Владимир П. Смирнов
Граф в законе. Изгой. Предсказание
Граф в законе
Год 1954-й. Агония
1
Он радовался приходу весны и не любил весну. Радость осталась с детства, она вспыхивала помимо его воли — первый робкий подснежник, первая проглянувшая зелень, первая солнечная лужайка. Но, повзрослев, увидел в ранней весне какое-то неприличное самоистязание почтенной дамы, вынужденной открывать то, что за долгую зиму утратило прелесть.
Сострадание к родной земле, воспринятое от воспитавшей его тети, с годами стало угасать, и проплывающее в окне вагона бесконечно грустное однообразие вызвало глухую всепроникающую тоску без малейших оттенков сочувствия или жалости. И снова — в какой уже раз! — как роковой символ, всплывал перед глазами порыжевший от дождя железный крест отцовской могилы в тюремном поселке под Воркутой.
Поезд начал грубо, рывками притормаживать перед новой декорацией: черный от угольной пыли городок, где крепко вросли в землю одноэтажные, двухэтажные домишки, еще сохранившие свою траурную раскраску от едкого дыма когда-то одышно бегавших здесь паровозиков.
Перед окном застыло бурое здание вокзала с выцветшими, плакатного пошиба буквами «Шарья» над перекошенной дверью. Он перевел для себя это слово как «Ад» и подумал, что вряд ли кто открывает эту дверь добровольно, туда входят разве только невольники, подгоняемые нуждой или охраной.
Из тамбура донесся просительный басок:
— Студент я… Ну позарез надо быть в Москве…
Кондукторша, злая лицом и резкая в движениях, схватила что-то из протянутой руки и, быстро сунув в отвисший карман форменной куртки, сказала сурово:
— Влазь! Но в купе не суйся! Понял?
В вагон протиснулся мордастый парень, толкая перед собой коленом облезший, мятый чемодан. Взъерошенные русые волосы, голубые глаза, мощные плечи, распирающие потрепанный пиджак. Сел послушно у окошка на свой чемодан, отчего тот смялся, раздался в боках.
— Каким видом спорта занимаетесь, студент?
Парень вскинул взгляд на высокого мужчину в нейлоновой рубашке и модных расклешенных брюках, помедлил в недоумении, — видимо, вообще мыслил с известным торможением, — и ответил смущенно, чуть заискивающе:
— Бокс… ГІолутяж я… Еще самбо…
«Вот и твой герой, родная моя Россия, — вздохнул мужчина, — твой Иванушка-дурачок… Вернее, уже созревший Иван-дурак, постельная мечта каждой истинной россиянки… Тупая безмятежность, довольство жизненной пустотой… Не хочет, стервец, лежать на своей печке, не хочет пахать, косить, рубить дрова… В науку потянуло…»
Его вдруг поразила нелепая, но очевидная мысль: «Так это же представитель новой интеллигенции! Твой интеллект, бедная, милая моя Россия! Неужели так глубоко проросло духовное обнищание? Бог ты мой, найдет его царская невеста и сделает властителем государства. Иванушку-дурачка ждут слава, деньги и почет… Нелепая чудовищная закономерность нового российского бытия».
Сам не зная почему он вдруг предложил:
— Располагайтесь в моем купе, студент!
Несколько секунд тот осмысливал услышанное, потом опасливо покосился на сердитую кондукторшу.
— Заходите, заходите! Она не будет возражать!
Студент торопливо втиснулся, опять же проталкивая вперед увесистый чемодан, сел и замер обалдело: на столике стояла начатая бутылка коньяка, а вокруг нее огромный круг колбасы, ветчина, сало, огурцы, помидоры, кисть крупного иссиня-черного винограда, лимоны, румяный лаваш и пол-литровая банка с красной икрой.
— Вы кушайте, я посижу здесь… — сипло вымолвил студент и сжался, если только может сжаться шестипудовое тело.
— Нет уж, давайте вместе покушаем.
Он сделал ударение на слове «покушаем», вложив в него весь ядовитый сарказм, который скопился в нем в те минуты, когда он разглядывал студента.
Бутылка коньяка взвилась над стаканом, быстро наполнила его чуть ли не до краев.
— Прошу вас!
На лице студента отразилось смятение.
— Вообще-то я н-на режиме… — Он явно страдал, страшась переступить запретную черту, проведенную кем-то из его наставников. А взгляд цепко озирал все, что было на столе. Подрагивающая рука сама потянулась к стакану, губы, запинаясь, прошептали:
— А в-в-вы?
— И я! — Тут же был наполнен второй стакан. — За встречу!
Выпив коньяк жадно, чуть ли не одним глотком, студент сразу же сунул в рот кусок колбасы, чавкнул пару раз и проглотил.
Мужчина скривил губы в усмешке, отвернулся. Только сейчас он осознал, какую совершил глупость, пригласив к себе этого увальня. Нет, не принесет ему удовольствия общение с будущим российским интеллигентом. Может, дать ему кусок колбасы, хлеба и выпроводить из купе? Но не хотелось оставаться наедине с терзающей душу тоской. Пусть уж кто-нибудь будет рядом — все-таки отвлечение.
— Ешьте, не стесняйтесь, — сказал он добро. Но ладони студента точно прилипли к коленям. Его ошалелый взгляд теперь уже прямо-таки впился в Золотую Звезду на пиджаке, висевшем возле двери.
— Вы — Герой?..
— Да, я Герой Советского Союза, — просто, словно речь шла о чем-то будничном, ответил мужчина.
— Значит, воевали? — Коньяк благотворно подействовал на студента, он заметно расслабился, перестал заикаться.
Мужчина впервые улыбнулся.
— Значит, воевал.
Лицо студента излучало фанатичный восторг. Челюсть отвисла, идиотски округлив линии губ. Глаза непомерно расширились — в них было и ликование, и собачья преданность, и пьянящая гордость приобщения к великому. Так, наверное, впервые смотрели на живого Сталина…
— Значит, воевал, — повторил мужчина. — Мне уже, любезнейший, двадцать девять… Роковой возраст для нашего рода… В двадцать девять графиня Бобринская безумно влюбилась в молодого корнета графа Трубецкого… На свет появился мой отец, а графиня скончалась при родах… Корнет Трубецкой, получив это известие, примчался из полка и заставил священника обвенчать его со своей возлюбленной в часовне. Она лежала в гробу, а он стоял рядом, держа ее за руку… Графиню похоронили в Донском монастыре. У молодого супруга вовремя отняли револьвер — хотел застрелиться у ее могилы… О, Москва об этом долго шумела… А потом корнет погиб на тайной дуэли… Ему тогда тоже исполнилось двадцать девять… Роковой возраст… А вам, я полагаю, еще и двадцати нет?
— Двадцать два, — уточнил студент и тут же полюбопытствовал: — Ваша фамилия Трубецкой?
— Фамилия? — Мужчина почувствовал, что в него вселяется умиротворение, покой, и уже не сожалел о том, что привел в свое купе этого наивного простачка, — Знаете, я не люблю официальных знакомств… Упростим наши отношения до дружеских. Вы для меня — студент, и больше ничего я о вас не хочу знать. А меня называйте Граф. Умным людям есть о чем поговорить, кроме своих анкетных данных, согласны?
Старательно кивнув, студент тем самым убедил собеседника, что ничего не понял.
— Мой отец тоже воевал. Он умер в прошлом году. Осколок рядом с сердцем был, хотели вытащить, да не получилось…
— Да-а, война… — тихо произнес Граф, думая о чем-то далеком, полузабытом, — И я со смертью сиживал за одним столом, но она берегла меня, знала, что еще пригожусь, других поставлять ей буду…
— В разведке служили? — почтительно спросил студент.
— Служил? Какое мерзкое слово! Нет, я простой солдат…
— Ого! — Казалось, студент не знал более высокой чести, чем воевать простым солдатом.
Граф медленно процедил сквозь зубы оставшийся в стакане коньяк, не поморщился, не глянул на закуску, точно выпил простую воду, и в который раз изучающе оглядел студента.
— Интересно, о чем вспоминал ваш отец в последние часы? Как бегал в юности по девкам? Как пьянствовал с дружками? Как побеждал в соцсоревновании? Или — как воевал?
Студент опустил голову, поморщился, потер ладонью лоб, почесал затылок, совсем как на экзамене, напряженно перебирая в памяти заученные ответы, наконец, отважился:
— Больше о войне…
— Верно. Война — это лучшие годы мужчины. Опасность, риск, острота ощущений. Может быть, ваш отец умер оттого, что только война осталась в его воспоминаниях… Не смог жить без нее…
— Как это? — не понял студент.
— Очень просто. Там возрождается вкус к исконно мужскому делу — убивать себе подобных. Одна выигранная дуэль, вторая, третья — и эта работа становится любимой профессией… Было у меня два друга. Один после войны спился, другой пулю в рот пустил… А я вот не изменил своему делу. Поэтому живу, улыбаюсь…
Он вдруг замолк, словно впервые увидел и оценил собеседника: кому это я говорю?
От выпитого студент разомлел, порозовел. Уже не смущался: ел безостановочно, по-деревенски широко раскрывая рот. Когда он отправил туда ладонью, похожей на лопату, горстку черного винограда, Граф неприязненно отметил про себя: «Как в паровозную топку», — в глубине рта студента яркими угольками еще тлела красная икра.
«Милая моя, бедная моя Россия, сколько же горя и страданий пришлось тебе вынести, чтобы впасть в такое убожество!» Но тут же Граф одернул себя: «Что со мной? Откуда такая наигранная сентиментальность? Твоя Россия — не этот голодный парень, не мрачная Шарья, твоя Россия — в тебе, золотоглавая, праздничная, разумная… Нельзя так расслабляться, Граф, нельзя…»
Он упрекал себя, но доводы не убеждали и не приглушали вернувшуюся боль: перед глазами расплывчато маячил ржавый железный крест на могиле всеми забытого русского интеллигента, — его отца.
— Вам плохо? — грубо ворвался голос.
— Нет. Мне хорошо, — ответил Граф жестко и резко. Тряхнул головой, стараясь избавиться от навязчивого видения. — Налейте еще!
На этот раз студент проявил удивительную ловкость и быстроту: стаканы были наполнены мгновенно.
— Предлагаю тост. — Граф уже обрел прежнее спокойствие, лицо выражало холодную торжественность. — Давайте выпьем за русскую интеллигенцию! И непременно до дна!..
— Много будет… — слабо возразил студент, поднимая стакан.
— Они достойны высокой памяти, — не слыша его, продолжал Граф. — Их клеймили, расстреливали, мучили в тюрьмах, загоняли в глухомань, откуда и тропинки не ведут к людям. Бесчувственные охотники даже в Красной книге их не упомянули. До дна!
Пьяно махнув рукой, студент выпил все, без остатка, и самодовольно уставился на Графа, который опять неторопливо цедил коньяк сквозь зубы.
— Теперь можно и закусить… — алчно произнес студент, разрывая толстыми пальцами лаваш.
— Да-да, прошу. А я расскажу вам, что погубило русскую интеллигенцию, хотите узнать?
— Ага! — глухо вырвалось из набитого рта.
— Ну так слушайте. — Граф почувствовал облегчение: гнетущая тоска улетучилась. Только за окном лязгающего вагона, как в мираже, изредка возникал у самого горизонта далекий и призрачный могильный крест. Ему хотелось говорить, хотелось сказать многое про отца, не для этого жующего оболтуса, а для себя, чтобы снова, теперь уже с легкой горечью, приблизиться к тому прекрасному, что давно утрачено за окнами этого скрипучего вагона. — Русскую интеллигенцию погубил максимализм…
— Максимализм — это когда всего много, — обрадованно вставил студент.
— Замечательно! Я не учился в советском вузе, но вижу, что там тоже оперируют сложными философскими категориями. Значит, вы меня поймете. Именно максимализм сделал русскую интеллигенцию недовольной всем существующим. Демократия, анархия, монархизм, все, что происходило в стране, — представьте себе: все! — не соответствовало ее жизненным идеалам. А если в чем-то и соответствовало (вот это особенно важно!), то она, видя, как уродуют ее святую мечту влиятельные казнокрады, тут же потихоньку, втайне от всех искала и выстраивала другой собственный мир, более светлый и чистый. Зачем? Чтобы спасти людей от деяний алчной власти. И самое поразительное — очень скоро начинала свято верить в свою новую утопию и была готова на любые жертвы… Вы помните ибсеновского Бранда?..
Студент невыразительно задвигал прямоугольными плечами.
— Понятно, — продолжал Граф. — Вы очень молоды, и вам, к сожалению, пока нечего вспомнить ни из пережитых лет, ни из литературы по обязательной программе. Изложу кратко. Ибсеновский герой предает свою жену, сына, отвергает родную мать и ради осуществления придуманного идеала уводит верную ему паству в горы, где и погибает во льду и снегах. Ради чего это подвижничество? Во имя какого блага? Нет на это ответа! Идеал добрый, человечный, но одновременно бессмысленный, иллюзорный. Идеал ради борьбы, ради фанатичной гибели за него… Она видит цель, но достичь ее никогда не может — в этом смысл существования всей нашей русской интеллигенции… Трагично, правда?
— А социализм — тоже бессмыслица? — спросил студент, и видно было, как сам, несмотря на сильное опьянение, испугался собственного вопроса.
Граф воскликнул радостно:
— Умница! В вас затаился глубокий мыслитель. Радуйтесь моему ответу: и социализм! Лебединая песня русской интеллигенции. В ней соединились все великие утопии.
Не находя слов, студент протестующе замотал головой.
— Не согласны? — доброжелательно уточнил Граф. — Сколько лет вы уже строите социализм?
— Так ведь война была…
— Да, война — это оправдание. Но дальше будут новые войны, кровавые внутренние войны… Ими вы тоже станете оправдывать неудачи… Нет, студент, социализм в планах, в голове, в мечтах, а в жизни ты все время будешь видеть русского интеллигента у разбитого корыта…
— А у вас есть свой идеал? — Студент явно не хотел сдаваться, хотя его в какие-то мгновения охватывала, уводила от собеседника пьяная дремота.
— У меня — нет, — просто ответил Граф. — Я вырвался из интеллигентских пут и живу без великой цели, без фальшивого идеала. Мне не хочется жертвовать собой ради пустых мечтаний, и уж никогда меня не совратит ваш стадный максимализм. Я живу сегодняшним днем…
— День прошел и все? — Тело качнулось вперед-назад: он уже с трудом удерживал равновесие.
— Далеко не все. Важно, как он прошел. Могу поделиться своим кредо: каждый день надо прожить так, словно ты утром родился, а к вечеру умрешь.
— Зд-дорово! — выкрикнул студент и признался: — Кажется, я того, готов уже…
— Вижу-вижу… Ложитесь-ка спать.
— А з-здесь можно?
— Можно. Это мое купе.
Студента качало, как на волнах. Он лег на спину, потом на бок… Открыл глаза, закрыл, снова открыл… Нет, лучше лежать с открытыми… Видел, как раздевался Граф. «Фигура классная, — подумал, — пловец, наверно…» И тут он на минуту протрезвел: Граф положил в правый ботинок маленький, как игрушка, пистолет, аккуратно прикрыл его бумажной салфеткой. Замутненное сознание определило: «Милиционер!» Дальше побежали разрозненные мысли: «Шпионы под подушку кладут… В кино видел… Ишь, хитрый какой… В ботинок… Придет кто-то, а он ему: „Разрешите одеться“… Мастак… Сам руку в ботинок и бац-бац-бац… Все лежат…»
И тут же отчетливо услышал над собой:
— Все сделано, как вы велели, Граф. Они будут вас ждать…
— Идите, я догоню, — раздался голос Графа. — Вставайте, студент, коленопреклоненная столица ждет вас.
— Уже утро? — разлепил глаза студент. Над ним стоял элегантный Граф, Звезда Героя отбрасывала солнечные лучи.
— Скоро полдень, студент… Вы мне понравились. Я разыщу вас…
Граф повернулся, собираясь выйти из купе, но его остановил запоздалый вопрос студента:
— А вы в милиции работаете?
— Не-ет! — ответил он. — Вас очень интересует, кто я?.. Пожалуй, я ближе всего к фаворитам луны.
2
В тот день он выиграл четвертьфинальный бой. Уже на пятнадцатой секунде белобрысый здоровяк из «Динамо» нарвался на его коронный крюк левой, и после глубокого нокдауна с трудом поднялся, пьяно покачивая головой. Теперь защита противника пробивалась легко — удары по корпусу, два прямых со средней дистанции, мощный снизу… Гонг об окончании первого раунда прозвучал после того, как на ринг, мягко планируя, опустилось вафельное полотенце, брошенное тренером сборной «Динамо».
Возвращался он домой гордый, в окружении возбужденных болельщиков. Вот тут-то нежданно и возник перед ним невзрачный паренек — встреть его снова, не вспомнишь, — сунул записку и растворился в толпе.
«Уважаемый Студент! Хочу передать привет от Графа. Жду в девять часов. Ресторан „Метрополь“».
Сразу приятно встревожило: «привет от Графа», но еще больше — аж жаром обдало слово «Метрополь», волнующе далекое для всех его приятелей, скрытое в призрачной дали, как мечта.
Он взял у товарища клетчатую рубашку, отутюжил свои единственные серые брюки и заново начистил зубным порошком белые парусиновые ботинки.
Без пятнадцати девять он уже прохаживался, томился возле шикарных дверей гостиницы «Метрополь». Не решался войти. Пугал своей надменной важностью швейцар, длиннобородый, окантованный, как адмирал, лампасами.
Из массивных дверей выпорхнул худенький официант в черном костюме, белой рубашке, с розовым бантиком вместо галстука.
— Вы Студент? Прошу. Вас ждут.
Грозный швейцар надломился в поклоне, откинув руку чуть в сторону ладонью вверх, то ли прося чаевых, то ли приглашая в ковровый, золотисто-белый вестибюль с интимно-ласковыми светильниками.
Суетливо забегая вперед, худенький официант что-то услужливо бормотал Студенту, но тот ничего не слышал — оробел от торжественного великолепия коридоров, залов, через которые они проходили.
Его ждали в просторном ресторанном кабинете, где царил полумрак.
С высокого потолка низко опускалась овальная лампа, освещая лишь искрящуюся хрусталем сервировку стола, даже очертания трех кресел — в одном из них, перелистывая страницы тетради, сидел незнакомый Студенту человек — были смутно различимы.
— Поздравляю с победой? — Чуть привстал он, указывая на кресло справа. Неспешно налил в свою рюмку коньяк, а Студенту искристый лимонад, — Отныне крепкие напитки для вас табу.
Студент не знал, что означает «табу», но переспросить не решился.
— Закусывайте, не стесняйтесь.
Как и тогда, в вагоне, Студент стал есть быстро и жадно.
Окинув его оценивающим взглядом, незнакомец снова углубился в тетрадные записи.
— Я попросил бы вас немножко поработать сегодня, — сказал он через некоторое время, не поднимая головы. — Как на ринге. Не возражаете?
— Конечно! — За такой ужин Студент готов был отстоять десять раундов. — Но, простите, товарищ, как вас звать-величать?
Незнакомец оторвался от тетради, снова наполнил свою рюмку.
— Ну вот, — сказал с легкой досадой, — меня уже и в «товарищи» записали… Не надо. Я как-то отвык от этого слова. Знаете его историю?.. Еще в начале прошлого века пиратствовал, разбоем занимался на Волге знаменитый Яшка Гундосый… Когда он нападал на очередную баржу, то звучно кричал своим архаровцам: «Товар ищи!..» А отсюда и пошло гулять по Руси «товарищи»… Нехорошо получается: мы еще и к делу не перешли, а вы уже товар требуете…
— Да я так, по привычке, — попытался оправдаться Студент, — Все же говорят…
— Не надо, как все. Живите по-своему, как считаете нужным… — Студент был смущен, но неспешный доверительный говорок незнакомца вызывал симпатию, слова звучали мягко, сердечно: — Зовут меня Олег. Я работаю вместе с Графом. А просьба такая. Скоро сюда придут трое. Хитрая и алчная обезьянка в очках и две гориллы. Неважно, кто они. Скажу только, что эти люди присвоили большие деньги, которые принадлежат нам с Графом. Обезьянка сядет за стол, а гориллы встанут у дверей. Я попрошу вас, к примеру, сказать официанту, чтобы подали квас с хреном. Вы пойдете к дверям и там двумя ударами уложите горилл… Вот и все. Сможете?
— Конечно! — с готовностью откликнулся Студент, откладывая на край тарелки обглоданную кость куриной ножки. Тут же спросил, смелея от сытной пищи: — А вы представляете какую организацию?
Олег задумчиво глянул в темный угол, словно вопрос прозвучал оттуда, сказал темному углу:
— Помнится мне такая история. Бригада шахтеров попала в завал. Они знали, что скоро погибнут от нехватки воздуха, и стали исповедоваться, честно рассказывать все о себе, о любовных интригах, об отношении друг к другу… Но их спасли. И знаете, что произошло? Бригада распалась. Шахтеры не могли уже работать вместе, они возненавидели друг друга… Вот такая мне припомнилась история… Так что, давайте, Студент, и мы погасим свою любознательность. Будем держаться подальше, чтобы сохранить уважение. К чему омрачать подробностями наше доброе сотрудничество? Любое откровение обнажает в человеке звериные чувства. Я бы…
Но он не успел завершить фразу. В распахнувшуюся дверь вбежал вертлявый человек — ну точно сравнил Олег: обезьянка в очках.
— Сердечно, сердечно благодарю вас, Олег, что дали согласие на встречу… Это большая, большая честь для меня…
За ним выросли и стали по краям двери, широко расставив ноги, как эсэсовцы, двое круглорожих блатняг. Кепки, коричневые костюмы, сапоги гармошкой.
Обезьянка удобно устроилась в кресле. Словно не слыша его любезных слов, Олег повернулся к Студенту:
— Ну что они там, уснули? Напомните, пожалуйста, о квасе с хреном…
Студент размеренно, вроде бы недовольно направился к выходу. Он уже все продумал… Апперкот… Левому — левой, правому — правой…
Хрястнули в тишине зубы. Один из блатняг, стукнувшись головой о косяк, сполз на пол. Другой — левая сработала не совсем точно — отшатнулся, скривился от боли и, склонившись набок, вытянул из-за голенища нож… Пришлось снова работать правой… В солнечное сплетение…
Теперь лежали оба. Студент виновато повернулся к Олегу:
— Извините… Сразу не вышло…
— Ничего. Садитесь к столу.
Он позвонил в желтый колокольчик, стоящий возле раскрытой тетради.
Стремительно вбежал официант. Вытянулся, преданно ожидая заказа.
— Отнесите этих пьяниц в мою машину. Да проследите, чтобы они из нее не удрали…
Глаза обезьянки дрожали под толстыми стеклами.
— Это не по правилам, Олег… не по правилам… Мы же джентльмены…
— Ошибаетесь, дорогуша, вы лишь затасканная осьмушка джентльмена, обмылок человека… — Олег говорил сонно, лениво, как и прежде, обращаясь к кому-то в темном углу. — Дипломатической беседы у нас не будет… Где деньги?
— Вот они… — Обезьянка сдвинула тарелку, выставила на край стола кожаный чемоданчик. Щелкнули запоры, и Студент ахнул: полный, битком набитый деньгами! Столько он в жизни не видел…
Вероятно, Олег заметил его ошалелое лицо и, взяв из чемоданчика три пачки, бросил перед ним на стол. Банковские ленты обозначали сумму: «пять тысяч рублей». Пятнадцать тысяч! С ума сойти…
— Это ваши. Оденьтесь прилично, постригитесь у хорошего парикмахера, сходите в баню…
Студент не верил своим глазам, своим ушам… На такие деньги можно… но его восторженно-сумбурное воображение отключил сурово-властный вопрос Олега:
— А где же валюта?
Обезьянка в кресле уменьшилась вдвое.
— Валюты нет… Ее не было в сейфах…
— Откуда у вас такая патологическая жадность? — Олег примолк, ожидая ответа от того, невидимого, в темном углу, потом внезапно поднялся: — Едем к вам домой! Но если и там не откроется тайник с валютой, то… то вам известно, как карается обман…
Обезьянка в очках с трудом втиснулась на сиденье вместительной «Победы» рядом с двойниками-гориллами. Один из двойников безжизненно откинул голову к заднему окну машины. Студент даже перепугался, жив ли? Другой стонал, зажав рот и нос грязной пятерней, из-под которой на лацканы пиджака стекала кровь.
Сев за руль, Олег протянул Студенту пистолет.
— Не сводите с них глаз. Одно движение — стреляйте…
Долго бежала машина по вечерней Москве. И все это время Студент, крепко сжимая рукоятку пистолета, со смешанным чувством затаенного страха и сладостного всевластия грозно посматривал на трех притихших пленников.
Он насторожился, а минут через десять всерьез испугался, когда наконец осознал, что за ними неотступно мчится какая-то машина, часто ослепляя его броским светом фар.
— Нас преследуют, — стараясь придать своему тону равнодушие, прошептал он.
Олег усмехнулся.
— Неужели я похож на волка-одиночку? Гляньте, впереди тоже машина. Это наш эскорт.
На пустынной набережной, подрулив вплотную к бетонному парапету, Олег остановил машину.
— Вам не кажется, Студент, что уж очень сильно смердит? Будьте любезны, вон того, крайнего, передайте старику Нептуну. Ему надо освежиться…
Это было сказано так буднично и весомо, что Студент, как робот, вышел из машины, сунул пистолет в карман и, взвалив на плечо тяжелую гориллу, перебросил его через парапет. Шумный всплеск, быстрые круги волн и снова ленивая речная гладь.
Сзади словно коротко ударили палкой по жести. Студент обернулся: вторая горилла вывалилась на асфальт, распластав руки, только ноги были вверху, в машине.
— Туда же! — донесся усталый голос Олега.
И этого вода приняла жадным всплеском, поглотила, умиротворенно отогнав волны.
Обезьянка в очках дрожала, закрыв глаза, только повторяла жалобно:
— Не по правилам, Олег… Не по правилам…
В кривом переулке их уже ждали темные фигуры. Очкастую обезьянку вытянули из машины и почти на руках понесли к дверям каменного домика.
В богато обставленной заграничной мебелью комнате он грохнулся на колени, стал яростно отдирать лаковый плинтус. Из открывшейся щели вытянул бумажный сверток.
Олег принял сверток, слегка подбросил его на ладони, как бы взвешивая.
— Простите, но это тысячная доля того…
— Все! Это все!!! — рванулся истерический вопль снизу.
— Тише, дорогуша… — произнес Олег успокоительно, как доктор больному. — Нельзя же так крупно надувать своих партнеров… Это по меньшей мере безнравственно… Я должен принять суровые меры. Вы поймете меня, как юрист юриста: сила наказания не в жестокости, а в неотвратимости… — Он наклонился к стоящему рядом парню: — В санаторий его…
3
Они встретились спустя три дня на первом этаже двухэтажного дома за крепостными стенами Донского монастыря. Рабочая комната Олега походила на колхозную контору — ветхие стулья и потертый стол.
— Теперь я могу сказать, что Граф, как всегда, угадал: вы нам подходите. Одна просьба: о тех двоих, что с нашей помощью нырнули в реку, Графу ни слова. Он решительный противник мокрых дел…
Студент содрогнулся — до него снова донеслись тяжелые, глуховатые всплески воды. Тогда он действовал в горячем азарте, повинуясь спокойным приказам Олега, как советам всезнающего тренера. И ощущал привычное: нет жалости, нет сострадания к безжизненно распластанному в нокауте противнику, одно возбужденное ликование наполняет победителя.
А тут холодной испариной проступил страх, сковала немота.
Олег уловил это, небрежно махнул рукой.
— Отбросьте ненужные эмоции! Обычная разборка. Милиция уже закрыла дело. Она права, что тут выяснять? Подрались пьяные бандиты, упали в реку и утонули… Остыли? Ну и хорошо. У нас к вам серьезное предложение.
— Но я же учусь, — страшась того, что сейчас ему предложат, напомнил Студент.
— Никто не собирается отрывать вас от студенческой скамьи… Кстати, как учитесь?
— Да так себе… Но я мастер спорта… Кафедра физкультуры заботится, чтобы стипендию получал…
— Теперь и мы будем заботиться. Обещаю вам одни пятерки…
— Вы можете… — удивленно вскинул брови студент.
— Мы все можем… Перейдем к делу. Раз в неделю, ну, скажем, в воскресенье, вы будете приезжать сюда…
— Раз в неделю? — Студент почувствовал себя мухой, запутавшейся в паутине, а паук медленно-медленно подбирается к нему.
— Работа несложная, — продолжал Олег. — По воскресеньям вы должны быть тенью Графа. Но никто, даже ваша любовница, об этом не должна знать…
— Тенью? — Новая волна страха накатилась на него.
— Ну, охранником, телохранителем… Оплата высокая, о такой и профессора ваши не смеют мечтать. Но если с ним что-нибудь, не дай Бог, случится, отвечаете жизнью… Условия подходят?..
— Конечно… А могу я узнать, кто Граф… кого я буду охранять…
— Резонный вопрос. Это великий человек. Охранять его надо как секретаря нашего славного ЦК КПСС. Правда, секретарей много, а Граф… — Олег задумался, повертел в руках карандаш… — Вы заметили мою привычку иллюстрировать все примерами? Приведу еще один. Известный передовик социалистического труда Саблин получил орден Трудового Красного Знамени номер пять. На банкете в ресторане Дома писателей он заявил: «Таких, как я, в стране всего пять человек». Но тут же подал голос Владимир Маяковский: «А таких, как я, всего один». Велимир Хлебников, тоже поэт — может, слышали? — в наступившей тишине произнес: «А таких, как я, ни одного нет». Так вот, таких, как Граф, не было, нет и быть не может… Это все, что вам нужно знать…
— Спасибо, — зачем-то сказал Студент, чувствуя, что паутина стала густой пеленой, а паук уже сидит у него на плече.
— Наши условия. Мы ценим преданность, силу и интеллект. На последнее вам придется обратить особое внимание. У нас жестоко караются грубость, матерщина, тем более раздоры и пьяные драки. Пресекаются всякие попытки «болтать на фене», но это вы, к счастью, не умеете. Мы не какая-то дворовая шпана. Графство наше вполне интеллигентно. Обращаемся друг к другу только на «вы». Белых перчаток, правда, не носим, но стараемся любую, даже грязную работу делать чистыми руками… Впрочем, со временем вы это усвоите, так сказать, на практике. А сейчас идем к Графу… Он на втором этаже…
Студент, понуро опустив голову, как приговоренный, тяжело переставлял ноги со ступеньки на ступеньку, следуя за Олегом.
Комната Графа была такой же простой, как и у Олега. С той только разницей, что стол побольше, стулья поновее, на подоконнике белая ваза с засохшим букетом цветов да большое сверкающее зеркало посреди стены.
Сидевший за столом седой морщинистый человек встал, протянул руку Студенту.
— Не узнаете? Это хорошо. — Бархатистый голос того самого спутника в поезде… Но как постарел! Лет на двадцать! — Меня только четверо знают без парика и грима, вы в том числе. Но все забыли, как я выгляжу на самом деле… И вы тоже, надеюсь… Я, как Симон-маг, вынужден выдавать себя за другого.
— Конечно, — промямлил Студент привязавшееся слово. Теперь страх пронизал его с головы до пят… Куда он попал? Что за человек этот Граф?.. Но ботинки прилипли к полу, отступать было поздно…
— Олег, наверное, вам сказал, что вы должны стать моей тенью, безмолвной и верной. Знаете, что такое тень?
— Знаю, — сдавленным голосом ответил Студент.
— Очень хорошо. Но все-таки прошу вас, когда выйдете на улицу, последите за своей тенью, поучитесь у нее, как надо себя вести.
Легко, пружинисто прошел Граф по комнате, взялся за рамку зеркала и открыл… как открывают дверь… За ней была небольшая сумрачная конурка с одним потрепанным креслом.
— Ваше рабочее место. Проходите. Там в углу в жестяной коробке нож, пистолет, но думаю, они вам не потребуются…
Студент приблизился к креслу, обернулся. Зеркальная дверь затворилась. И он, пораженный, увидел, что это не дверь и не зеркало, а самое настоящее окно. Сквозь чуть мутноватое стекло четко просматривалась вся комната.
— Видите меня? — спросил Граф.
— Очень даже прекрасно…
— А я любуюсь своим отражением в зеркале. Поздравляю с началом работы…
Студент видел, как они сели один против другого за большой стол. Два странных, пугающих его человека. О чем говорили — не слышал, к нему пробивались лишь глухие, размытые звуки.
Потом Граф, оставшись в одиночестве, неторопливо перелистывал, читал бумаги из папки, которую принес Олег.
Нудно тянувшееся время слегка успокоило Студента. Он все чаще отрывал взгляд от сосредоточенно читающего Графа, любовался купленными вчера часами с фосфоресцирующими стрелками… Три стипендии отвалил за них. Подумать только! Хотелось скорее дождаться темноты, чтобы увидеть, как они светятся…
Внезапный громкий окрик словно толкнул его.
— Студент, войдите, пожалуйста!
На миг его снова охватила зыбкая слабость. Пересилив ее, он рванулся к зеркальной двери и почтительно застыл перед Графом.
— Я сейчас уезжаю. Без вас. Возможно, сюда больше не приеду. Возможно. Через два часа вы свободны до следующего воскресенья.
После ухода Графа он вернулся к своему креслу и блаженно растянулся в нем. «Ну и работенка, — подумал на этот раз с удовольствием. — Если за это еще и платить будут больше, чем профессору… Подвезло мне, ничего не скажешь…»
Справа что-то мерзко скрипнуло. Он повернулся. Оказывается, здесь в дощатой стене была еще дверь, совсем незаметная. Из-за нее выглянуло усатое круглое лицо китайца.
— Граф уехал?
— Какой Граф? — грубо переспросил Студент.
Хитро, весело щурясь, китаец медленно выплыл из-за двери, постепенно заслоняя ее собой. Сперва показались выпуклая грудь, словно под рубашкой скрывались металлические доспехи, внушительные плечи и короткие мощные руки, затем кряжистые ноги в узковатых брючках, желтые кожаные мокасины.
— Правильно отвечаете, Студент. Я тоже никакого Графа не знаю… А зовут меня дядюшка Цан. Мой кабинет тут… — ткнул он крючковатым пальцем за спину. — До вас я здесь сидел… Теперь другое дело имею.
Студент настороженно молчал.
— Уехал, значит… А я хотел угостить его. Такое блюдо приготовил, можно сутки есть без остановки.
— Я вас не знаю. — Студент по-прежнему был грозен и неприступен. — Давайте лучше прощаться.
— Э-э, не пугайте. Вашего бокса не боюсь. Я каратист… И свой человек тут… Вы, Олег и я знаем Графа в лицо, поняли? Трое. Четвертый — это женщина. Полгода ее ищу, найти не могу… Найду. От дядюшки Цана не спрячешься, — Оглядев с ног до головы Студента, он мирно продолжил: — Сидите и слушайте. Вы — тень, вам молчать надо. А мне говорить хочется. С утра рот не раскрывал, аж язык закостенел… К нам пришли — хорошо. Большим человеком будете, уважаемым… Нашего графства все боятся…
Студент уже верил, что китаец тоже работает на Графа, но чем-то обиженное самолюбие сдерживало его желание ответить тем же радушием.
— Я слышал о карате, — наконец победил он самого себя, пошел на уступку. — С одного удара убить можно, да?
— Можно, — оживился китаец, — Хотите, покажу два-три приема?..
— Сейчас не надо. Граф может вернуться… Я вообще-то не знаю, разрешено ли вас пускать сюда?
— Разрешено, — успокоил его китаец. — Думаете, вы один его охраняете? Все жильцы этого дома его охранники, поняли?.. Потом больше узнаете.
— И Олега охраняют?
— Э-э, не надо вопросов… Знание добавляет скорби. Что можно — говорю, что нельзя — не говорю.
Но чувствовалось, что дядюшку Цана так и тянет рассказать многое-многое, поразить новичка.
— Все. Уходите! — тревожно шепнул Студент, увидев за стеклом Графа и рядом человека в старомодном френче с большими карманами.
— Сейчас, сейчас, — ответил ему тихо дядюшка Цан. — Ой-ой-ой, большой начальник из ЦК пришел!.. Ладно, ухожу… А вы можете чуть приоткрыть дверь, слышно будет…
«Ишь, гусь китайский, — зло подумал Студент, — Я приоткрою, а ты донесешь… Фиг тебе, провокатор, не надуешь…»
В комнате Графа долго шел отвлеченный разговор — встретились старые друзья. На столе появилась бутылка коньяка, тарелка с нарезанным лимоном.
В комнату Студента вновь просунулась круглая голова дядюшки Цана, зашептала:
— Пьют, да? А вы голодный… Э-э, нехорошо…
Толстая, как полено, рука протянула, поставила на подоконник глубокую миску, а в ней пухлые кривоватые макароны, политые рыжим соусом.
— Сейчас не буду, — отмахнулся Студент.
За зеркальной дверью сверили часы, встали, пожимая друг другу руки. Человек во френче пошел к выходу, а Граф направился к зеркалу.
— О, дядюшка Цан, и вы здесь? — приветливо сказал Граф.
По лицу китайца расплылась довольная улыбка.
— Вас жду… Может, отведаете? Новый соус придумал…
— Спасибо, милый, я обедал. — И Студенту: — Через пятнадцать минут едем… Советую попробовать молодые побеги бамбука в изготовлении дядюшки Цана.
Заговорщически подмигнув китайцу, он засмеялся и вернулся к своему столу.
— Слышали? Приступайте! — дружески приказал дядюшка Цан.
Студент зачерпнул ложкой две макаронины, стал медленно их пережевывать… Сочные, хрустящие… Никогда такого не ел…
— Вкусно? Ну как, вкусно? — нетерпеливо допытывался китаец.
— Даже не могу сказать, — честно признался Студент, загребая ложкой новую порцию макарон…
Глаза китайца сияли гордым блеском.
— И не скажете. Такое в Москве только я готовлю… Соус моего изобретения. Червей сам вырастил и откормил…
— Что?! — Студент вдруг почувствовал противное шевеление в желудке, будто там и в самом деле заползали, заюлили проглоченные черви…
— И-и-и… — захихикал дядюшка Цан. — Никогда не ели?
— Никогда.
— Очень полезно. Сыты будете целые сутки.
Не знал Студент, обидеться или посмеяться вместе с ним? Сейчас он лишь в одном был обреченно убежден: он целые сутки не сможет прикоснуться к пище, пока не избавится от этого тошнотворного состояния.
— Э-э-э, я вас еще не таким угощу! — ликовал китаец. — Всю жизнь благодарить станете. Я был шеф-поваром ресторана «Пекин». Лучшим поваром китайской кухни в Москве, поняли?
— А как здесь оказались? — спросил Студент только для того, чтобы отвлечься, уйти от своих тягостных ощущений.
— Повезло, и оказался… — ответил дядюшка Цан, присев на подоконник рядом с миской, в которой мирно дремали отвратительные черви. — С Графом встретился, с Олегом… Э-э-э, какие люди!.. Видишь, из ЦК с поклоном идут, милиционеры, чекисты мечтают дружбу завести… Наше графство десять лет пол-Москвы в руках держит… Бандиты Лысого, Дрозда, самого Шакала даже погулять боятся на нашей территории… Граф и Олег очень умные люди, очень… По-своему живут…
Его прервал громкий голос Графа:
— Едем, Студент!
— Ладно, потом доскажу… — Китаец вытащил из жестяной коробки пистолет, сунул его в карман Студенту, — С собой берите… Может пригодиться…
— Едем в Сокольники, на одну из наших загородных дач, — объяснил Граф, сев за руль машины. — Встреча с высоким руководителем… Будьте в сторонке. Он боится свидетелей…
В Сокольниках за высоким забором открылся большой тенистый парк — песчаные дорожки, ухоженные газоны, несколько белевших среди зелени статуй. Розовый домик с двумя колоннами в глубине парка. Но Граф пошел не к домику, а к стройной увитой плющом беседке, где был накрыт праздничный стол.
— Проголодались, наверное? — спросил он. — Перекусите, пока нет гостя.
— Не могу, — поморщился Студент. — Меня до сих пор мутит от белых червей дядюшки Цана.
— Да, это пища гурманов, — понимающе улыбнулся Граф и показал ему взглядом на скамейку, скрытую возле беседки под густым кустом акации.
По ту сторону витых железных ворот остановилась легковая машина. Из нее вышел мужчина, очень похожий на самовар, одетый в дорогой костюм, лицо медное, лоснящееся.
Граф поспешил навстречу. Они обнялись, расцеловались.
— Предлагаю такую программу, — донесся голос Графа, — Немножко выпьем. Сауна. А потом о делах поговорим.
— Прекрасно! Согласен! — возбужденно откликнулся толстяк.
Они посетовали на жизнь, поговорили о погоде, выпили за здоровье, за верных друзей, и толстяк заторопился в сауну.
— Пойдемте, пойдемте! — настойчиво приглашал он. — Нельзя отказывать себе в таком удовольствии.
— Возраст уже не тот. Да и врачи запрещают, — печально повинился Граф, прикладывая руку к сердцу.
Толстяк выбежал из беседки и быстро засеменил к потемневшему деревянному срубу у забора.
«Беги, беги, самовар, — злорадно посмеиваясь, подумал Студент, — наш „старенький“ Граф пока обмозгует, как тебя лучше слопать».
Но тут смех прямо-таки застрял у него в горле. По песчаной дорожке от розового домика с колоннами приближалась женщина, такая, будто сошла с обложки заграничного журнала. Расстегнутый легкий халатик, а под ним сиреневый купальник. Черные волосы переливались волнами, большая грудь лениво колыхалась, узкая талия, широкие бедра, длинные стройные ноги… Студент замер, вожделенно разглядывая ее.
Когда женщина проходила мимо, он увидел ее лиловые глаза под длинными ресницами и красиво очерченные чувственные губы. Заметив его, она состроила на алых губах такую манящую улыбку, что он чуть не застонал от нестерпимого желания и вцепился пальцами в край скамейки.
Она дружески, с затаенным смыслом кивнула Графу и пошла по тропинке в сауну.
Время полетело рвано, зигзагами, истязая Студента мелькающими образами того, что могло происходить в сауне. Еще немного, и он готов был рвануться со скамейки, исколошматить пузана…
Она вышла так же величаво, уверенная в себе. У беседки остановилась, шепнула, скривив в усмешке губы:
— На коленях ползал… Обещал жениться, королевой сделать…
— Королеву королевой? Ишь, какой щедрый! — зло сквозь зубы процедил Граф. — Спасибо, Леонелла!
Мимоходом она снова обожгла Студента манящим взглядом, ослепила, пригвоздила к скамейке своей вызывающей статью.
Вскоре из сауны выкатился красный распаренный самовар в белом махровом халате.
— Ну Граф, ну Граф, — затараторил он, — что за женщина у вас служит! Чудо! Сказка! Мечта!.. Но почему недотрога?..
— Такие женщины слишком дорого стоят, — наставительно ответил Граф.
— Сколько? Скажите, сколько? — упорствовал самовар…
— У вас таких денег пока нет… Может, и появятся, если… — Долгая легко переводимая пауза. — Впрочем, давайте вернемся к нашим баранам…
Дальше Студент уже не слушал. Он мечтал. Дух и плоть его были с этой неземной… нет, не так… царственно-земной женщиной.
Дальше: 4
