: — Подожди, дай закончить. Я ведь не предлагаю тебе стучать на товарищей или еще чего-нибудь в этом духе — просто отдай мне цепь.
На лице вора промелькнула тень замешательства. Действительно, опер не предлагал ему унизительной роли «кумовского ушатого», но въевшееся в подкорку осознание того, что «все менты — враги и сволочи», мешало Дегтяреву мыслить отвлеченно. Ему казалось, что за всем этим скрывается какой-то подвох.
Когда же сыщик продолжил, Юра лишь крепче уверовал в то, что дело явно не такое уж и простое.
— Ты пойми, — продолжал увещевать Прол, — мне не нужна твоя свобода, я даже плюну на нераскрытую кражу, тем более что безделушки мы вернем хозяевам, и все будут довольны. Отдай мне цепь, и я тебя сейчас же отпущу, не будет ни протокола, ни допросов, ни суда, ни в конце концов очередной отсидки — слово офицера.
— Поверила фраеру девка — только вот куда девалась целка? — зло оскалился Гвоздик. — Клиент спекся, начальник, поехали в твою контору — базара не будет.
У капитана было такое выражение лица, как будто он натолкнулся на невидимую преграду. Наконец к нему вернулось привычное самообладание, и опер слегка подтолкнул парня в спину, недовольно пробурчав:
—Пошли, коль так сильно не терпится оказаться на казенных харчах. Только зря ты мне не веришь… Но дело твое, — в голосе капитана сквозила неприкрытая досада, — один хрен, мы из тебя все равно выбьем признание.
— Это как получится, капитан, — шепотом протянул вор и вышел в коридор к поджидавшим их оперативникам.
* * *
Лямзин несколько минут стоял у подъезда, ожидая обещанную машину. Наконец рядом с ним остановилась черная «Волга»; распахнулась задняя дверца, и к Антону подошел незнакомый сотрудник в черном плаще, застегнутом на все пуговицы.
— Майор Лямзин? — спросил он.
Вместо ответа старший опер прошел к машине и уселся на переднее сиденье, рядом с водителем.
Антон еще раз поразился тому, что ни шофер, ни сопровождающий офицер были ему совершенно не знакомы. Но в их службе случалось всякое, поэтому Антон привычно расслабился в кресле, стараясь не задумываться о пустяках.
«Волга» резко сорвалась с места, подмяв под себя липкую осеннюю грязь.
Несколько минут они ехали в абсолютном молчании. Наконец Лямзин не выдержал и обернулся к сидящему сзади человеку:
— Ты что, новенький, как-то я тебя раньше не видел?
— Да, — улыбнулся тот, — меня зовут Степа, я только что после «вышки».
Теперь майор все понял, это как раз было в духе шефа — прислать за ним незнакомого новичка.
— Какой факультет заканчивал? — просто так, чтобы поддержать беседу, спросил Антон.
Парень на несколько секунд замялся, как будто был озабочен собственными думами, но тут же встрепенулся и произнес:
— Четвертый.
Для майора это было откровенной новостью, что в их отдел взяли выпускника четвертого факультета. Дело в том, что «четвертый» готовил аналитиков, математиков, технарей, но никак не чистой воды оперативников.
— А языки какие учил? — продолжал засыпать попутчика вопросами Лямзин.
Лицо собеседника приобрело откровенно растерянное выражение. Казалось, что он лихорадочно ищет ответ на поставленный вопрос, боясь попасть впросак.
Неожиданно ему на помощь пришел водитель; вполоборота повернув голову к майору, он напомнил:
— Шеф говорил, чтобы мы сначала заехали за документами в морг шестнадцатой больницы. Вы не в курсе, к кому там нужно обратиться?
Антон безразлично пожал плечами и честно признался:
— Нет, не знаю. Мне таких заданий выполнять еще не приходилось.
Говоря все это, Лямзин вытащил из кармана пачку сигарет вместе с коробком спичек, но машину основательно тряхнуло на колдобине и коробок закатился под ноги. Антон резко наклонился вперед, стремясь подхватить спички еще до того, как они размокнут в налипшей к резиновому коврику грязи.
В эту секунду глаза майора скользнули по зеркальной поверхности бардачка, и он едва не лишился дара речи — сидящий сзади попутчик пытался накинуть ему на шею проволочную удавку, но промахнулся из-за чистой случайности.
Не задумываясь ни на секунду, Лямзин с разворота саданул водителю в ухо левой рукой, а правая тут же скользнула под полу куртки.
Удар получился слабым и скомканным, но шофер на какой-то миг потерял ориентацию в пространстве и на полном ходу влетел в высокий бордюр. Машина лишь на несколько секунд потеряла управление, продолжая двигаться дальше, но и этого хватило, чтобы мужчина, сидящий сзади, растерялся.
Правая рука Антона привычно обхватила ребристую рукоятку пистолета Макарова и продолжила свое механическое движение к неожиданному противнику.
Лямзину казалось, что он больше не управляет собственными движениями — все происходило помимо его воли и основывалось на природном инстинкте самосохранения, умноженном профессиональными навыками.
В тесном салоне автомобиля прозвучал оглушительный звук выстрела, и у двоих — Антона и водителя — заложило уши.
Третьему уже ничего заложить не могло: маленькая тупорылая пуля пробила его височную кость и огненной болью впилась в закипающий, разбрызгиваемый кровью мозг.
Голова мнимого выпускника четвертого факультета запрокинулась назад и стукнулась о мягкую спинку кресла — к обшивке потолка и велюровым чехлам автомобиля прилипли багрово-серые сопли того, что какое-то мгновение назад считалось человеческим мозгом.
Антон еще пытался осмыслить увиденное, а рука его автоматически развернулась к водителю, торопливо пытающемуся выхватить из-за пазухи оружие.
Указательный палец Антона плавно нажал на спуск, и тело нерасторопного соседа безвольно обмякло, оплывая в кресле.
Выглядывающая из-под серого пиджака девственно-белая рубашка стала медленно окрашиваться в рубиново-алый цвет немногим пониже правой ключицы. Из горла раненого хлынул обильный поток крови.
Пальцы мужчины в последний раз стиснули проволочную оплетку руля и медленно опустились на колени — их свело нервной судорогой.
Только сейчас Лямзин обратил внимание, что у обычного водилы руки сплошь покрыты грубыми, пожелтевшими мозолями, а у этого субъекта они были гладенькими и белыми, как будто он никогда в своей короткой жизни не поднимал ничего тяжелее вилки и ложки.
Пока в салоне звучали выстрелы, «Волга», никем, по сути дела, не управляемая, со всего маху врезалась в придорожный столб, огласив округу звоном разбитого стекла и громко завизжав пронзительным клаксоном, на который свалилось бездыханное тело «шофера».
От удара Антона швырнуло вперед, и он, лишь успев зажмурить глаза, пробил головой прочный лобовой триплекс — в ту же секунду майор потерял сознание, выпустив из рук теплую сталь табельного оружия…
