Есть у меня и «изячные» рассказы об интеллигенции и «высоких чувствах» (хотя это не совсем мой формат, извините).

Даже как-то и неудобно писать такое, но во времена оны увлекся мной один мужчина: такой интеллигентный (ну, поинтеллигентнее все же одного дедушки, который в поездке с полки сверзился – рассказ о дедушке будет впереди).

Ну вот, интеллигентный, значит, переводчик с французского. Хороший переводчик, кстати. И, что для меня главное, стебок, остроумный человек: ибо, сами посудите, нормальный переводчик, интеллигент, не стебок, увлечется мною и моими идиотскими рассказами? То-то.

Ну, в общем, любовь-морковь, такие дела. Увлекся. Интеллигент. Мной. Как ни странно. И, увлекшись, уехал на время он во Францию – язык свой французский совершенствовать.

Уехал, а я жду сижу. У окна типа. А из Парижа этот переводчик решил поехать в Бельгию – посмотреть на соборы и пр. (я ж говорю, интеллигентный, хотя водку хлестать здоров тоже).

И вот едет он в свою таки Бельгию, а напротив него сидит в поезде француз такой, тоже как бы интеллигентный.

Ну, разговорились, то да се… Мой переводчик предложил французу коньяку – путь дальний, сидеть так просто скучно. Ну, коньяк, то да се, начали трепаться, языки развязались. Француз (мой переводчик потом хохотал и говорил – ну, прямо точно разговор Пьера Безухова с Рамбалем получился) вдруг начал откровенничать, какую-то лабуду стал нести, какую он интрижку завел где-то там, за границей (как раз в Польше, ну точно как тот Рамбаль).

И вот мой переводчик вдруг говорит этому Рамбалю (что ему не очень-то было свойственно): «Ах, какую я женщину встретил!»

Рамбаль говорит:

– Красивая, наверно?

– Да какое там! – говорит мой. – Так себе…

Рамбаль говорит:

– Ну, наверно, интеллектуальная?

Мой говорит:

– Да какое там! Дураковата, если честно… (сам он и вправду интеллектуал патентованный).

Рамбаль не унимается:

– Образованна, поди?

Мой опять:

– Ну уж это точно нет!

Рамбаль уже не знает, что и сказать, и говорит:

– Фигура? Изящество?

Мой говорит:

– Здоровенная баба! Не обхватишь!

Рамбаль уже трезвеет от ужаса:

– Но добра, наверно, колоссально, мать Тереза?

Мой говорит:

– Ага, добра, может так врезать!

– ?!

И вот тут Рамбаль этот, условный среднестатистический француз, интеллигент, преподаватель, читавший Толстого, говорит избитую фразу типа того, что, мол, русская душа – такие потемки, такие потемки…

И опечалился что-то.

Протрезвел.

Остаток пути, как пишут в женских романах низкого пошиба, прошел в гробовом молчании.