Лис, который раскрашивал зори

Я велел Реку править к плавучему эллингу, а сам перекинулся лисом и устроился смотреть вверх. Следи я за тем, как опускается домой наш дирижабль, то увидел бы, что под нами растёт в размерах пасмурная осенняя гладь озера Дальнего. На его берегах стояла столица городского союза Изразцы, в которой мы жили, сколько себя помнили. Вот вырисовываются обжитые мелкими големами крыши домов, а между ними, над широкими улицами, черточки тут и там перекинутых мостов. Если бы мне было интересно, я следил бы за тем, как ближе и ближе становится к нам часовая башня, с её вечной струйкой белесого пара, которая тянется вверх, словно ниточка к небу.

Этот пейзаж за годы работы в воздухе основательно мне приелся, и глядеть я на него не хотел. Как ни любил я родной город, всякий раз, когда мы приплывали домой, мне казалось, что это своего рода разлука. От того я заимел привычку менять ипостась и, укрыв рыжим хвостом лапы, смотреть себе в облака. Если, конечно, Луна позволяла.

Будто угадав мои мысли, механическая плутовка показалась на глаза. Сейчас Луна нарастала. Ещё немного, и её белёсый металл станет отлично различим в нашем северном небе. Многие говорят, что мы, оборотни, ребята переменчивые − врут. Во всех механоидах заложена двойственность: у нас есть и механика, и органика. Одно питает ликра , а другое − кровь… так что оборотни не двойственней других. Даже наоборот − куда как привязчивей − если уж мы выбрали свою стезю, то это, скорее всего, навсегда. И я раскрашивал зори.

Небо, к слову, сейчас было спокойным, седым. Тлела закатная заря. Она была из тех, что не всякий сумеет различить − такой тихой и неяркой. Подобные ей я любил, к иным испытывал профессиональную неприязнь − до того непросто было с ними работать. Впрочем, с опытом я научился весьма сносно предугадывать завтрашнюю цветовую гамму и прикипел к ярким непокорным зорям некоторой профессиональной страстью. Ну… у каждого специалиста есть такой слегка извращённый интерес.

Дирижабль сбросил скорость, винты почти остановились. Мы мягко планировали вниз, стравливая газ. И я, и Рек были почти готовы сменить один вид жизни на другой, как меняют цилиндры в музыкальной шкатулке. Наше судно было уставшим, баллоны с реактивами − пустыми, а оставшиеся небольшом шахтерском поселении заказчики − вполне довольными.

Теперь приходила пора получить деньги за работу, заказать реактивы и плавучий газ, потоптать мостовые Изразцов. Я отметил себе в очередной раз, что собирался заиметь несколько книг и справочников, с помощью которых думал рассчитать одну штуку и о которых в прошлый свой визит в Изразцы благополучно забыл.

Сейчас я в основном корпел над тем, чтобы сделать самые дешевые и популярные услуги ещё доступней. Преуспей я в этом, работы станет, конечно, больше, но больше станет и отдачи. Я думаю − это обоснованно. Койвин (наш главный по административной части) весьма успешно и ежегодно обосновывал эту политику центральной части компании.

Это было не очень сложно, ведь наш район был промышленной окраиной мира. С высоты он представлялся мне точками обжитых рабочих посёлков и маленьких городков, которые ютились рядом с провалами выработок полезных ископаемых. Их было много, словно веснушек на девичьих щеках. Получив туда назначение однажды, оттуда уже почти никто не мог уехать. Там женились не по любви, рожали детей из необходимости, рано старели, а старики жили не слишком долго. Там почти не смотрели вверх.

Незримые купола межей защищали эти поселения от ядовитого ветра пустошей, который иногда забирал пригоршнями мелкую (заиндевелую зимами) каменную крошку и швырял её колким дождём в освещённые тёплым желтым светом окна. Эти окна отсюда, сверху, казались мне совсем крохотными. Межи останавливали этот ветер, превращая его − дикий, злобный, в робкое поветрие над тёмными от угольной пыли, крышами. Эти межи без разрешения Центра невозможно было пересечь, но моё назначение было − курсировать от одного города к другому, и мне казалось, что хоть по разу, я уже проплыл через всех них.

Итак, мы меняли цвет неба под заказ по цене, близкой к себестоимости. Мы − это «Первое общество раскрашивания зорь» (ПОРЗ, стало быть). Наш бизнес был сравнительно молодым − совсем недавно умер его основатель. Старик всего лет двести назад получил патент на способ визуального изменения цвета неба с помощью распыления в атмосфере особых газов и пропускания через них магнитных линий.

Сначала идея не нашла в обществе понимания: небо всех устраивало и таким, каким делал его каждый день Сотворитель. Но потом несколько крупных предприятий заказали на праздники основания цвет заката в своих корпоративных тонах, и популярность услуги начала расти − пришлось разработать более точечные предложения, рассчитанные на богатых горожан: надписи, имитацию магнитного сияния, а потом и вовсе грошовые виды небесных художеств. Бизнес начал расти, по миру стали открываться местные отделения вроде нашего. Затем городские советы прижали ПОРЗ, заставив платить пошлину за использование неба внутри межей.

Старик попытался выйти из положения, начав работать за межами, но дело не выгорело: силовые поля городских границ работали как отражатель наших магнитных линий, они же сдерживали газы от мгновенного распыления внешними ветрами. Поэтому на мзду пришлось соглашаться. Из-за этого некоторое время ПОРЗ балансировал на грани банкротства, но в итоге десять новых отделений, открытых и оснащённых накануне введения налога, спасли компанию от угрозы разорения. И дальше всё пошло как по маслу.

Наше отделение называется «Северное сияние», и в его ведении все поселения в радиусе тысячи километров вокруг Изразцов. Мы принимаем все заказы почти любой сложности (это скорее рекламный лозунг, основанный на том, что тех заказов, которые лично я выполнить не могу, в каталоге нет, но с другой стороны, у здешнего населения фантазия в основном так себе, поэтому мы не врём).

Меня зовут Кай. Моя команда − это Рек и Лёгкая.

Рек − молодой парень, он работает под моим началом, но я ему не мастер − считаю за компаньона.

А Лёгкая − наш дирижабль. Я её так назвал в честь совершенно отвратительного характера. Стариковская ворчливость, которая с годами укореняется во всём живом, у неё приобрела истинно едкие формы, лишь немногим превосходящие свойства серной кислоты. Механоидов Лёгкая делит на тех, кого она согласна была терпеть, и тех, кому лучше сразу прыгать за борт. Все мои попытки подойти к её восприятию аналитически (как и к восприятию каждой женщины), потерпели крах с торжественной и бескомпромиссной убедительностью.

Но для меня главное то, что в управлении Лёгкая почти идеальна, а в содержании − дешева. Её единственный, кроме характера и класса, минус − это возраст. Из-за него дирижабль и продали с прошлых мест назначения. Что это были за места, я не знаю − за историю при покупке не доплачивал, но ясное дело, одни из тех корпораций, где цифра в анкете значила больше, чем реальное состояние. Я такие, вполне обоснованно, не любил.

Рек крикнул мне, что мы приземлились. Я перекинулся механоидом, потянулся, избавляясь от некоторой задумчивости, подпрыгнул, зацепившись за перекладины на потолке, которые нам заменяли турник, и, перебирая руками, прошелся так пару раз вдоль комнаты, чтобы разогнать ликру с кровью. Затем натянул сапоги (обувь − штука дорогая, и на Лёгкой я ходил босиком) и принялся за дела, которые нужно было сделать по прибытии.

Сперва я привёл в порядок Лёгкую, даже не пытаясь сунуться в ликровую заводь: в Изразцах она становилась невыносима. Закончив всё быстро и стремясь успеть сделать за вечер как можно больше, я широким шагом направился в город.

Пошел я от эллинга, прочь из обширных портовых угодий. Озеро Дальнее – судоходное и имеет весьма сносное сообщение с морем, и оттого через нас прет весьма увесистый грузопоток − у длинношеих кранов всегда навалом работы: Лёгкая за все эти годы так и не познакомилась ни с одним из них.

Огромные и разнообразные ангары и казавшиеся бесконечными склады на моём пути скоро сменились широкими проезжими частями окраин. Здесь и там, прямо между домами, стояли товарные вагоны и цистерны, порожние в основном. Железнодорожная ветка, пролегавшая вне жилых кварталов, была всего одна, хотя и широкая − по слухам, по ней гоняли товарняки с «сырым веществом» и особо ценные грузы, и потому народ от него берегли (ну, или товары берегли от народа, с нашими ухо нужно держать востро). Всё остальное вне зависимости от уровня токсичности отстаивалось в городской черте, и старые ветки проходили через город, а город отстраивался вокруг путей, бывших когда-то обходными. Жизнь!

Дальше улочки пошли уже, дома становились изящней от квартала к кварталу. От моих размашистых шагов поголовье мелких големов-трубочистов, осмелевших и спустившихся на мостовую, шугалось назад в водосточные трубы да на крышу: я ходил не так, как прогуливаются достопочтенные дамы и господа, что здесь живут.

Первым делом нужно было зайти в банк. Заведение, когда я добрался до него, уже закрывалось, но клерк задержался и, ловко шевеля механическими сочленениями пальцев, рассчитал мне мою часть платы за выполненный заказ, а остаток средств отправил на счёт «Северного сияния» и головного отделения ПОРЗа в пропорциях, установленных купчей на услуги банка.

Мой счёт − это то, что причитается всей команде Лёгкой. Там и её, и наши с Реком здравоохранение, и судебное призрение, одежда и даже еда. Как корпорация, ПОРЗ оплачивает нам только жильё и материалы для работы, которые я заказываю с неизменной бережливостью.

На том, чтобы быть для своей команды главным по социальной защите, я настоял лично − я Лёгкую купил, мне и остальное решать. Слышал я, как бывает − даст ПОРЗ не те запчасти, что нужны, и привет. А так нельзя − это небо, это наши жизни. Уж лучше я сам не доем, но ворчунья моя будет в порядке (такое у нас, кстати, порой бывало).

Размышляя именно об этом, после банка я прямой наводкой направился в стол приёма заказов, чтобы купить кое-что новое в моторный отсек. Не нравился мне там звук в последнее время. Рек ничего такого не слышал, но он ещё мелкий, не наловчился ещё, а у меня хвост чувствовал − пора отправлять под замену часть деталей. Да, не буду спорить − они нормально выглядели, но − пора.

Я пробежался за вывернувшим из проулка трамваем, сопящим белым паром, и успел на подножку. Кондуктор меланхолично проверил моё назначение на транспорт, и, выяснив, что такового не имею, спровадил на следующей же остановке − а мне туда и надо. До стола заказов я добрался, к сожалению, когда уже было закрыто. Часовой башни из узкой улочки не было видно, и поэтому здесь частенько закрывались раньше срока и открывались тоже. А иногда позже. Я говорил уже много раз Дивену: поставь ты сюда зеркало, пусть народ живёт в ритме города, а он всё отшучивается − мол, не оплатили.

Дивен − это мой друг − кот-оборотень с часовой башни, подмастерье. Я над ним часто шучу: возмужаешь − станешь часовых дел придурком, потому что такие, как ты, никогда не становятся мастерами. А он мне − подобное, говорит, стремится к подобному. Это он о нашей, стало быть, дружбе так философствует.

Подёргав ещё немного дверь, я вынужденно перенёс заказ запчастей на завтра и отправился в бар в центральной части города. Деревья на бульваре звенели механическими кронами, заря была мягкой, как под покраску, но сегодняшнее небо никто не заказывал, и было оно диким, было оно девственным, было оно таким, каким раньше были все зори на свете. Ветра тоже почти не было, а тот, что пролетал, делал это ненавязчиво и с одной только целью − чтобы листва чуть побренчала да пустила на мостовую пару бликов − не висеть же ей, в конце концов, без дела.

Деревья в нашем городе работали ликроносной системой, объединяя все дома и прочие здания в одну сеть, а вот вода между домами перекачивалась по специальным трубам. Поэтому в нашем эллинге не было городского водоснабжения, и мы испытывали явную проблему с горячей водой, а холодную зимой брали из проруби.

Миновав перекрёсток, я попал в нужный ликровый квартал, прикоснулся ликровым клапаном на запястье к механическому дереву, и связался с дежурной хозяйкой бара «О паре и стрелках». Выяснил, на месте ли пушистая рожа Дивена, и заказал четыре бутылочки тёмного − велел вынуть из холодной воды, расплатился и ускорил шаг.

Пока я ходил по городу, я всегда придумывал что-нибудь новое, что подходило бы именно для сегодняшнего неба. Это развлекало меня и всегда помогало не скучать. Если я не думал о небе, то я начинал подозревать, что я туда больше никогда не поднимусь, а меня это пугало. Всегда пугало, с раннего детства, когда я даже не знал, зачем мне туда надо.

Добрался я до бара − заря кончилась. Началась белая ночь. Я вошел внутрь − дыма тут было − хоть спать на нём ложись, я помахал рукой хоть как-то разгоняя табачный туман, а бариста Хейла, решила, что я отдаю ей знак приветствия. Она всегда мне старалась грубить − это у неё шло за кокетство:

− Тебя, драная шкура, мастер Койвин искал, − кинула вместо приветствия она.

− И тебе добрый вечер, Хейла, − я забрал бутылки со стойки, − ты запомни, наконец − он мне господин Койвин, не мастер. Он не оператор дирижабля, а сотрудник ПОРЗа по административной части. То есть начальник, но не мастер. Запомнила теперь?

Хейла мстительно ухмыльнулась в ответ. В следующий раз опять назовёт его «мастер» и посмотрит на мою реакцию. Она сама по себе мелкая. Чтобы казаться выше, делает хвостик на самой макушке, а когда вот так «сердится», смешно раздувает крылья носа. Когда она поднимает волосы, хорошо становятся видны её механические уши, и всё это вместе смотрится забавно. Я всегда с ней разговариваю в полтора раза медленнее, чем обычно, и всегда с покровительственной приветливостью. Это у нас с ней такое обыкновение.

− Словом, давай к нему, − с деланной суровостью велела она. Постоянно пыталась она мной командовать. Дивен часто шутил, что это, вероятно, неспроста. Вполне может быть, но я был моногамен, занят последние семь лет и планировал распространить это состояние на всю оставшуюся жизнь.

− Ты передала? Спасибо, − ответил я ей терпеливо, и направился из бара вверх, в часовую комнату, − я тебя услышал. Всего наилучшего.

− Я передам по сети, − это Хейла бросила мне вслед как угрозу.

− Ничего не говори никому. Красотка.

Я ушел. Подниматься к Дивену всегда очень скучно. Нужно подниматься, и подниматься, и подниматься… но потом всегда в итоге достигаешь часовой комнаты, а там, почти безвылазно находится затворник Дивен, так что это того стоит. Дивен из тех котов, что домоседы − он очень редко выходит из зоны своего комфорта, но есть у него какая-то искорка промеж ушей, общая для всех оборотней. Непоседливость. За эту искорку я его и терплю, зануду драного, а он, наверное, и не знает о ней.

Ну вот, Дивен был на месте, я вместо приветствия поставил ему на рабочий стол пару бутылок, открыл первую из своих и пошел смотреть на город с высоты башни. Низковато конечно, но выше точки в городе не было.

Болтали мы сначала о том, да о сём. Он мне напомнил, что его Луна (то есть время, лунного цикла года, когда он может в любое время перекидываться из одной ипостаси в другую) почти закончилась. Моя Луна, кстати, была в полном разгаре, за что я и отсалютовал её механической белой роже почти опорожнённой тарой.

Болтовня у нас шла вяло и от того, пиво скоро закончилось. Мы перекинулись.

Я потянулся, разминая лапы да позвоночник, он тоже − тянется, так лениво, и на меня глазом своим золотым косит − мол, ничего не имеет ввиду. А потом как рванул − ну зараза − успел в первом лазе меня опередить, но дальше там было моё любимое место − я обогнал, и только он мой лисий хвост и нюхал.

Мы выбрались на крышу. Устроились у тёпленького места. Мне было хорошо − я чего-то волновался, пока сюда брёл. Что да почему − сам понять не мог, а тут всё вроде бы сровнялось. Там, чуть правее, был наш плавучий эллинг, в нём Лёгкая уже, должно быть, задремала. Рек, конечно, девку привёл. У него как передышка между заказами − так девка. И каждый раз разные. Вроде это происходит от того, что с противоположным полом у него не очень ладится, но я парню не мастер работного дома, и не буду читать моралей по собственному почину, а сам он на эту тему со мной не заговаривал. Словом − его дело.

− Я б подремал, − резюмировал я, давая понять Дивену, что была у меня за душой эта странная тревога, которая, как серая метель, сейчас рассеялась над засыпающим городом.

− Надолго на землю? − спросил меня Дивен, передёрнув так ушами, как он всегда делает, когда собирается учить меня жизни.

− Дней на восемь. Не успел приземлиться, как Койвин зовёт, значит есть заказ…

− У Сайрики уже был?

− Нет, − ответил я, подозревая, к чему он клонит, − я не был у Сайрики. Я думал, что она должна быть уже на сохранении…

Дивен очень плохо на меня посмотрел и обронил:

− Нет. Ещё через две недели.

Тут нужно сказать, что карта ветров в наших краях была не самой понятной, и порой мне приходилось отводить до недели на одно плавание, выжидая более безопасную погоду, поскольку тихоходность Лёгкой не позволяла мне бороться с сильными порывами ветра, а затяжная непогода и вовсе могла заставить нас ждать в чужих краях ясного неба и десять, и пятнадцать дней. В этот раз я задержался куда дольше, чем ожидал.

Я отвернулся от Дивена, лёг и устроил сбоку хвост. Время на земле для меня текло как-то неправильно − вечно оказывалось, что я то слишком тяну с какими-то событиями, то слишком гоню мотор. Я выдохнул:

− Дивен, я… я куплю ей этот кулон, если она так хочет. Но он стоит кучу денег − Лёгкой нужен ремонт, я закажу завтра запчасти, и посмотрим сколько останется…

− Кай…

− Да что я с тобой, в конце концов, как с женщиной? − начал я ему выговаривать, − ты этот кулон выпрашиваешь чуть только не больше, чем она! Запиши себе где-нибудь, чтобы запомнить − я беден − я делаю всё, что могу − но дирижабль − это вопрос жизни и заработка. Я седьмой год в одних сапогах, и буду восьмой, но куплю я ей этот кулон … − я притих, ожидая возражений кота, но тот смолчал, и я для верности добавил, − ты, зануда, это вообще не твоя женщина, не твой ребёнок…

− Она не хочет, чтобы ты купил кулон ей. Она хочет, чтобы ты его купил для сына.

− Сыну-то он зачем? Он родится − будет мелким и ничего не будет понимать. Зачем ему побрякушка? − это я начал ворчать, но потом решил рассудить здраво, − ну, допустим, его заберут в работный дом в другом городе. Бывает такое − со мной вот и с тобой такое случилось. Ну и что? Разве у нас с тобой были кулоны? Нет. Мы просто пошли в Центр, заплатили немного, и узнали, адреса родителей. Вот и всё! Я даже потом написал отцу.

− Я помню. Это была открытка «Рисуйте зори с ПОРЗом!»

− Ну, зато мой отец теперь в курсе, что у меня самая лучшая работа на свете. Он даже ответил мне, я тебе говорил?..

− Миллион миллионов раз говорил… − вздохнул кот. Беседа вошла в обычное русло.

− …прислал мне таблицу соответствия цветов эмоциональному состоянию. Вроде зелёный − дарит надежду, красный − вызывает агрессию… такая чушь. И написал ещё «когда-нибудь, я подарю тебе всё на свете». На этом переписка наша закончилась, ведь я не придумал, что на такое можно ответить. Может быть, когда-нибудь я ему ещё что-нибудь напишу, − я усмехнулся таким мыслям. Это было очень много лет назад. Мы помолчали немного, глядя как Луна вертит медленно по небу свою механику, а потом я вернулся к своей мысли, − детям двойные кулоны не нужны − они нужны женщинам. Жен-щи-нам. Чтобы было видно, что их любят. А я и так люблю Сайрику. У меня с ней сын! Ну? Куда уж больше-то доказательств?

Дивен вздохнул, и сказал мне:

− Он будет оборотнем, Кай.

Я встрепенулся:

− Мой сын? Как мы? Как я? Лисом?

− Не знаю. Доктор сказал только, что оборотнем.

− Так ты был с ней у врача? − догадался я. Он отдал знак согласия, − она расстроилась?

− Дело не в ней, − Дивен вздохнул, и видно было, что ему было не по себе, а мне стало его очень жалко, ну сейчас скажет. Он-то думает, что я не знаю, − если у тебя действительно нет денег, Кай, давай я тебе отдам всё, что скопил. Твой маленький сын может с первых дней оказаться в другом городе. И всё то время, пока он не пойдёт в Центр, не заплатит пошлину, и не узнает, что…

− Ну хватит дружище, − пробормотал я, но было уже поздно. Я отвёл глаза в сторону озера, горло сдавило, а Дивен закончил, что собирался сказать:

− Я родился от органической кошки, Кай. У меня не было кулона потому, что моя мама не была в полном смысле слова живой, а кто мой отец − неизвестно, но очевидно − подлец. Сотрудники Центра нашли меня случайно − мать выкинула меня на улицу − не понимала, что я такое. Меня спасли, а рядом со мной было тело механической кошечки − моей сестры − она замёрзла на смерть, а я пытался согреться у её трупа.

Мы помолчали, я вздохнул, сказал честно:

− В тот день, когда мы пошли в Центр, ты мне соврал, что твои родители умерли, но я всегда знал правду. Я очень боялся, что ты не от механоидов, и узнал про тебя в Центре, как только мы познакомились. Я вообще-то не хотел с тобой больше общаться, если ты не… если ты окажешься не настоящим. Но как выяснилось, это действительно не имеет значения, Дивен. Я люблю твою серую полосатую шкуру, какой она получилась и как она вышла я не знаю, как это сказать… запутался… ладно. Я повременю с ремонтом Лёгкой. Куплю Сайрике завтра кулон.

− Сыну.

− Да. Точно. Просто он ещё не родился, мне сложно думать о нём как о механоиде.

− Это потому, что ты редко бываешь дома, − назидательно изрёк кот. Это хорошо, значит он отошел, успокоился. Хорошо. Я сел, выпрямив спину, поглядел на город:

− Небо − мой дом. Как же мне сделать так, чтобы Сайрика плавала вместе со мной?

− Купи её, − предложил Дивен, подобрав вод себя лапы и ещё больше распушив мех.

− Нет денег, Дивен, − вздохнул я напряженно, − нет денег. Она с пятой ступени, у неё большой опыт работы, а за переход не по профилю нужно ещё и накинуть процент… Новый дирижабль возраста Лёгкой купить дешевле чем Сайрику. Я не справлюсь даже, если дену куда-нибудь Река и платить за новое рабочее место Центру не придётся. А без этого… Ведь ты не знаешь, как я её люблю. Поверь, я просто… я не знаю, как ей это нарисовать.

− Это обычно говорят, − многомудро сглупил мой дорогой приятель.

− Это обычно, а я…

− А ты уплываешь в небо делать зори для чужих радостей, оставляешь её, а потом нарисовываешься.

− … рисую. Я рисую, что чувствую.

Снизу, из часовой комнаты, донёсся крик Хейлы. Она звала нас обоих. Из воплей я понял, что господин Койвин так хочет меня видеть, что сейчас подавится этим жгучим желанием насмерть. В интерпретации баристы, он вечно выходил каким-то желчно злым начальником, хотя на самом деле был вечно вздыхающим стариком с круглым пузом и обвисшей физиономией, который носил яркие подтяжки и старомодные шляпы, но никогда не пользовался зонтом.

Так, или иначе, мы спустились с крыши, я перекинулся в механоида, а Дивен забрался мне на плечи и устроился так наблюдать за Хейлой. У них двоих был свой ритуал − он на неё смотрел, и иногда моргал, помахивая полосатым хвостом, а ей это, по легенде, не нравилось.

С минуту мы повыслушивали какие кары на мою голову якобы сулил господин Койвин, и дальше я пошел в контору прямо так, не снимая кота. Дивен вообще обычно гулял на мне. Наверное, я был частью его дома, и перемещая таким образом свои развесистые вибриссы, Дивен полагал, что своего жилища он не покидает. Домосед, что с него взять.

Контора, как не сложно было понять, была в том же ликровом квартале, так что топать было немного. Мимо прогремел трамвай, потешно отдуваясь на повороте паром и проехала парочка эксцентричных моторных велосипедистов.

Второй раз нарушать общественное спокойствие катаясь на транспорте без назначения я не стал, и мы мирно прошлись туда, куда собирались. Неспешно зашли в контору, сели напротив господина Койвина. Я думал, он будет бухтеть, раз уж звал через Хейлу дважды, но он просто протянул мне бумаги. Сказал, что, мол, срочный заказ.

Я достал содержимое уже раз вскрытого им конверта.

− Ну…, − начал комментировать я прочитанное, − будут в Угольной Спирали похороны. Чернить небо. Через четыре дня. Слушайте, «Северное сияние» не успеет − это на самой границе нашего ведения и до туда лететь почти двое суток…

− Заказали два экипажа, так что ты летишь, − старик налил себе в стакан капельку дрянного пойла. − Совместные заказы крайне важны для репутации базы, сам знаешь, − мрачно бросил затем он, и, как ему и следовало, вздохнул. Дивен как-то неуютно перемялся у меня на спине. Меня кольнули через пальто механические его когти.

− А чей второй экипаж?

− Тайриса, − ответил, пожевав губы Койвин, − вы, кажется знакомы…

− А, Тайрис хороший парень. У него нет одного глаза, и он копит на протез сколько я его знаю…, − улыбнулся я своей словоохотливости и задумался, прикидывая срок нашего знакомства, − лет пять. Заказать два экипажа − это какие же деньжиша нужно иметь, кого хоть хоронят?

Разлилось молчание. Как из опрокинутой бутылки пиво разлилось. Я прочитал всю бумагу дальше.

− А. Мой отец умер. Не выполнил, значит, обещания, старик. Проклятье…

Я откинулся на спинку кресла, прищемил Дивена − забыл, что он там, и больно стукнулся о него головой. Кот перелез ко мне на колени и посмотрел, как на дурака. Господин Койвин смотрел на меня тоже как на дурака, но достойного всяческих жалостей.

Я встал, стряхнул Дивена с колен и вышел из конторы, не прощаясь. Нужно лететь, значит нужно. Скорей бы лететь… куда угодно лишь бы убраться с земли наконец. Только день здесь − уже опостылело. Я по дороге достал из кармана сегодняшний чек.

Дивен догнал меня уже на полпути в ювелирную лавку.