Прошло несколько лет…
Старый, но еще крепкий господин Янис Ульманис долго усердно мыл руки, протирая щеточкой каждый палец и выскребая невидимую под ногтями грязь. Его жена, худенькая седенькая Эльма, ждала терпеливо, иногда спокойно напоминая:
— Янис, милый, остывает завтрак…
Когда господин Ульманис наконец присаживался к столу, она спрашивала ласково:
— Как себя чувствуешь?
— Хорошо, дорогая…
— Как спалось?
— Спасибо, хорошо, дорогая…
Она знала, что он ответит именно так, но по устоявшейся годами привычке строго выдерживала этот обязательный утренний ритуал. Хотелось задать другие, томившие ее вопросы, но не осмеливалась, боясь причинить ему даже самую маленькую неприятность. Сдерживала неутихающая тревога. Месяц назад в такое же раннее утро он сделал неожиданное признание:
— Опять видел во сне дядюшку Цана… Шило… А у меня руки в крови… Густая, липкая кровь и никак не могу отмыть…
С того дня она не торопила его, только украдкой опасливо глядела, как он мылил руки, тер щеточкой, полоскал, снова мылил…
Их домик стоял в прибрежной сосновой полосе на окраине Майори в самом центре раскинувшейся на десятки километров Юрмалы. Морские волны шумели совсем близко, во время шторма они лизали, осыпали брызгами почерневшую изгородь старого сада.
В тихую погоду старики гуляли по берегу. Она быстро уставала, возвращалась домой, а он уходил далеко, надолго и приходил освеженный, помолодевший, шутил за обедом, говорил ей нежности…
В то страшное утро она решила прополоть клубничные грядки. Он отправился на прогулку один. Пришло, потом прошло время обеда — его все не было. Шутливо ворча вслух: «Ну, загулял мой старичок, ну, загулял… Ох, я тебе сейчас задам…» — она вышла из дому на тропку, бегущую меж сосен…
Увидела его сразу. Он сидел под деревом, обратив лицо к морю. «Умаялся, бедняга!» Долго стояла возле него, смотрела, не верила… Потом тихо сдавленно вскрикнула и осела…
Похоронили их рядом, поставили один сбитый из досок крест, прибили жестяной квадратик с коряво выведенными буквами: «Янис и Эльма Ульманис».
