Самолет с двумя женщинами на борту приземлился не на заготовленную для него полосу, а прямо на ведущую к причалу дорогу, при этом пилот явно не рассчитал и чуть было не свалился вместе с машиной и пассажирами с прибрежного обрыва. Поддавшись любопытству, солдаты бросились к машине, однако полковник Удальцов и Загревский зычными голосами восстановили порядок, жестко потребовав от всех служащих оставаться на своих рабочих местах и заниматься порученным делом.

Стоя на подножке, Ордаш как раз приближался к обрыву на загруженной заставным имуществом машине, когда увидел, как офицеры, не обращая внимания на вышедшую первой молодую статную женщину, поспешили к её пожилой спутнице, решив, что именно она является тем хирургом, которым решило блеснуть командование салехардского военного госпиталя. Но пожилая вначале бесцеремонно растыкала по рукам встречавших большую кожаную сумку и два металлических ящика, и только потом, величаво ступив на трап, объявила, что она всего лишь операционная медсестра, а хирург Атаева — вон та девушка, которая почему-то сразу же направилась к автомашине.

Еще больше полковник и капитан удивились, когда увидели, как, на ходу соскочив с подножки, Ордаш бросился навстречу врачу. А через минутку Атаева и лейтенант, не обращая никакого внимания на изумленных пограничников, застыли в объятии на каком-то холмике между самолетом и фортом, на виду у сгрудившихся у борта моряков и пассажиров «Вайгача».

— Да жених это ее, жених! — вывела всех из оцепенения медсестра.

— То есть как это?! — очумело взглянул на Загревского полковник.

— Я почем знаю? — пожал тот плечами. — Наша рация молчит, связи нет, так что подстроить появление здесь именно этой хирур-гессы мы не могли.

— Да не об этом я, — взмахнул рукой Удальцов. — Просто странно как-то. Когда ж они успели?

— Ты бы еще спросил, почему без твоего разрешения, — съязвила медсестра, очевидно, давно приучившая себя не обращать внимания на чины и должности, даже полковничьи. — Но, чтоб ты знал, служивый: чтобы выбить этот самолет, хирургу Атаевой пришлось до самого высокого начальства в Тюмени по рации пробиваться. Хотя, как по мне, так это не начальство, а сама судьба и самолет им двоим послала, и свела их на этом диком безлюдье.

Из объятий Вадим и Рита освобождали друг друга с таким душевным надрывом, словно уже в эту минуту прощались, причем навсегда.

— Мне самой до сих пор не верится, что сумела пробиться сюда, мой неподражаемый старшина, — после каждого слова покачивала девушка запрокинутой головой.

— Уже лейтенант. Но тоже «неподражаемый».

— Правда? Лейтенант? Как-то не обратила внимания. Оказывается, теперь мы в одинаковом звании. Впрочем, для меня ты так и останешься «моим неподражаемым старшиной».

— Можешь разжаловать до рядового. — Тело женщины источало непривычный для него запах йода, стираных простыней и каких-то «цветочных» духов. Какой именно запах источали ее волосы, Вадим определить не мог, но почувствовал, что запах этот будет преследовать его еще долго. — Только очень прошу: найди время, не торопись с отлетом. Нам многое нужно сказать друг другу.

— Или вообще ничего не говорить, поскольку и так все ясно, — мило улыбнулась Рита, нежно поводя ладошкой по его подбородку.

Теперь Атаева казалась ему еще красивее: лицо слегка округлилось, грудь и бедра налились и стали еще женственнее, а приталенная гимнастерка и пришпиленная к волосам пилотка сотворяли образ некоей высокопоставленной армейской дамы. Когда, загнав медсестру на место рядом с водителем, она пристроилась на подножке, Вадим буквально впился взглядом в ее мощные икры, выпиравшие между явно укороченными голенищами офицерских сапог и точно так же укороченной и слегка суженной армейской юбкой.

— Извините, мой неподражаемый старшина, нам пора к раненому, — как-то неожиданно быстро посуровело лицо хирурга.

— Конечно-конечно, — взволнованно проговорил Ордаш, только теперь вспомнив, что встреча-встречей, однако прибыла-то сюда эта прелестная женщина совершенно по иному поводу.

Когда полуторка тронулась, Вадим метнул взглядом вправо-влево и, лишь поймав на себе воспаленные взоры десятков завистливых мужских глаз, понял, каким счастливчиком предстает он сейчас в восприятии полковника Удальцова, капитана Загревского и всех прочих «служивых». Но именно это понимание возродило в нем извечный страх обладателя, страх самца, страх победителя…

Он вдруг до ярости, до бешенства испугался того, что в этом окружении жаждущих и чувственно страждущих мужчин может потерять ту единственную из женщин, потерять которую он мог только вместе с жизнью. Воспользовавшись тем, что машина стала пробуксовывать в глубокой выбоине, Ордаш метнулся вслед за ней, догнал на выезде из низинки и успел вскочить на подножку со стороны водителя.

У трапа судна «хирургессу» встретил корабельный фельдшер — рослый, худощавый мужичишко, который в любом провинциальном театре вполне мог бы играть Дон-Кихота, если бы только режиссеру удалось уговорить его избавиться от совершенно чуждых этому образу усов «а-ля Буденный». Он сразу же сообщил, что у помощника капитана судна два осколочно-пулевых ранения, причем осколок все еще сидит в бедре; и что операции пациент, скорее всего, не перенесет.

— Ну, это мы сейчас увидим, — решительно ответила Атаева, движением руки сметая его с дороги. — Марья Ниловна, — обратилась она к шедшей вслед за ней медсестре, готовьте раненого к операции.

— Он уже готов, — попытался заверить ее фельдшер.

— Это вам так кажется. Почему сами не оперировали?

— Господь с вами! — взмахнул руками фельдшер. — Я ведь не хирург. И вообще, я всего лишь фельдшер.

— А кто вам сказал, что на войне кого-то будет интересовать запись в вашем дипломе?

На своего «неподражаемого старшину» Рита Атаева оглянулась лишь в узком палубном проходе, прежде чем скрыться за дверью медпункта.

— Увы, лейтенант, нас с тобой война тоже касается.

— Это понятно.

Более часа Ордаш бродил по палубе, время от времени спускаясь на нижнюю палубу и посматривая на все еще закрытую для него дверь. В эти минуты в нем яростно бурлили два желания: чтобы операция оказалась успешной — пусть все знают, что Рита по-настоящему знающий, талантливый хирург; и чтобы между операцией и отлетом девушки у них появилось хотя бы полчаса «их» времени.

— И давно вы знакомы с это жрицей от медицины, лейтенант? — незаметно как-то подошел к Вадиму полковник Удальцов.

— С прошлого лета. В Архангельске познакомились, по существу, у трапа этого же судна. Мне нужно было уплывать на заставу, ей — улетать в Салехард, по месту назначения.

— И я так понимаю, что у вас это всерьез?

— Разве с такой женщиной может быть «невсерьез»?

Полковник многозначительно покряхтел, и Вадиму показалось, что он готов был заметить, что «невсерьез» может быть со всякими «жрицами», но предусмотрительно воздержался.

— У вас будет ровно час. В каюте все того же старшего помощника капитана, которого «хирургесса» твоя прооперирует, надеюсь, успешно. Пусть старпом расплачивается. С капитаном я уже до-говорился. Эй, краснофлотец, — подозвал он проходившего мимо моряка, — ко мне. Строевым и с песней.

— Палубный матрос Севрюков, — приблизился тот. — Кстати, судно у нас, товарищ полковник, торговое, гражданское.

— Не по уставу мыслишь, матрос. Нагло, а главное, не по уставу. Уже, считай, мобилизованное. Где каюта раненого помощника капитана знаешь?

— Так точно, товарищ полковник.

— Вот теперь по уставу. Когда хирург освободится, проведешь туда ее и товарища лейтенанта. И проследишь, чтобы в течение часа никто не тревожил. С капитаном договорено.

— Главное, чтобы старпома спасла, — мудро отреагировал на этот сорокалетний скиталец морей. — Толковый все-таки мужик.

В ту же минуту дверь медпункта открылась и в проходе появилась Рита.

— Ну, как думаете, жить он будет? — подался вслед за ней фельдшер.

— Обязан. Потеря крови — согласна, однако жизненно важные органы не задеты. Впрочем, жить или умирать — во все времена было вопросом не только физиологическим, но и философским. — Она извлекла из нагрудного кармашка портсигар, открыла, но, взглянув на Ордаша, словно бы устыдилась своего намерения закурить и положила портсигар на место. — Когда судно должно выйти в море? — спросила она полковника.

— Завтра.

— Предложите капитану еще на сутки задержаться. К тому времени раненый немного придет в себя. Качка, знаете ли. Да и судно, по-моему, подремонтировать надо, разве не так? — хитровато улыбнулась она.

— По уставу мыслите, товарищ лейтенант медицинской службы.

— У нас теперь только так, только по уставу, — вздохнула она. — Правильно говорю, мой неподражаемый старшина?

И Вадим вдруг заметил, что у глаз ее появились первые морщинки, которые пролегли по краешкам едва просматриваемых желтоватых кругов. «Видно, достается ей в этом госпитале, — с тревогой и душевной тоской подумал он. — Но это еще ничего. Только бы во фронтовой госпиталь не отправили».

— Что, устало выгляжу? — перехватила его взгляд Рита.

— Да нет, просто давно не видел, и вообще…

— Хватит врать. Сама вижу, что устало. И курить начала. Когда я прибыла в госпиталь, старенький, еще дореволюционный, старорежимный доктор в первый же день напророчил мне: «В хирургии, милая барышня, женщины очень быстро стервенеют-с. Попытайтесь хотя бы отстрочить этот процесс. Впрочем, стоит ли?». Так что ничего не поделаешь, стервенею-с, мой неподражаемый старшина.

— На судне еще трое легкораненых, — напомнил ей фельдшер. — Операция, как мне кажется, им не понадобится, но хотелось бы, чтобы вы взглянули. Особенно на старшего механика.

— На механика, да еще и на старшего, обязательно взгляну-с, — произнесла она, влюбленно глядя при этом на своего «неподражаемого старшину». Она и впредь не собиралась скрывать чувств к этому человеку, и присутствие посторонних ее не смущало. Иное дело — обстоятельства. Уже по дороге к каюте, в которой расположились трое раненых, Вадиму удалось немного оттеснить Риту и сообщить о стараниях полковника.

— Мне тоже показалось, что он настоящий мужик, — спокойно отреагировала Рита.

— Причем он сам так решил.

— Верю, Ордаш, верю. Ты бы до этого не додумался.

— Но капитан судна меня и не послушался бы, — задела его самолюбие женщина.

— Скажи полковнику, что к нему в каюту я откомандирую свою медсестру, Марью Ниловну. Она, конечно, не юная, но в любовных делах — как солдат: всегда в строю и всегда ко всему готова, да-с, — явно подражала она своему старорежимному наставнику. — Сам тоже не маячь, мне строго приказано было сразу же после операции лететь назад, чтобы освободить самолет. Поэтому лишние разговоры не нужны. Да и летчик о развлечениях наших догадываться не должен. Время как-никак военное.

Весть о «принесенной в жертву» медсестре полковник поначалу воспринял настороженно:

— Я разве просил тебя об этом? Просил поговорить с ней?

— Никакого разговора и не было. Хирург сама так решила. Наверное, приглянулись вы медсестре. И по возрасту она как раз…

— Ну, возраст — не самое большое достоинство этой медсестры. Но сохранилась она, не спорю, сохранилась, — пробубнил он, глядя на носки сапог. — А в остальном… Где моя каюта палубный матрос Севрюков знает, так что сам понимаешь…