Книга: Граница безмолвия
Назад: 15
Дальше: 17

16

Погрузившись по шею в озерце, Ордаш ощутил блаженное тепло. Перемещаясь то в сторону заливчика, в котором чувствовал себя, как в парной бане, то к середине его, Вадим ощущал, как тело его постепенно размякает, становится ватным и непослушным. В то же время где-то в спине — еще в детстве простуженной — ради-кулитно обостряется боль. Однако продолжалось это минут десять, затем боль каким-то странным образом рассосалась, растеклась по телу и словно бы испарилась вместе с дымкой залива.
А ведь было бы это озерце на материке, где-то поблизости заставы, подумалось старшине, можно было бы понемногу «отмокать» в нем хоть каждый день.
— Эй, погранохрана, хватит плескаться! — донесся до него голос старшего лейтенанта, которому, очевидно, скучно было сидеть в одиночестве за банкой разведенного спирта.
— Еще пару минут! Боли в спине изгоняю!
— Думаешь, этой парилкой можно что-то изгнать?!
— Это же, считайте, полноценная сероводородная ванна. На южных курортах только ими и лечат!
Приподняв руку над водой, Ордаш понаблюдал, как едва заметно шевелятся вздыбленные волосы на кисти. Облепленные какой-то серой массой, они были похожи на обросшие известкой водоросли.
— Я-то думаю: почему мне все время южные курорты снятся?! Все равно не тяни. Эй, Тунгуса, как там у нас с консервным супом?!
— Через десять минут будет готов! — донесся сквозь приоткрытую дверь голос ефрейтора.
— Слышал, погранохрана? — обратился начальник заставы к старшине. — В твоем распоряжении ровно десять минут. И ни секунды больше. На все твои болячки!
— Есть, не более десяти минут!
Перевернувшись на спину, Вадим уперся затылком в скользкий, покрытый мхом и какой-то странной слизью кругляк, и замер, задумчиво глядя в удивительно низкое серое небо. Не будь здесь напористого командира заставы, Ордаш продлил бы это блаженство еще на полчаса. В том, что в отведенные десять минут он не уложится, Вадим не сомневался. В конце концов они не на заставе и не на боевых учениях.
Но как раз в то время, когда, закрыв глаза, старшина готов был погрузиться в очередной поток архангельских воспоминаний, до слуха его донесся какой-то странный звук, от которого здесь, на заполярной заставе, ухо давно отвыкло. Выждав еще пару секунд, Вадим определил, что приближается звук мотора, а еще через несколько мгновений старшина уже не сомневался, что к острову движется самолет. Он шел с северо-запада, как бы со стороны острова Новая Земля, хотя реальнее было бы предположить, что со стороны Архангельска, причем довольно низко над морем.
За время службы на морском сторожевике Вадиму много раз приходилось вслушиваться в звуки приближающихся самолетов, особенно когда проходили учения совместно с морской авиацией или когда сторожевик выходил на задержание морских нарушителей (в большинстве своем это были забредшие в советские территориальные воды турецкие или румынские сейнеры) в сопровождении гидросамолетов-разведчиков, способных садиться на воду. Но даже там, в Черном море, вблизи Одессы, появление низколетящего самолета всегда становилось небольшим событием. Что уж говорить о здешних местах, за тысячу километров от ближайшего поселка и за полторы тысячи — от ближайшего аэродрома, в диком ледовом безбрежье!
— Самолет! — выпрыгивая из воды, изо всей мощи своих легких заорал старшина. — Командир, там самолет!
— Где самолет? Почему не вижу? — лениво, очевидно, спросонья, поинтересовался Загревский. В ожидании консервного супа, творения ефрейтора Тунгусы, он, похоже, попросту задремал.
— Приближается со стороны Новой Земли!
— Откуда ему было взяться на Новой Земле?! И вообще, неужто самолет вместо судна?!
По-кошачьи выкарабкиваясь из озерца по скользкому каменистому берегу, Ордаш видел, как начальник заставы выскочил на балкон и, ухватившись руками за бортик балкона, пытается всмотреться в даль, затем исчез и появился уже с биноклем.
— За два года службы я не видел над островом ни одного пролетающего мимо самолета! — крикнул он старшине. — Интересно, что ему здесь понадобилось! Вот уже год, как… — Он не договорил. Да Вадим и не собирался выслушивать его.
Лишь оказавшись на берегу озерца, под ледяным ветром океана, Ордаш выяснил, что, раздеваясь для купели, не позаботился о полотенце, которое осталось где-то в вещмешке ефрейтора.
— Олень! — буквально прорычал он. — Полотенце сюда, быстро! Не дай погибнуть своему любимому старшине!
Оленев действительно выскочил на улицу, но не с полотенцем, а с карабином в руках. Очевидно, просьбу о полотенце он услышал, уже спускаясь со второго этажа. Теперь у старшины оставался выбор: то ли мчаться голышом в Нордический Замок за полотенцем и прозевать появление самолета, которое в здешних местах для любого отшельника-пограничника равнозначно было появлению небесного видения; то ли вновь окунуться в спасительную теплоту озерца. И он, конечно же, с разбега плюхнулся в воду.
Подплыв к перемычке, отделявшей основную часть озера от залива, он уперся ногами в подводный камень, а спиной — в надводный скальный выступ и в такой, удобной для наблюдения за морем, позиции замер.
Самолет шел над проливом, однако пилот держался поближе к острову. И это сразу же удивило бывшего морского охотника. Еще больше он удивился, определив, что это был гидроплан. Даже без бинокля он четко различал очертания его фюзеляжа, напоминавшее в нижней части своей какую-то неуклюжую лодку, под которой зорким взглядом старшина сумел разглядеть колесные шасси. Теперь у него уже не возникало сомнений, что это самолет-амфибия, один из тех, которыми были оснащены военно-морской флот и, как он слышал, морская пехота. Правда, конструкция его не была похожа на те, которые он привык видеть.
Однако, увлекшись выяснением характеристик самолета, он как-то не сразу обратил внимания на то главное, что должно было броситься в глаза в первую очередь и на что сразу же обратил внимание зоркоглазый ефрейтор-тунгус.
— Немца! — заорал он, тут же вскидывая карабин. — Каманди-ры, эта немца летит! Есть приказа?! Стрелять буду!
— Отставить! — во всю мощь своих легких заорал старший лейтенант. — Никакой пальбы!
— Однако там немца! — не унимался ефрейтор, указывая стволом карабина на медленно, низко пролетавший самолет с черным крестом на фюзеляже.
«Не может такого быть! Это же немецкий морской разведчик! — ошалело смотрел Вадим на медленно проплывавший мимо них в высоком поднебесье гидросамолет, на крыльях и борту которого уже отчетливо были видны германские кресты. — Как он здесь оказался?! Откуда, с какого аэродрома?!»
Пройдя в каких-нибудь ста метрах от острова, немец, уже невидимый для Ордаша, развернулся где-то за окружавшим айсберг ледовым полем и вновь прошелся над островом, но теперь уже над северной его частью, так что ни один из пограничников видеть его не мог, если только начальник заставы не догадался переметнуться к бойнице в северной части мезонина.
Вновь выбравшись из озерца, Вадим крикнул:
— Оленев, полотенце любимому старшине!
Но и на сей раз ефрейтор появился на веранде Нордического Замка не с полотенцем, а с биноклем. С его, старшины, биноклем, который вместе с планшеткой и карабином Ордаш оставил на конторском столе, чтобы не носиться с ними по зданию. Но и за это «подношение» старшина был признателен ему
Раня себе ноги на острых уступах озерного прибрежья, старшина, все еще будучи нагишом, выбрался на устланную горными плашками дорожку и, крикнув: «Да поторопись же ты, Олень!», буквально вырвал бинокль из рук тунгуса.
Прошло несколько минут, когда, развернувшись где-то за северной оконечностью острова, самолет вновь начал выходить к проливу. Точнее, он заходил на пролив, словно на посадочную полосу. Теперь уже в бинокль, старшина отчетливо видел и амфибийные очертания самолета, и двух пилотов. Задний из них даже повернулся к нему лицом и, как показалось старшине, хищно ухмыльнулся. Рассмотрел старшина и вооружение этого нарушителя воздушной границы — пушку и два пулемета. Один из них, тот, что сзади, — зенитный. А где-то под ним, в башне, должен был находиться еще один член экипажа — борт-стрелок.
Ордаш мельком прошелся биноклем по окраине материка: вышка, казарма, офицерский дом, склад. Он видел, что почти весь гарнизон заставы высыпал на берег, но, вместо того чтобы ощетиниться карабинами и пулеметами, более шестидесяти бойцов, словно толпа крестьян-подростков, впервые увидевших над деревней летающую диковину, рассматривали странного пришельца, не произведя при этом ни одного выстрела: Ордаш наверняка услышал бы его.
— Товарищ старший лейтенант, — обратился он к Загревско-му, — вам оттуда виднее… Корабль, какой-либо корабль вдали, у входа в пролив, наблюдается?!
— Ничего там не наблюдается!
— Точно не наблюдается?
— Разве что притаился где-то за отрогами хребта.
— Странно всё это, командир. Очень странно. О появлении в нашем небе германского самолета нас должны были бы уведомить.
— По вышедшей из строя рации?! — иронично поинтересовался начальник заставы.
— Тоже верно. Тунгуса, полотенце мне, гроба-мать! — рявкнул старшина и, не дожидаясь, пока ефрейтор выполнит его распоряжение, метнулся к одежде, сгреб её в охапку, прихватил сапоги и, балансируя на израненных ногах, заковылял к Нордическому Замку. Там он сразу же подался на третий этаж, к мансарде, и Оленев, с ' полотенцем в руке, поспешил за ним.
— Ну и как это понимать? — не обратил внимания на его наготу начальник заставы.
— Имеете в виду появление здесь самолета? Что в этом странного?
— Здесь любой самолет — уже странность. Или дикость. А это ведь не просто самолет, это — германский. Немцы в нем сидели, черт возьми, немцы!
— Немцы, факт. Что вас, старший лейтенант, удивляет? Вам известно, что у нас в стране даже существовало специальное целое летное училище, в котором готовили летчиков для германских люфтваффе? А может, и сейчас где-то существует.
Загревский вопросительно уставился на старшину. Такого поворота разговора он не ожидал.
— Вообще-то, слушок какой-то был, — проговорил он, — однако сомневаюсь, чтобы…
— Сомневаться вы можете сколько угодно. Но училище такое существовало, и в нем мы подготовили сотни германских асов, которые уже успели повоевать во Франции, в Польше, Испании, Греции… Точно так же мы, втайне от Запада, подготовили сотни германских танкистов. Рассчитывая, что воевать-то они будут против буржуазных стран, а не против нас, а вот как произойдет на самом деле, — посмотрим.
— Ты-то откуда об этом знаешь, старшина?
— Мне положено знать, — загадочно ухмыльнулся Ордаш. — Служба такая.
— Служба, говоришь? — понимающе ухмыльнулся Загревский.
— То и говорю: служба, — глядя ему прямо в глаза, ответил Вадим.
Старшина давно знал, что на заставе его воспринимают как агента НКВД, специально внедренного в гарнизон. Прямо об этом никто не говорил, опасались. Однако несколько неосторожных намеков все же проскользнуло. Старшину это не раздражало, наоборот, он стал подыгрывать подозревающим, понимая, что при его «энкаведистских грехах», прослыть «агентом» и «стукачом» — самое надежное прикрытие. Почти гарантия того, что на самого него стучать не решатся, считая, что все равно бесполезно.
— Ну, хорошо, здесь-то германец откуда взялся?
— Это уже вопрос к разведке, — ответил Вадим, старательно растирая продрогшее, все еще отдававшее запахом сероводорода, тело. — Хотя к пилоту-германцу и личная претензия: он же мне, гад, искупаться толком не дал!
— То есть формально имеем все признаки нарушения границы, вторжение в территориальные воды, — все еще оставался под впечатлением этого необъявленного визита старший лейтенант.
— Он ведь не только что вторгся. Очевидно, его видели еще в районе Архангельска, а может, это какой-то научный полет, с разрешения Москвы. Если же нет, кто поверит, что сюда, в эту полярную сибирскую глушь, мог наведываться военный германский самолет?
— Но он же был. Вся застава видела.
— Почему не поверят? Я тоже видел, — взволнованно подключился к их разговору ефрейтор. — Карабина готовил, много стрелять хотел.
— Ты хоть не вздумай вякать по этому поводу, — поморщился Загревский. — «Много стрелять хотел!..». О том, что с Германией у нас договор о ненападении и даже о дружбе, знаешь? Ты бы пальнул по ним, они по нас, — и, считай, вооруженный конфликт, о котором завтра же знали бы в Москве. И тогда уже не ты охранял бы, а тебя. И не здесь, а где-нибудь в районе Магадана.
— И тогда палили бы по нам троим, — признал его правоту Ордаш. — Причем сразу из пушек. Кто знает, может, это проходят какие-то совместные военные учения, о которых мы не ведаем и ведать не имели права? Или же организован поиск затерявшегося, потерпевшего крушение германского судна. И потом, был же у нас с вермахтом совместный военный парад в Бресте.
— Это какой еще «совместный парад»?! — подозрительно покосился на него старший лейтенант, оторвавшись от окуляров бинокля.
— С немцами совместный. С войсками фюрера, — деловито объяснил старшина, влезая в теплые кальсоны. — Которые, выбив поляков из Брестской крепости, вошли в город. Туда же вошли и наши войска, занявшие границу по Западному Бугу.
Начальник заставы напряженно всматривался в лицо старшины, пытаясь понять, насколько серьезно он все это произносит. К тому же он прекрасно понимал, что, если Ордаш говорит правду, значит, извещает его о той правде, которой официально не существует.
— О границе знаю, слышал, а вот что касается парада… — неуверенно произнес он.
— Да сообщали об этом, командир, сообщали, — не стал углубляться в суть давно происходившего старшина. Хотя тут же усомнился: а действительно ли сообщали об этом в прессе? Лично он о параде узнал от своего отчима, который сам присутствовал при «торжественном прохождении союзных войск», как называлось это мероприятие в штабных документах, — пусть даже и в качестве зрителя. — Вы, товарищ старший лейтенант, до этой заставы где служили?
— В Горном Алтае, на границе с Китаем. Самая дальняя горная застава. Оттуда, видишь ли, сюда перебросили. На усиление, что ли. Вроде как бы на повышение.
— Похоже на то. Там вы, кажется, были заместителем начальника заставы, а здесь — начальник. Наверняка этим летом получите капитана, а может, звание вам уже присвоили, к отходу корабля.
Загревский задумчиво помолчал. Он не скрывал, что давно ждет повышения в звании, но именно поэтому всякий разговор в командирской среде по поводу званий решительно пресекал.
— Возможно, теперь парад этот уже засекретили? — наверное, только потому и вернулся он к событиям в Бресте, чтобы не продолжать разговор о чинах.
— Как его засекретишь, если в нем принимали участие сотни наших бойцов, а свидетелями стали тысячи горожан?
— У нас засекретить могут все, что угодно, — проворчал старший лейтенант. — Не только городу, всей стране прикажут — и будет молчать. Однако вернемся к этому полярному германцу.
— Факт его появления в дневнике происшествий мы, конечно же, должны отметить. Но уверен, что наши о его полете должны были знать. Откуда он мог взлететь? С территории Норвегии, так ведь?
— Со Шпицбергена, например. С палубы корабля, а то и с по-верхности моря, где его дозаправили с подошедшего корабля. Это не так уж важно. Куда важнее знать, что ему здесь понадобилось? Что он здесь разведывал? Пытался выяснить, имеется ли на острове наш гарнизон?
— И конструкция у него странная, — заметил старшина, нервно прохаживаясь по мансарде начзаставы.
— Значит, так, сразу уточняю: это был германский гидросамолет, сварганенный в виде лодки. Такой самолет может садиться на воду и взлетать с неё. Если бы на нем не было колесного шасси, это была бы летающая лодка, их так и называют. Но у него ведь было шасси? Так ведь?
— Было, кажется… — неуверенно подтвердил старший лейтенант, не очень-то понимая, какое это имеет сейчас значение.
Старшина же истолковал это по-своему: при виде неожиданного «небесного визитера» старший лейтенант настолько растерялся, что попросту не обратил внимания на такую мелочь.
— А ты что скажешь, ефрейтор? — повернулся Ордаш лицом к тунгусу.
— Так точно, была колеса, товарищ старшина, — подтянулся тот. — Сам видел, однако.
— Вот именно, на этом гидросамолете было шасси, а такую летающую лодку называют «самолетом-амфибией». Он намного опаснее самолета-лодки, поскольку спокойно может садиться и на аэродромную полосу, и просто на твердый грунт. Но бывает еще один вид летающей лодки — когда вместо шасси установлены поплавки, чтобы самолет мог долго и надежно удерживаться на поверхности воды. Вообще-то, самолет-лодка легко может притаиться где-нибудь посреди туманного моря, поскольку из-за волн его трудно заметить; или в какой-то бухточке. А затем подняться в воздух и атаковать судно настолько быстро и неожиданно, что на нем вряд ли успеют объявить тревогу.
— Откуда только ты все это знаешь, старшина?! — искренне удивился Загревский.
— Как же не знать, господа? — четко ответил Ордаш, уже сидя в старинном кожаном кресле и натягивая на ногу сапог. — Служил-то я, выпускник мореходного училища, в морских погранвойсках. На сторожевике. И когда в сороковом наши войска мирно, по договору, входили в Бессарабию, мы все же, на всякий случай, прикрывали их с моря. И конвоировали наши военные караваны, которые шли к Дунаю, а затем, уже по одному из дунайских русел, поднимались к Вилковому, Килие, Измаилу и Рени — есть там такие города портовые.
— Наслышаны, — молвил старший лейтенант, мечтательно запрокинув голову. При упоминании о любом из южных городов он всегда готов был впасть в романтические бредни любителя дальних странствий.
— Конечно, боевых действий там не было. Но такой вот «гусятник», кстати, германский, а не румынский, появлялся поблизости, над румынскими речными берегами, десятки раз. Причем пару раз провокационно пролетал над самим караваном, и даже крыльями помахивал, как делал это сегодня, уходя от острова. Нагло так помахивал, точно зная, что у нас есть приказ: огня ни в коем случае не открывать. Даже… — старшина выдержал паузу и взглянул, сначала на начальника заставы, затем на каптерщика, — ответного. Поди потом докажи, что огонь этот был всего лишь ответный!
— Это уж точно, — вздохнул Загревский.
Правда, германцы тоже воздерживались, очевидно, потому, что имели точно такой же приказ. Вот только их приказ не запрещал им наглеть и откровенно провоцировать нас, в то время как нам было велено ни в коем случае не предпринимать ничего такого, что можно было бы истолковывать как провокацию. Разницу улавливаете? Хотя германцы понимали, что хлопцы мы нервные, на приказ можем положить и со второго выстрела разнести их «морскую летающую крепость» в щепки.
— Значит, в любом случае мы правы, что огня не открывали, — утвердился в своей правоте Загревский. — Вижу, у тебя, старшина, немалый опыт. Может, не зря тебя и направили именно сюда, на приморскую заставу?
— Можете не сомневаться: не зря, — загадочно ухмыльнулся Ордаш. — Только об этом не будем. На этой «ссыльной» заставе у каждого командира — своя история появления, а значит, и своя тайна.
И Загревский не мог не согласиться с этим. За каждым командиром здесь действительно тянулся шлейф какой-то служебной тайны: и за ним самим, и за командиром первого взвода и по совместительству заместителем начальника заставы, младшим лейтенантом Ласевичем; за разжалованным из младших лейтенантов в старшины, но все же назначенным командиром взвода Ящуком, который являлся старожилом заставы; и за военфельдшером, старшим сержантом Корзевым, изгнанным в свое время с четвертого курса мединститута и тотчас же «забритого» в солдаты…
Вот только распространяться по поводу всех этих историй здесь никто не желал, да и не принято было. Как не принято было ни плакаться или раскаиваться, ни тем более упрекать в чем-то друг друга. Исходили из того, что Север все замнет и все спишет. Тем более что само направление на службу в такую суровую глушь уже было достаточным наказанием за любой проступок, любое нарушение дисциплины, любой излом судьбы.
— Работала бы рация, можно было бы сразу же сообщить в штаб погранотряда, — молвил старший лейтенант.
— С февраля молчим, не отзываемся, — напомнил старшина. — Там уже поняли, что у нас что-то с рацией, а значит, с кораблем прибудет новая.
— Радиста бы нового, однако, — как бы между прочим обронил ефрейтор, будучи давно на правах каптерщика, то есть человека привелигерованного, оставившего за собой право вмешиваться в разговор командиров. — Такого, чтобы рация делал, связь делал.
— Ну, ты, «тунгуса-умелец»! — осадил его старший лейтенант. — Не тебе решать.
Из заставы в Горном Алтае он вынес твердое предубеждение в пригодности к службе всяк из Азии происходившего и теперь с трудом скрывал свое недоверие и ироническое отношение к той части нацменов, которые составляли почти половину личного состава уже этой, полярной заставы. Хотя и признавал, что к условиям Крайнего Севера, к лютым морозам, они приспособлены намного лучше славян. Да и стрелки-охотники в большинстве своем отменные.
— За рация волнуюсь, — невозмутимо объяснил Оленев. — Рация надо. Слушать надо, говорить надо.
Иногда Ордашу казалось, что ефрейтор вообще не знает такого понятия, как обида. Во всяком случае, любую колкость в свой адрес он воспринимал с полной невозмутимостью. Вывести его из себя было невозможно.
— …Хотя, конечно, сержант Соловьев в ипостаси радиста — личность почти легендарная. Да и в штабе могли бы давно всполошиться и доставить сюда рацию самолетом.
— А заодно убедиться, живы ли мы, — поддержал его старшина
— В этом они как раз не сомневаются. Какой дьявол сюда сунется?
— Сунулся же, однако, — с неизменной невозмутимостью напомнил «тунгуса-умелец» и заставил командиров переглянуться, а значит, вернуться к происшествию, взорвавшему бессобытийную — со времен появления прошлым летом судна с материка — заунывность всего их казарменного бытия.
Назад: 15
Дальше: 17