Позывной у пилота У-2 был просто «Призрак», без уточнения «северный», но все же он ясно указывал на аэродром, с которого эта машина взлетела. К своему удивлению, штабс-капитан узнал голос Красильникова, хотя был уверен, что фон Готтенберг не решится доверить самолет пленному. Правда, на борту с ним находились два зенитчика, которые должны были принять сброшенные ранее многоствольные зенитные пулеметы, и авиамеханик. Но все же такой риск показался Кротову неоправданным.

Пилот быстро сориентировался на местности, признал прибрежную «полосу» вполне пригодной и с первого захода посадил свой «Призрак» у самого края вала.

— У меня не было иного выхода, — мрачно, извиняющимся тоном, объяснил он коменданту после того, как четко, словно кадровый военный, доложил о своем прибытии. — Возвращаться к красным мне нельзя. Тем более что документы барон у меня отобрал и угрожал, что ваши агенты сразу же сообщат в НКВД о том, что я завербован. Хотя меня и так, без всякого доноса, расстреляли бы. И потом, в плену лучше быть здесь, на родной земле и под родным небом. А там — как Бог даст.

— Может, хочешь пустить себе пулю в лоб, а, лейтенант? Пистолет с одним патроном я тебе предоставлю.

— Не вижу смысла.

— Почему не видишь? Только в открытую.

— Если уж немцы меня сразу же не расстреляли, то за какие баранки душу свою христианскую губить?

— В таком случае душу эту саму мне не изливай, — буквально прорычал Кротов. — Ты офицер? Офицер. Ты дал слово служить? Значит, служи. Потому что на самом деле не Германии ты служишь, германцы — всего лишь наши временные союзники, точно так же, как у красных — американцы и англичане. Ты России служишь. Понял? Только России. Той, грядущей. Которая неминуемо возродится под трехцветным российским флагом и под великодержавным российским орлом.

Красильников напряженно всматривался в глаза стоявшего перед ним гауптмана. Худощавое веснушчатое лицо его неестественно как-то удлинилось, и на нем появилось выражение какого-то наивного, первозданного удивления.

— Они со мной так не говорили, — растерянно произнес пилот. — И сам я тоже не размышлял так вот, как только что — вы. Мы, советские, — и вдруг немцы, гитлеровцы… А ведь если разобраться… Коммунистом я все равно не был: ни в душе, ни по партбилету. Отец — из семьи казачьего офицера, мать — из дворян. Выходит, что никакое это не предательство, так ведь?

— И только так, душа твоя архиерейская, лейтенант, только так.

— А что, командир мой — самый что ни на есть, русский. Из русских офицеров, — заметно оживился Красильников. — И сражаемся мы за Россию, — обвел он взглядом сгрудившихся за спиной у Кротова сибирских стрелков, которые подбежали к самолету вслед за фельдфебелем Дятловым.

И только теперь Кротов понял, что, собственно, произошло: пленный пилот нашел оправдание своему предательству, которое теперь уже воспринималось им не как иудин переход на службу к гитлеровцам, а всего лишь как праведное присоединение к тем русским офицерам, которые давно борются за новую Россию.

— Словом, запомни, лейтенант: выжить в этих сибирских скалах и топях мы сумеем только тогда, когда сможем доверять друг другу и сражаться будем плечом к плечу. Вместе выживем или вместе погибнем. Иного пути, душа твоя архиерейская, у нас попросту нет.

— Я все понял, товарищ штабс-капитан. Благодарю за науку.

— «Товарищ штабс-капитан», говоришь? — хмыкнул Кротов. — Лихо грехи замаливаешь, душа твоя архиерейская!

— Извините, господин штабс-капитан.

— И только так: «господин»… — жестко молвил комендант «Норд-рейха», давая понять, что поблажки в этом вопросе не будет. — Два часа вам с механиком на отдых и обед, после этого провести осмотр машины и подготовить ее к полетам. Возможно, завтра сделаем облет наших новых владений.

— Вопрос: долго ли они будут оставаться нашими, — вздохнул Красильников.

Комендант задумчиво взглянул на этого небесного странника и, ничего не ответив, отправился инспектировать строительство базы. Крышу штабного домика, который становился жильем коменданта, давно починили, а к задней стене пристроили небольшой флигель, в нем теперь располагался радист со своей рацией. Часть лабаза отгородили, превратив ее в офицерскую казарму.

Все остальные «норвежцы» пока что располагались в трех палатках, но при этом строили просторную двухкомнатную, обшитую бревнами, землянку, пол и стены в которой пока что планировалось утеплить брезентом, одеялами и шинелями, а со временем и оленьими шкурами. Метрах в десяти от нее, в небольшом гроте, уже подготовили котлован под еще одну землянку, в которой должны были располагаться кухня, столовая и склад с продовольствием. Штабной домик и лабаз накрыли специальными серыми маскировочными сетями, так что с кабины самолета-разведчика их вполне можно было принять за предгорные холмы. Такими же сетями была замаскирована и взлетная полоса.

— А не проще было бы утеплить лабаз и превратить его в казарму? — встретил его на выходе из бункер-казармы фельдфебель Дятлов.

Медведеподобный, с лицом, изувеченным оспой, грозным, исподлобья, взглядом и с похожими на боксерские перчатки кулачищами, этот человек в свое время разыскивался полицейскими Греции, Болгарии и Югославии за дерзкие грабежи и пьяные дебоши в ресторанах. Но когда его в конце концов арестовала полиция Австрии, оказалось, что он уже давно числится платным агентом абвера.

Поначалу ведомство Канариса намеревалось попросту убрать этого, явно выпадавшего из агентурной обоймы, русского агента. Но затем кому-то из абверовских мудрецов пришла в голову спасительная для Дятлова мысль: использовать его для работы в криминальных кругах. Поэтому вместо тюрьмы он попал в разведывательно-диверсионную школу.

— Не проще, фельдфебель, не проще. Нам не известно, как долго понадобится рейху этот аэродром.

— Не навечно же нас сюда…

— Почему уверен, что не навечно, фельдфебель?

— Исходя из плана «Барбаросса», до первых снегов Москва должна быть взята войсками вермахта. И тогда до Нового года германские части подойдут к Уралу.

— Мне и самому хочется верить, что до первых снегов. И что дойдут до Урал'. И я не знаю, будет ли после этого смысл содержать здесь секретный аэродром. Потому что решать это не нам, висельникам пропойным.

— К тому же до этого времени еще нужно дожить, — согласился с ним фельдфебель. — И желательно дожить по-человечески.

— По-солдатски, — уточнил Кротов. — Но обязательно дожить. И может случиться так, что после обнаружения нас с воздуха нам придется сжечь обе наземные постройки и полностью зарыться в землю, чтобы не выдавать какого бы то ни было присутствия здесь человека. Кстати, для маскировки над землянками мы поставим тунгусские яранги. Кого может заинтересовать какое-то там стойбище оленеводов? Мало ли стойбищ ненцев, эвенов, эвенков, якутов и прочих оленеводческих народностей разбросано по просторам Западной Сибири и Крайнего Севера! Причем два больших чума соорудим таким образом, чтобы входы в бункеры вели через них. С одной стороны, это значительно утеплит наши бункеры, а с другой — надежно замаскирует их.

— Это правда, что вы обучались на особых разведывательнодиверсионных курсах в замке Фриденталь, которые готовят «фри-дентальских коршунов»?

— На которые вы тоже мечтали попасть, но не довелось?

— Мне, господин штабс-капитан, многое «не довелось», и ничего тут не поделаешь.

Кротов знал, что в разведшколе судьба Дятлова вновь приняла неожиданный крен: оттуда он вышел с довольно редкой, почти уникальной специализацией — «исполнитель приговоров», или, на языке контрразведки, «чистильщиком». То есть тем, кому надлежало физически очищать разведывательно-диверсионный корпус абвера от предателей и нестойких элементов. Этим он почти два года и занимался. А поскольку действовать он всегда предпочитал ножом — ножи он метал на звук, с обеих рук, в том числе и по движущимся мишеням, то агентурную кличку его, Дятел, опекуны сменили на Мясник.

Кротов так и не понял, за какие такие «заслуги» руководство абвера решило отправить Мясника в сибирскую ссылку, но фон Гот-тенберг, который посвятил его в тайны биографии фельдфебеля, предупредил, что тот по-прежнему остается агентом контрразведки и по-прежнему действует в своем амплуа «чистильщика». Барон потому и предупредил об этом Кротова, что появление в гарнизоне базы «Норд-рейх» Мясника ему принципиально не нравилось. Вот только отменить его назначение он не мог. Тем более что самого его знакомый офицер из отдела диверсий СД по-дружески предупредил об «увлечениях» этого уголовника лишь буквально перед вылетом из Берлина. Причем сделал это под большим секретом, и только потому, что слишком уж скептически относился к коллегам из абвера.

Кротов понимал, что доступа к рации у Мясника нет и быть не может, поэтому о доносах на него и других бойцов гарнизона прямо отсюда, с базы, речь не шла. Тем не менее Кротов поручил обер-ефрейтору Хлобову постоянно следить за ним: что говорит, о чем расспрашивает, с кем наиболее близко общается. Причем особенно тщательно отслеживать его общение с экипажами самолетов, которые будут садиться на базе.