Услышав эти лютые речи Заграбастала, капитан Атаккуй поскакал прочь: ведь он выполнил свой долг и передал послание, доверенное ему государем. Конечно, ему было очень жаль Розальбу, но чем он мог ей помочь?

Итак, он вернулся к своим и застал молодого короля в превеликом расстройстве: тот сидел в своей ставке и курил сигары. На душе у его величества не стало спокойней, когда он выслушал своего посланца.

— О, изверг рода королевского, злодей! — вскричал Перекориль. Как у английского поэта говорится: «Разбойник тот — кто женщину обидит…» Не так ли, верный Атаккуй?

— Ну в точности про него, государь, — заметил служака.

— И видел ты, как бросили ее в котел с кипящим маслом? Но масло то, мягчитель всех болей, наверное, кипеть не пожелало, чтоб девы сей не портить красоту, не так ли, друг?

— Ах, мой добрый государь, мочи моей не было глядеть, как они станут варить раскрасавицу-принцессу. Я доставил Заграбасталу ваше августейшее послание и вам привез от него ответ. Я сообщил ему, что мы за все расквитаемся с его сыном. Но он только ответил, что их у него целых двадцать и каждый не хуже Обалду, и тут же кликнул заплечных дел мастеров.

— Дракон, отец! Бедняга сын! — вскричал король. — Позвать ко мне скорее Обалду!

Привели Обалду; он был в цепях и выглядел очень сконфуженным. В темнице, вообще-то говоря, ему было неплохо: борьба закончилась, тревожиться было не о чем, и, когда его потребовал король, он спокойно играл в мраморные шарики со стражей.

— Несчастный Обалду, — сказал Перекориль, с бесконечной жалостью взирая на пленника, — уж ты, наверно, слышал (король, как видите, повел речь весьма осторожно), что зверь, родитель твой, решил… казнить Розальбу, так-то, Обалду!..

— Что?! Погубить Бетсинду!.. У-ху-ху-у!.. — заплакал Обалду. — О, Бетсинда! Прекрасная, милая Бетсинда! Восхитительнейшая малютка! Я люблю ее в двадцать тысяч раз больше, чем самою Анжелику. — И он предался такой безутешной скорби, что глубоко растрогал короля, и тот, пожав ему руку, высказал сожаление, что плохо знал его раньше.

Тут Обалду, без всякой задней мысли и движимый лучшими побужденьями, предложил посидеть с его величеством, выкурить с ним по сигаре и утешить его. Король милостиво угостил Обалду сигарой, принц, оказывается, не курил с того самого дня, как попал в плен.

А теперь подумайте о том, как, наверно, тяжело было этому гуманнейшему из монархов сообщить своему пленнику, что в отместку за подлую жестокость короля Заграбастала придется, не откладывая в долгий ящик, казнить его сына Обалду! Благородный Перекориль не мог сдержать слез, и гренадеры тоже плакали, и офицеры, и сам Обалду тоже, когда ему разъяснили, в чем дело, и он уразумел наконец, что для монарха слово — закон и уж придется ему подчиниться. И вот увели его, беднягу; Атаккуй попробовал утешить его тем, что, мол, выиграй он битву при Бомбардоне, он тоже непременно повесил бы Перекориля.

— Разумеется? Только сейчас мне от этого не легче, — ответил бедняга и был, без сомнения, прав.

Ему объявили, что казнь состоится на следующее утро, в восемь, и отвели обратно в темницу, где ему было оказано всевозможное внимание. Жена тюремщика прислала ему чаю, а дочь надзирателя попросила расписаться в ее альбоме: там стояли автографы многих господ, находившихся в подобных же обстоятельствах.

— Да отстаньте вы с вашим альбомом! — закричал Обалду.

Пришел гробовщик и сиял мерку для самого распрекрасного гроба, какой только можно достать за деньги, — даже это не утешило Обалду. Повар принес ему кушанья, до которых он был особый охотник, но он к ним не притронулся; он уселся писать прощальное письмо Анжелике, а часы все тикали и тикали, и стрелки двигались навстречу утру. Вечером пришел цирюльник и предложил выбрить его перед казнью. Обалду пинком вышвырнул сто за дверь и опять взялся за письмо Анжелике, а часы все тикали и тикали, и стрелки мчались навстречу утру. Он взгромоздил на стол кровать, на кровать стул, на стул картонку из-под шляпы, на картонку влез сам и выглянул нарубку в надежде выбраться из темницы; а часы тем временем все тикали и тикали, и стрелки продвигались вперед и вперед.

Но одно дело — выглянуть в окошко, а другое — из него выпрыгнуть; к тому же городские часы уже пробили семь. И вот Обалду улегся в постель, чтобы немножко соснуть, но тут вошел тюремщик и разбудил его словами:

— Вставайте, ваше благородие, оно уже, с вашего позволения, без десяти минут восемь.

И вот бедный Обалду поднялся с постели — он улегся в одежде (вот ведь лентяй!), — стряхнул с себя сон и сказал, что он ни одеваться, ни завтракать, спасибо, не будет; и тут он заметил пришедших за ним солдат. Ведите! — скомандовал он, и они повели его, растроганные до глубины души. И они вышли во двор, а оттуда на площадь, куда пожаловал проститься с ним король Перекориль; его величество сердечно пожал бедняге руку, и печальное шествие двинулось дальше, как вдруг — что это?

«Р-Р-РРРР!..»

То рычали какие-то дикие звери. А следом, к великому страху всех мальчишек и даже полисмена и церковного сторожа, в город на львах въехала кто бы вы думали? — Розальба.

Дело в том, что когда капитан Атаккуй прибыл в замок Львиный Зев и вступил в беседу с королем Заграбасталом, львы выскочили в распахнутые ворота, съели в один присест шесть гвардейцев и умчали Розальбу, — она по очереди ехала то на одном, то на другом, — и так они скакали, пока не достигли города, где стояла лагерем армия Перекориля.

Когда король услышал о прибытии королевы, он, разумеется, оставил свой завтрак и выбежал из столовой, чтобы помочь ее величеству спешиться. Львы, сожрав Окаяна и всех этих гвардейцев, стали круглыми, как боровы, и такими ручными, что всякий мог их погладить.

Едва Перекориль — с величайшей грацией — преклонил колена и протянул принцессе руку, как подбежал Обалду и осыпал поцелуями льва, на котором она ехала. Он обвил руками шею царя зверей, обнимал его, смеялся и плакал от радости, приговаривая:

— Ах ты, мой милый зверь, как же я рад тебя видеть и нашу дражайшую Бет… то есть Розальбу.

— О, это вы, бедный Обалду? — промолвила королева. — Я рада вас видеть. — И она протянула ему руку для поцелуя.

Король Перекориль дружески похлопал его по спине и сказал:

— Я очень доволен, Обалду, голубчик, что королева вернулась жива-здорова.

— И я тоже, — откликнулся Обалду, — сами знаете почему.

Тут приблизился капитан Атаккуй. — Половина девятого, государь, сказал он. — Не пора ли приступить к казни?

— Вы что, рехнулись?! — возмутился Обалду.

— Солдат знает одно: приказ, — отвечал Атаккуй и протянул ему бумагу, на что его величество Перекориль с улыбкой заметил:

— На сей раз принц Обалду прощен, — и с превеликой любезностью пригласил пленника завтракать.