Когда молодых офицеров или курсантов милиции вели по коридорам к легендарному музею МУРа, кто-нибудь непременно задерживался у дверей со скромной табличкой «И. Д. Кондауров» и спрашивал:

— Тот самый Кондор?

— Тот самый, — отвечал сопровождающий таким тоном, будто Кондауров был его близким другом.

Кондауров в милицейских кругах и вправду почитался как живая реликвия. Может, поэтому отвели ему кабинет рядом с музеем. Но никто, даже друзья не знали, что этот человек ненавидел слово «работа», как, впрочем, и саму работу. Для него существовало только одно действо — игра. Худой, высокий — метр девяносто, но подвижный, как боксер-легковес, он и в школе, и в институте был лучшим разыгрывающим баскетбольной команды. Дни его летели безмятежно — тренировки, сборы, соревнования. Все остальное — лекции, семинары, экзамены — представлялось тоскливо-нудным и влачилось где-то сбоку, как обязательное бремя.

Лишь в день распределения он впервые осознал грядущую опасность и ужаснулся.

Председатель комиссии предложил должность юриста на автозаводе. Это был приговор: бессрочная каторга!

Спас полковник милиции, тоже член комиссии:

— А в уголовный розыск хотите? Дело стоящее, мужское… Конечно, поопаснее, чем на заводе…

— Согласен, — спешно выпалил он, искренне обрадовавшись. Ему предложили рискованную игру.

Новая команда оказалась знакомо веселой, азартной. И незнакомо взрослой. Уж очень крутыми были правила игры — не для мальчишек, любой проигрыш мог стать смертельным.

Выезд за выездом, и Кондауров без долгих разговоров, без фальшиво-торжественных наставлений принял суровую веру милицейского братства. И его приняли, когда он прыгнул со второго этажа на спину громилы-медвежатника, стрелявшего по оцеплению из автомата.

Игры были разные — смешные и серьезные. Как-то так получилось, что он снова занял место разыгрывающего, и без Кондаурова многие операции не так быстро и четко складывались…

Вежливенький старичок, давний вор в законе, на одном из допросов обронил:

— Зря стараетесь, господа, даже ваш Кондор повязать моего сынка не сможет.

— Кондор?

— Не слышали? Мы так кличем вашего Кондаурова.

И понеслась, сначала по воровским, потом по рэкетирским и милицейским весям кличка Кондор.

Узнав об этом, Кондауров полусердито заметил:

— Какой я Кондор? Рожденный блеять летать не может.

А в душе был доволен: и кличка понравилась, и самолюбие приятно согрела популярность.

Его переманивали к себе крупные бизнесмены. Отказывался. Зачем? Там лакейская работа сторожевого пса, а здесь он волен, играет по-крупному, уважаем, здесь он — Кондор. Да и денег хватало. Детей нет, жены нет. Свободен как птица. Тихие семейные радости не по его натуре. Неделю не выдержал бы монотонного домашнего постоянства с ленивыми привычками. Может, потому, что женские приманки вызывали одно раздражение, а терпеть слюнявые ласки мог раз, ну самое большее — два раза в месяц, и каждый раз отмывал себя под душем, как от заразной скверны.

На двадцать первом году милицейской службы Кондауров испытал невиданной силы шок. Он видел убитых, раненых, искалеченных, сам стрелял. Такая работа. Но однажды во время захвата банды рэкетиров получил ножевое ранение под сердце его друг. Друг — может быть, не совсем точно сказано, их связывали не приятельские отношения, а надежная верность обоих команде, где каждый готов был собой отвести летящую в товарища пулю.

Тот умирал тяжело, захлебываясь кровью. Машина, ревя сиреной, мчалась к больнице, а время как остановилось. Кондауров, поддерживая ладонью его голову, видел все и за это нестерпимо долгое безвременье сам мучительно пережил физическую смерть — собственную смерть.

Было ужасно. Никто никогда не узнал бы об этом, но все заметили: непривычно молчаливым и угрюмым стал Кондауров.

В нем поселилась зябкая осторожность. Мерзкая, неотступная. Ничего не помогало — ни водка, ни наркотики.

Начальник МУРа неожиданно (неужели понял?) пригласил его к себе и сказал:

— Слушай, Кондауров, мне нужен хороший помощник. Пойдешь?

Тогда он еще не подозревал, что начальник давно подметил в нем какое-то очень важное для сыщика непроявленное качество. То ли особый собачий нюх, то ли сверхъестественную интуицию, то ли скрытый талант бывшего разыгрывающего мгновенно оценить и выстроить всю комбинацию до завершающего по кольцу.

Он почти не загружал его чиновничьей писаниной, чаще предлагал:

— Кондауров, мне надо к руководству, а ты, будь любезен, съезди за меня на Садово-Кудринскую, девять… Там убийство темное, никаких концов нет. Посмотри, помоги ребятам.

И Кондауров бежал к машине, не скрывая радости.

Помогал, сам не понимая, как, но помогал.

Первым, что поручил ему начальник, было дело об ограблении квартиры.

Убиты молодая женщина и ее мать, унесены все драгоценности. Ни следов, ни мотивов — чистая работка. Почему тогда Кондауров решил съездить на загородную дачу, где муж молодой женщины во время убийства сооружал парник? Он и сам не знал. Все драгоценности нашли в подвале, под мешком картошки, а муж тут же признался.

Дальше было изнасилование, где жертва, как разведал Кондауров, привела домой первого встречного, а потом позвонила в милицию: «Поймайте садиста-насильника!», получив тем самым прекрасное алиби. Оказывается, она за пять минут до любовной авантюры отравила мышьяком соседку.

Но самым, пожалуй, памятным для Кондаурова стало раскрытие кражи в доме профессора психологии Шеленбаума.

Матвей Самуилович Шеленбаум жил с женой в беленьком особнячке, затерявшемся среди самодовольных двенадцатиэтажных близнецов.

Их обокрали средь бела дня, когда они совершали привычную часовую прогулку по улицам. Взяли деньги и драгоценный кулон, доставшийся жене Матвея Самуиловича от бабушки. Кулон в форме миниатюрной звезды Венеры хранился в синей шкатулочке. Жена Матвея Самуиловича ни разу не надевала его: совсем не потому, что из ячеек выпало несколько бриллиантов — они катались по дну коробочки, — просто в годы ее жизни не стало ни балов, ни приемов, ни званых обедов, на которые можно было прийти в таком дорогом украшении.

Здесь, как говорят, удача поджидала Кондаурова у входа. Пока его товарищи обшаривали комнаты в поисках улик, он прошел в маленький садик, скрытый позади дома, заглянул в летнюю кухоньку, где посапывал на раскладушке приехавший в гости к Шеленбаумам пухлощекий родственник. Присел рядом с ним, осматривая медную утварь, развешанную по стенам. И тут что-то блеснуло у самого потолка между досками. Он склонился вправо, влево. Невидимая звездочка играла розовыми, желтыми, голубыми переливами.

Как-то знакомый ювелир рассказывал Кондаурову о загадочных свойствах маленьких алмазов, капризных, ведущих себя подчас непредсказуемо. То ли электрическое поле действует, то ли какая-то неведомая колдовская сила, но их нельзя оставлять рассыпанными на столе — один из них может улетучиться. Потом долго придется искать, а найдешь его на люстре или за настенными часами.

Кондауров полюбовался еще на веселую звездочку и, толкнув спящего, закричал устрашающе громко:

— Поднимайся! Милиция! Где спрятал кулон?

С благоговейным трепетом, присущим только верующим, рассматривали Шеленбаумы возвращенную драгоценность.

На следующий день признательный Матвей Самуилович приехал за Кондауровым на такси.

— Моя супруга сделала фаршированную рыбу, напекла пирогов, поджарила индейку, приготовила винный соус. Не будем ее обижать отказом.

Они долго просидели втроем. Матвей Самуилович оказался удивительным собеседником. Поражала эрудиция и открытость суждений. В его рассказах о преступно забытой кабалистике, о суверенной жизни бессмертной души, о тайных буддистских знаниях, о невероятных возможностях гипноза все было так интригующе заманчиво, сенсационно, аллегорично, словно он сам давно жил в ином, незнакомом Кондаурову мире и очень хотел пригласить туда всех.

В конце беседы Матвей Самуилович неожиданно заметил:

— А вы, я вижу, не просто сыщик, вы — думающий сыщик.

Кондауров смущенно заторопился домой. Хотелось ответить: «Да какой там думающий, сам не знаю, как это выходит». Но не ответил, приятно все-таки, когда тебя хвалят умные люди.

Утром начальник вызвал его к себе, оглядел с головы до ног и с ног до головы, заговорил вроде бы расстроенно:

— Сработал ты у Шеленбаумов хорошо, ничего не скажешь. А обо мне не подумал. Вчера опять звонят мне из министерства: «Чего, — говорят, — ты сыскного аса Кондаурова при себе в бюрократах держишь?» Я, как всегда, оправдываться стал. — Не выдержав взятой горестной тональности, начальник рассмеялся, глядя на озабоченно встревоженное лицо Кондаурова. — Да ладно, такой длинный, а шуток не понимаешь! Короче. Займешь сейчас другой кабинет и будешь именоваться у меня консультантом по особо важным делам. Черт с ними, кадровиками, что такой должности нет в штатном расписании! Переживут. А теперь садись, слушай. Придется совать нос во все темные дела. Но не как я. Не приказывать, не требовать, а только помогать, как эксперт, понял? Для начала бери маленькое дельце. Глухо, как в танке. Белобрысого лейтенантика видел в приемной? Он все расскажет.