Глава 25
Убийство на кладбище
Я так люблю красоту и молитву, а ты против воли
Учишь насильно меня грех возлюбить и позор,
Феогнид. VI век до нашей эры
Видения преследовали его, как навязчивые жалящие слепни. Он нервничал, отмахивался, а они снова мельтешили где-то рядом, готовясь причинить боль.
…Легкая, изящная, в строгом платьице. Школьный портфель описывает круги, летит на диван. Вслед за ним серебристый забавный смех.
Виктор брезгливо вздрагивал, как бы сбрасывая с себя летучую нечисть. «К черту! Все кончено! Ненавижу тебя!»
…Мягкое тело, извиваясь, опускается все ниже и ниже, оставляет на лице, на шее, на груди ласковую теплоту губ, вызывавшую истому и судорожные порывы возбуждения.
Опять эти слепни! Когда вы отвяжетесь, окаянные?!
…Деловитая, важная. Струящийся шелком костюм, модная взбитая башней прическа. Невыносимо желанная.
Да что ж это такое, в конце концов?! Как прогнать ее, грязную, коварную, похотливую шлюху?!
А сам, ослабленный душевным разломом, ощущал иное. Отрывалась главная, а может быть, и единственная связь с этим миром. Так отрывается пуповина младенца от погибшей в родовых муках матери. И ребенка берут чужие руки, которым он совсем не нужен.
Позвонил Глеб.
— Надо встретиться!
Это было спасение. Дразнящие видения исчезли. Они изводят только одиноких.
От Глеба несло водочным перегаром. Но говорил он трезво.
— Наденьки нет. Она утонула, — тихо, вымученно процедил сквозь зубы. Не вздохнул, не закусил губу, как делал прежде. В глазах стекленела предсмертная обреченность, — Через час я должен быть в морге, потом похороны на Востряковском.
— Кто вам сообщил об этом?
— Ее брат. Сказал, что мои друзья все организовали. Не хотели нас беспокоить.
Все это произносилось с таким вымороженным отчаянием, будто лишь похороны заставляли его прожить еще два-три дня.
— Какие друзья?
— Не знаю.
— Странно, очень странно, — задумчиво сказал Виктор.
Но Глеб, видимо, не услышал. Он качнулся вправо-влево, как кукла-неваляшка. Обретя равновесие, повторил равнодушно:
— Через час я должен быть в морге…
Нет, это не Глеб. Какой-то заледенелый гипсовый робот, лишенный живой энергии, бесстрастный и скорбный. Он уже не оттает, так и проведет последние два-три дня в своем каменном отчуждении.
Виктор видел, что говорить с ним бесполезно — он ничего не воспримет. И тут что-то вспомнилось — то ли слышал на лекции, то ли читал, то ли придумал сейчас.
— Вы любите Наденьку?
Задал вопрос, который должен откликнуться в сердце. Умышленно в настоящем времени, чтобы вызвать хоть слабенькое душевное смятение. Глаза Глеба настороженно расширились, оглядели Виктора, как свалившееся с неба неведомое существо.
— Да. Почему вы спрашиваете?
И в этот вспыхнувший эмоциональный просвет рванулись тут же повелительные сигналы внушителя.
«Ты бодр и уверен в себе. Спала пелена безысходности, отчаяния. Тебе хочется жить и работать. Мстить за Наденьку, мстить продуманно, спокойно и жестоко. Ты уже думаешь о ресторане. Как вернуть его, как заставить всяких проходимцев отступить в страхе. Тебе хочется жить, работать и мстить. Жить, работать и мстить».
Виктор радовался, как ребенок. Его слова действовали! Перед ним теплел, оживал закаменевший от горя человек. Кончики пальцев начали привычный перебор на колене. Мертвенное стекло на глазах утончалось, испарялось, как льдистая пленка. А гипсовой маски уже не было! Порозовевшие губы гневно подрагивали, на щеках обозначился мягкий румянец, острые брови грозно сдвинулись на потемневшем лбу.
Виктор окончательно поверил в свой маленький успех, когда Глеб придвинулся к нему ближе, предложил весомо, словно после долгого напряженного раздумья:
— Надо разработать план наших действий.
— Надо! — невольно улыбнулся Виктор. — Но сначала совет: не ходите на кладбище.
Глеб зашипел возмущенно:
— Да вы что! Как вы можете такое советовать!
— Мне кажется, — спокойно остановил его Виктор, — эти похороны — ловушка.
— Все равно пойду!
— Не буду удерживать вас. Я поступил бы так же. Но выслушайте меня, пожалуйста.
— Говорите!
— Хочу извиниться перед вами. Я узнал о смерти Наденьки в ресторане от Пана. Но не мог тогда сказать вам. Нужно было кое-что проверить. Пан не все знал. Видимо, ее допрашивали, потом утопили, привязав камень. Сделал это Стинг.
Глеб тяжело задышал, до побеления сжал кулаки…
— Больше ему не жить.
— Да, такие не имеют права даже на существование, — согласился Виктор, — Но я о другом. Утопили, привязав камень. Работали профессионалы. Были уверены, что тело не всплывет. Но оно всплыло. Почему? Есть такой вариант ответа: ее специально подняли со дна, чтобы организовать похороны. Кое-кто уверен, что вы придете попрощаться с ней. Вот здесь ловушку и захлопнут те самые неизвестные вам друзья…
— Ну и пусть! Мне терять нечего.
— Тогда я пойду с вами, — решительно заявил Виктор.
— Вы? Нелепо, — убежденно ответил Глеб. — Я для них игрушка, сломанная, выброшенная на помойку. А вас они боятся, вашему появлению очень обрадуются.
— Идем на компромисс, — предложил Виктор, — Я приеду на кладбище чуть пораньше и все время буду в сторонке.
Глеб благодарно усмехнулся.
— У меня будет охрана?
— Кто знает, может быть, понадоблюсь… Решено?
— Решено. Спасибо, — кивнул Глеб. — Только метрах в двадцати, не ближе…
— С первым покончили, — деловито продолжил Виктор. — Второй пункт нашего плана: завтра покупаем у Веры ресторан «Три толстяка».
Глеб воспротивился.
— Как? Это ж нереально. Захотят ли продать? Да и денег я столько не наберу.
— Не вторгайтесь, уважаемый, в мои заботы. — Как приятна ему была эта победная улыбка, чуть тронувшая губы ожившего Глеба! — Что касается третьего и четвертого пунктов плана, где главными героями будут Пан и Стинг, то позвольте мне раскрыть свои замыслы после покупки ресторана.
— Только, пожалуйста, — попросил Глеб, — продумайте все так, чтобы они, как змеи, поизвивались на горячей плите.
— Поизвиваются. На горячих углях. С позором и унижением. И во время следствия, и на суде. А наша с вами обязанность, как свидетелей, добиться для них высшей меры наказания. Ну что, пора ехать к Наденьке? Вы в морг, а я сразу на кладбище.
Глеб кивнул и в неожиданном порыве чувств крепко пожал ему руку.
…Виктор присел в отдаленной аллее на получерную скамью, окруженную грудами давно увядших венков с обесцвеченными лентами. Шагах в пятнадцати от него у свежевырытой ямы курили, опираясь на лопаты, два загорелых могильщика.
Так уж сложилось, что Виктор никогда не бывал на кладбищах. Проезжал, проходил мимо, с отвлеченным интересом разглядывал со стороны чуждую ему среду обитания. Пугающе-завораживающее впечатление от столпившихся крестов и надгробий быстро забывалось, его вытесняли молодые радужные заботы.
А сегодня, когда он впервые оказался среди крестов и надгробий, поразился. Они были как мыслящие и видящие люди, только скорбно неподвижные. И в деревьях замерла одухотворенная неподвижность. Она, как страж, чутко затаилась. Виктор явственно осязал: все отовсюду смотрит на него, следит за каждым его движением. Поэтому он вроде бы и не присел на скамью, а опустился, словно фанатично верующий, на камни перед огромным иконостасом. Сидел тихо, боясь даже дыханием потревожить властвующую здесь неподвижность.
Он видел, как подъехала к свежевырытой яме ритуальная машина, как люди в черных халатах открыли заднюю дверь, вытянули, поставили на табуретки открытый гроб. Машина уехала, освободив место другой, тоже черной, но легковой. Из нее вышли четверо. Глеб. Пожилая дама в черном платье и черном платочке. Мальчик лет пятнадцати со строгим овзросленным лицом — видимо, брат Нади. И седовласый интеллигентный мужчина — метрдотель из ресторана «Три толстяка». Вот кто взял на себя заботы о похоронах!
Глеб и мальчик внешне были сурово-сдержанны. А мать Нади все время рыдала, надламливалась в истерике. Когда закрывали крышку гроба, ее, совсем обессилевшую, держал в объятиях седовласый метрдотель.
По кладбищу разнеслись оскорбительно резкие удары молотка, забивающего гвозди. Их на несколько секунд заглушил громкий сухой треск, будто над ухом взорвался грозовой разряд. И снова вокруг воцарилась настороженная неподвижность.
Виктор растерянно огляделся. Видимо, ничего не поняли и стоящие у гроба. Медленно наклонился мальчик, опустился на колени и ткнулся лицом в земляную насыпь. В той стороне, где стояла машина, из-за белого надгробия выбежал человек. По-обезьяньи кривоного раскачиваясь, помчался к воротам. Стинг?! Его ни с кем не спутаешь! Он стрелял?!
Шальная пронзительная ясность рванула, сдернула со скамьи Виктора. И он тоже, петляя узкими тропками меж могильными холмиками, ринулся к воротам. Споткнулся о наполненную водой банку, поднялся, увидел, как Стинг вскочил в зеленый «пежо».
Водитель машины, которую нанял Виктор, встревоженно спросил:
— Что случилось?
Задыхаясь после бега, Виктор крикнул:
— За ним! Скорей! Он убил человека!
Водитель выпрямился, азартно и зло оживился.
— Садись! Догоним!
Но «пежо» легко уходил от них. Расстояние между ним все увеличивалось и увеличивалось. Водитель вцепился в руль, умоляюще шептал:
— Не подведи! Не подведи, дорогая!
Мольба словно придавала машине сил. Дважды «пежо» зеленел уже метрах в тридцати от них, но снова улетал вперед.
Долгой была эта гонка. Они даже потеряли из виду «пежо». Интуитивно водитель свернул в ближайший переулок, воскликнул злорадно:
— Попался!
«Пежо» стоял возле двенадцатиэтажного дома. Стинг шел к подъезду.
— Жди меня здесь, — сказал Виктор, выпрыгивая из замедлившей ход машины.
Успел проскочить между сдвигающимися створками лифта.
Стинг недовольно глянул на него сверху. «Я твой помощник. Был с тобой на кладбище. С тобой… Ты пригласил меня выпить…»
Сверху пророкотало миролюбиво и самодовольно:
— Ну, как мы его уделали?
— Отлично, — ответил Виктор.
— То-то, знай наших!
Лифт открылся на пятом этаже. Вслед за Стингом Виктор вошел в квартиру. Дорогостоящая мебель, заграничная техника и полный беспорядок. Не убрано, захламлено, замусорено. На столе засохшие остатки еды, пустые бутылки…
— Счас. Я только позвоню, — сказал Стинг, поднимая с пола телефонный аппарат. — Пан? Ты гений! Все о'кей! Чистенько, без суеты. Выпей стаканчик за упокой Гипнотизера. Ха-ха, за мной не станет. Счас хлебнем с приятелем.
«Значит, это меня уже нет в живых, — вдруг догадался Виктор, и ему стало плохо, — Ну что ж, теперь ваш черед».
Опустив трубку и потерев, как Пан, ладонь о ладонь, Стинг начал разливать водку в грязные стаканы…
— Давай хлебнем! Заслужили!
— Заслужили, — многозначительно поддакнул Виктор.
«Тебя начинает мучить совесть. Ты удивлен, но страдаешь. Жалко Санина. Безобидного, доброго. Ты раскаиваешься. Тебе тяжело, душно».
Стинг дернул воротничок рубахи. Пуговица отлетела, сделала круг по полу.
«Вспоминаешь всех, кого убил. Вспоминаешь. Противно, муторно на душе. Жалость и тоска».
Стинг плюхнулся в кресло.
— Ой, скольких я порешил! Ой, скольких! И все для Пана. Для него все. А он, зараза!..
«Ты ищешь бумагу, ручку… Зачем, не осознаешь, но ищешь. Садишься к столу. Пишешь».
Стинг забегал по комнате, исполняя чужую волю. Сел к столу, застыл, поднял к щеке авторучку, ожидая.
«Пиши сверху: „Покаянное письмо“. Написал? Ниже с абзаца: „Совесть меня замучила. Хочу честно признаться во всем. Я по приказу Пана убил Хозяина и Зуба во дворике за рестораном „Три толстяка“. Я сегодня на Востряковском кладбище лишил жизни студента Виктора Санина“. Остановись! Вспомни, кого еще убивал. Надю утопил ты?»
В голове Стинга вихрилась паническая путаница.
«Что со мной? Так надо. Всех жалко. А какой был удар! В харю кастетом! И с копыт! Ой, хорошо! Какая Надя? Что за Надя?.. Гипнотизер-то безобидный был. А косой помахать — это какая радость-то! При чем тут Надя?»
«Жена Глеба, владельца ресторана».
«А, та… Надежда сисястая? Как хотел я ее трахнуть один! Да Пан приказал… Зря только пленку тратили…»
«Какую пленку? Вспомни».
«Чо вспоминать-то! Все, что с бабами делаем, на видик снимаем. Интересно потом на себя, на них посмотреть. Забавляет. Распаляет. Каждый вечер готов сидеть у телека. Особенно если рядом еще и голая баба лежит».
«Тебе очень хочется посмотреть, что вы делали с Надей… Очень хочется… Ищи пленку, включай телевизор…»
Стинг спешно, толкаемый нетерпением, выполнил все. Затем, глотнув водки из стакана и развалившись в кресле, нажал кнопку дистанционного управления.
В ускоренном беге кадров замелькали голые фигуры, принимающие бесстыдно откровенные позы.
— Счас, счас будет… — вожделенно задышал Стинг. — Вот она!
Бег приостановился, и на экране появилась округлая деревенская красавица с перекошенным от ужаса лицом. Она сдавила локтями полные груди, а ладони закрывали темный треугольник под животом.
Чьи-то руки протянулись с двух сторон. Рот раскрылся в крике. Но руки грубо подняли женщину…
Затем произошло непонятное. Стинг вскочил, размахивая руками, а женщина безжизненно распласталась на детине.
Виктор недоуменно посмотрел на хихикающего в кресле Стинга.
«Что случилось?»
«Скопытилась, стерва. Так я и не успел».
«Умерла?»
«Мертвее не бывает».
«Куда вы ее дели?»
«Да там же в Селигер опустили. Камень на ноги, камень на шею. Пан велел достать ее и в морг отвезти».
Гадливый цинизм обезьяноподобной твари был невыносим. Вспыхнуло желание схватить водочную бутылку и со всей силы ударить по этой ухмыляющейся роже. Большого труда стоило Виктору сдержаться.
«Встать! Встать быстро! К столу! Пиши дальше: И Надю, жену владельца ресторана „Три толстяка“, я довел до смерти. Теперь вспоминай других! Всех, кого погубил! Всех! Описывай где, когда, как. Быстрей, быстрей пиши».
Рука Стинга стала торопливо выписывать корявые строки.
«Всех не упомнишь».
«Давай-давай, напрягай память».
«Человек пятнадцать будет. Вроде все».
«С нового абзаца: „Виноват, готов за свои деяния понести любое наказание“. Ставь число, год. Распишись. А теперь наливай водки. Пей. Еще наливай. Полнее, полнее. Пей. Пей же, тебе говорят! Садись в кресло. Тебе хочется спать. Засыпай».
Виктор взял со стола покаянное письмо Стинга, вытащил видеокассету и ушел, сморщившись, как из зловонного притона.
