Глава 21

Милое прелестное дитя! Нежное, чистое, прелестное дитя! Даже странно, что у мерзкой тетки, творившей грязные паскудные вещи, родилось и выросло, не запачкавшись, такое прелестное дитя. Кажется, даже в смерти это милое дитя будет нежнейшим и прекрасно пахнувшим. Не то что ее мать, которая принялась смердить уже через три часа после смерти.

Вспомнив, как пришлось паковать в пластиковый мешок ее одутловатое мгновенно завонявшее тело, потом тащить его на себе, он передернулся. Славно, что все позади. Славно, что девочка осталась совсем одна в большом доме. Кажется, она даже не до конца осознает всю меру опасности, которую представляет для нее пустой огромный дом.

Милое наивное дитя! Он видел через окно, как она идет в ванную в одних трусиках и лифчике. Дорогом, ажурном, не скрывающем пятнышки сосков. Нежнейшая кожа показалась ему мрамором в приглушенном свете ночных светильников, развешанных по стенам. Она вошла в ванную комнату и, глупенькая, не заперлась. Сочла, что, раз она дома одна, ей ничто не грозит. За ней никто не подсмотрит.

А вот и нет! А вот и нет! Как завопил бы этот проклятый слюнявый идиот, раздражавший с каждым днем все сильнее, все острее.

Он подсмотрит за ней! Он! Невидимый, вездесущий, неуловимый, умный!

Он так и сделал. Открыл своим ключом, а он был у него давно. Копию было сделать совершенно несложно. Вошел в одних носках в дом, оставив обувь в пакете за порогом. Дошел до ванной комнаты, зная, что здесь он не попадет в видеокамеры. Тихонько потянул на себя рукой в перчатке неплотно прикрытую дверь. И долго любовался тем, как моется прелестное создание за пластиковыми прозрачными дверцами душевой кабины.

Шуршала вода. Огромная мохнатая мочалка медленно ползала по ее рукам, плечам, груди, животу, залезала между ног, потом терлась о колени. Пена клочьями сползала с ее тела, спутанные пряди волос метались по спине, когда она снова намыливалась.

Так же будут они метаться по ее спине и плечам, когда он ею овладеет, думал он, с силой стискивая зубы и борясь с диким желанием наброситься на нее прямо сейчас.

Она же станет сопротивляться! Она обязана это делать! Она же не шлюха, как ее мать! Она чистая, непорочная, поэтому станет плакать, стонать и сопротивляться. А он будет мять ее, тискать, ломать, он…

Он не выдержал и убежал, почти не заботясь о том, что производит много шума. В душевой кабине за плеском воды ей ничего не было слышно. Он вышел на улицу, запер дверь и пересидел в кустах. Пересидел свое агрессивное желание, едва не погубившее все его планы насчет этого милого создания. Потом, когда она улеглась и уже уснула, он снова вернулся. Сначала камеры. Он быстро справился с записью своих путешествий по дому, когда он перебирал ее вещи, нюхал их, трогал языком. Остановил записи на половине второго и все отключил. А потом стоял под дверью ее спальни и слушал, как она дышит.

Она спала и не знала, что он совсем рядом! Спала – милая, чистая, безгрешная. И он, могущий овладеть ею прямо во сне, не сделал этого. Он просто стоял и слушал ее дыхание. И представлял ее белоснежное тело под простынями. Представлял, как раздевает ее. Как наблюдает ее страх, ломает ее сопротивление, потом долго успокаивает, убаюкивает, чтобы после снова разбудить и снова взять ее – уже покорную и смирившуюся. И вдруг решил, что сделает это следующей ночью. Непременно сделает! Он не мог дольше ждать и сдерживаться. Он на пределе!

А утром, задремав в тех же спасительных густых зарослях кустов, он услышал шум мотора. И увидел этого урода ныряльщика, хозяйски ступающего по красивой извилистой дорожке. Тот сначала просто вошел в дом. А потом перетащил в него все свои вещи!

Сволочь! Грязный потаскун! Он что задумал? Что? Совершить с этой милой девочкой то, что не сумел десять лет назад? Он собрался здесь поселиться, чтобы ее обесчестить?

Не-е-ет! Не-е-ет! Этого не будет! Этого не будет! Он не допустит!

Прошло часа три, а может, и четыре. Он не взял с собой часов. Мобильник остался отключенным дома. Зачем он ему? И он, кажется, задремал. Он же почти всю ночь не спал, оберегая ее сон и блуждая по ее дому. А когда проснулся, то увидел ее – стремительно выбегающую на крыльцо. Видимо, стук ее каблучков и разбудил его.

Интересно, что случилось? Чего она так испугалась? Почувствовала его присутствие под своими окнами? Может, он захрапел? Черт! Так же нельзя, надо себя контролировать, иначе он все провалит! Или она каким-то образом догадалась, что он был ночью в ее доме? Он где-то наследил?

На Саше было легкое льняное платьице до колен горчичного цвета, босоножки на маленьких каблучках, в руках небольшая сумка. Волосы растрепаны, будто она не имела времени причесаться.

Странно… Она же давно проснулась. Пила кофе, он видел из кустов через их большое окно. Чего тогда выскочила из дома без прически? Странно…

Саша между тем почти бегом добралась до калитки, вытащила телефон из сумочки и кому-то позвонила. Интересно, кому?

– Алло! Сережа! – крикнула она довольно громко.

Будто знала, что он сидит в кустах и подслушивает, будто специально его дразнила.

– Да, да, я на улице, – кричала Саша не только для ныряльщика. – Хорошо, в дом не пойду. Хорошо. Буду ждать тебя!

Назаров что-то понял? Что-то прочувствовал? Видимо, да. Поэтому он велел Саше бежать из дома и ждать его за воротами. Потому что там ее никто не обидит. Потому что там она на виду.

Логично…

Он завозился в своем растительном убежище. Вытянул ноги, потянулся. Зевнул с хрустом. Пора было выбираться. Неизвестно, с каким подкреплением прибудет сюда этот сраный ныряльщик. Может нагнать целую команду, и они станут обыскивать тут все. Заглянут под каждый кустик. Под каждую травинку. И найдут его. А нельзя, чтобы находили. Потому что у него еще не был осуществлен его план. А он его осуществит непременно. Он в этом был уверен. Не спрячет ее никуда от него Назаров. Никогда не спрячет. Он все равно ее найдет, все равно.

На таких оптимистичных нотах, широко зевая, он полез из кустов…