27 марта 1708 года. На юго-восток от Аргунского острога, что к востоку от Нерчинска

Генерал Евдокимов с волнением смотрел на то, как его подчиненные поглядывали на восток, где накапливались маньчжурские войска.

– Афанасий Петрович, – похлопал его по плечу Меньшиков, – да что вы переживаете? Это же маньчжуры. Как Государь говорит – туземцы.

– Да, но их втрое больше нашего.

– Государь наш Петр Алексеевич более примитивным оружием бил в десять-пятнадцать раз численно превосходящие армии. А тут всего лишь втрое.

– На то он и Государь, а я простой генерал.

– Генерал, который выслужился с самого низа. Или ты забыл, что двадцать лет назад был простым крестьянином? Ох, прости. Зажиточным.

– И что с того? – с легким раздражением поинтересовался Евдокимов.

– А то, что звание тебе дано не за благородное происхождение, а за умение воевать. Азовская кампания, Крымская, Польская, Шведская… Скажи лучше, в каких делах последних лет ты не участвовал? Так что не переживай. Ты, – с нажимом произнес Меньшиков, – справишься.

– Мне бы твою уверенность, – хмуро буркнул Евдокимов, прекратив, впрочем, нервничать.

Однако в этот день атаки не было, несмотря на все опасения генерала. Оказалось, что маньчжуры сами устали от спешного и довольно изнуряющего перехода, да еще смогли подтянуть основные силы к полю предстоящей битвы лишь к вечеру. А нападать на незнакомого противника в сумерках довольно глупая затея, не говоря о том, что людям, как и лошадям, требовалось отдохнуть перед битвой.

Впрочем, это обстоятельство, совершенно очевидное как для командующего дивизией генерала Евдокимова, так и для царского комиссара – графа Меньшикова, не мешало Афанасию Петровичу всю ночь провести как на иголках, просыпаясь от малейшего шороха. Ведь он впервые командовал столь значительными войсками. Фактически – главной ударной силой кампании. А потому от его действий зависел исход войны. Есть от чего подергаться, особенно понимая то, как Петр относится к некомпетентным людям…

Маньчжуры атаковали с первыми лучами солнца. Ведь их позиции располагались на востоке, а у русских – на западе. Поэтому яркое весеннее солнце должно было слепить их противников, позволив кавалерии подойти вплотную. Но не тут-то было.

Ведь Петр, вводя минометы и винтовки под унитарный патрон, ввел и тактику боя под них. Поэтому войска разместились не тонким и широким фронтом, растянутым практически в жидкую линию, а цепочкой огневых точек. Которые, во-первых, прикрывали друг друга, а во-вторых, были немного укреплены спешно возведенными жиденькими редутами.

Маньчжуры никогда еще не сталкивались с таким построением войск, поэтому не придумали ничего умнее, чем атаковать в лоб всей массой, надеясь раздавить противника. Ведь эти полевые укрепления были совершенно ничтожной высоты – метр-полтора, ибо ничего серьезнее русские просто не успели возвести. А значит, их легко должны были преодолевать лошади в прыжке.

И кавалерия Цин атаковала. Храбро. Лихо. Энергично.

Но плотный огонь из карабинов, картечниц и минометов привел к тому, что маньчжурские войска вместо штурма этих опорных пунктов оказались в проходах. Широких таких, метров по пятьсот-шестьсот. Однако спасения этот шаг не принес кавалерии, а напротив – поставил ее в два-три, а местами и четыре огня. Что незамедлительно породило давку. Ведь пули и осколки разили без разбора: и всадников, и лошадей. А давка, в свою очередь, облегчала огневое воздействие, значительно увеличивая его эффект.

В принципе, давка и давка. Тридцать тысяч не так просто перебить. Однако маньчжурам потребовалось время, чтобы отступить. Все-таки кавалерийская масса более инерционна, нежели пехота. Особенно в таких условиях. Пятнадцать минут шел непрерывный шквал огня из минометов, картечниц и карабинов, а местами и револьверов по тем противникам, кто подобрался слишком близко. Лишь после этого началось спешное отступление, которое лучше всего описать как безумное, паническое бегство. Маньчжуры спасались кто пешком, кто верхом на предельно возможной скорости. И ежели что им мешало, то бросали не задумываясь.

Перестрелка затихала. Изредка потрескивали выстрелы карабинов, добивая раненых, все еще копошившихся в проходах. Ухали уже только тяжелые дивизионные минометы, посылая тяжелые, семикилограммовые гранаты вдогонку противнику… А генерал Евдокимов с грустью и разочарованием смотрел на дело рук своих – кровавую кашу. Всюду куски тел. Вон нога лошади. Рядом голова всадника. Еще чуть дальше кисть и несколько кусков кожи, буквально вырванной с фрагментами мяса; кишки, растянутые длинной извилистой змеей сизого цвета; расплескавшиеся мозги и кровь, кровь, кровь… В общем – обычная такая картина боя.

– Доложить о потерях, – тихо буркнул генерал начальнику штаба дивизии, очнувшись от созерцания. – Выслать разъезды егерей в дозоры.

– Есть, – козырнул полковник Семенов и развил бурную деятельность, начав дирижировать ротой управления.

– Ну что, Афанасий Петрович, – улыбнулся Меньшиков после того, как начальник штаба занялся делом, – поздравляю. Это наша первая победа в этой войне. Ваша победа.

– Победа? – удивился Евдокимов. – Бойня!

– А что вы хотели? – пожал плечами Александр Данилович. – Государь ценит своих людей. Лучше так, чем там все лежали бы вперемешку. Или вам для успокоения совести не хватает несколько тысяч убитых подчиненных?

– Я не об этом…

– А о чем же? Просветите меня.

– Как-то все это выглядит нечестно… несправедливо.

– Ох… Афанасий Петрович. Кто же вам такую глупость вбил в голову? Честные и справедливые сражения бывают только в театрах, в эпических спектаклях о прошлом. В реальной жизни генерал, который не заботится о хотя бы локальном нарушении равновесия в свою пользу на войне, должен быть отрешен от должности и предан суду военного трибунала. На войне, Афанасий Петрович, нет ни правых, ни виноватых, ни честных, ни бесчестных. На войне есть только проигравшие и победители. И задача генерала в том, чтобы победителями стали его подчиненные, а проигравшими – противника. Да и вообще, как нередко говорит Петр Алексеевич, весь смысл военного искусства состоит в том, чтобы нарушить равновесие в свою пользу. Оказаться здесь и сейчас лучше противника. Лучше обучить и вооружить своих солдат, чтобы бой перестал быть честным и справедливым. Ведь в результате нам нужна не честь на блюдечке, а победа. Иначе и войну начинать нет смысла.

– Я понимаю, – покачал головой Евдокимов. – Но это все звучит просто ужасно. А если нас так?

– Значит, мы были недостаточно хороши. Перестали учиться и развиваться. Застряли в прошлом. Потеряли чувство реальности. И тогда поделом нам будет. Ибо иначе уроков на войне не преподают. Опять же, как говорит наш Государь. А вообще, Афанасий Петрович, выбросьте все эти глупости из головы. Честь, благородство. Понимаю, что начитались куртуазной и сентиментальной литературы, но это все бред. А! – махнул Меньшиков рукой. – Была бы моя воля – так и вообще старался избегать непосредственных драк.

– И как же тогда воевать? – с некоторым недоумением поинтересовался генерал.

– Ну… Совсем, к сожалению, схватки избежать не удастся. Это очевидно. Но ее всегда нужно стремиться сводить к минимуму. Закидывая противника гранатами и поливая пулями. Если можно – минами подрывать, травить, хитрить и так далее. То есть максимально реализуя свое преимущество в развитии. В конце концов – историю пишут победители и только победители.

Евдокимов не ответил.

Умом он понимал, что граф прав. Но сердце его противилось такому подходу. Ведь эти воины, которых они побили в проходах, были храбры и отважны. И сердце его не могло принять тот факт, что на войне трезвый ум и холодный расчет, о которых уже не первый раз говорит Александр Данилович, да и сам Государь, намного важнее личной храбрости и лихости.

Для Меньшикова эти терзания генерала были давно и хорошо известны. Так что он лишь усмехнулся, глядя на угрюмое выражение лица своего подчиненного. Не зря, ой не зря Петр Алексеевич не отправил Евдокимова воевать одного, без присмотра. Как чувствовал, что старые привычки, въевшиеся в юности на старой службе, его никак отпустить не могут. Умный, толковый… а поди ж ты – время от времени вылезает романтика и дурость, пристойная лишь мальчишке…

Маньчжуры спешно отступали, бросив обоз и все, что им мешало. Даже раненых, что сковывали отход, добили.

Однако русские войска даже не пытались их преследовать. Людям требовался отдых, да и павших похоронить нужно было по-человечески. Не самая приятная работа, но предписания Государя звучали вполне однозначно по этому поводу: для работы Генерального штаба требовалась статистика по ранениям. Так что погребение останков как своих павших, так и противника шло рука об руку с подробным освидетельствованием того, от чего человек погиб. Ну и занесения в общую ведомость. Чем личный состав русской дивизии и занялся.

Казалось бы, глупость? Кому вообще может понадобиться статистика в такой обстановке? Но на все был определенный расчет.

Дело в том, что у Цин было довольно много войск, за которыми можно было гоняться годами. Если наступать быстро. Поэтому Петр избрал тактику генеральных сражений, нарочно наступая не спеша и позволяя Императору стягивать все новые и новые силы для разгрома вторгшихся войск. Хотя со стороны это выглядело излишним благородством, граничащим с откровенной дуростью. Впрочем, на то и был расчет.

Однако нужно отдать должное командиру маньчжурского корпуса – он смог навести порядок в своих отступающих войсках. И стал раз за разом предпринимать атаки из засад малыми группами на маршевые колонны русских войск. Эти нападения легко отражали, благодаря грамотно организованному боевому охранению с дозорами и походными заставами, дальними разъездами и так далее. Хотя, как считали что Евдокимов, что Меньшиков, целью нападений было не нанесение ущерба, а замедление продвижения русской дивизии. А значит, все шло по плану. Император принял предложенные правила игры.

3 апреля 1708 года. Москва

Петр шел по коридору недавно построенного здания научно-исследовательского института вычислительной техники. Первого в мире научно-исследовательского института, не считая совершенно уникальной и необычной для тех лет направленности. В сущности, этот комплекс из пяти зданий на окраине Москвы был построен специально для Готфрида Вильгельма Лейбница.

Дело в том, что после 1698 года жизнь у Готфрида пошла наперекосяк. Взошедший на престол Ганновера Георг-Людвиг не любил Лейбница и всячески стремился его унизить, почитая не как великого ученого, а всего лишь историографа его семьи… стоящего к тому же слишком дорого. Как он только его не называл! От бездарности и растяпы до откровенного лентяя. И это говоря о человеке, чья пунктуальность, тщательность и трудолюбие вошли в легенды. Петр же решил сыграть на этом, сделав Готфриду предложение, от которого тот не смог отказаться…

И вот теперь Государь шел по коридору НИИ ВТ, с легким трепетом предвкушая увидеть плоды пятилетней работы – электромеханическую счетную машинку, собранную на телефонных реле…

– Государь! – Голос Лейбница вырвал Петра из задумчивости. – Государь, все готово для демонстрации.

– Прекрасно, друг мой, – произнес царь, приветственно пожав руку и похлопав по плечу уже немолодого ученого. – Поспешим же. Признаться, мне не терпится посмотреть, что вышло из нашей задумки.

– О! Получилось все просто удивительно! Это… этот прорыв открывает невероятные перспективы и возможности!

– Да, друг мой… – мягко улыбнулся Петр, продолжив слушать восторженные возгласы престарелого ученого.

Так они и дошли до образца, стоявшего в центре небольшого зала, с толпой наблюдателей вокруг.

Что мог сказать Петр, глядя на ЭМСМ «Анна»?

Небольшой деревянный шкаф двухметровой высоты. Причем, надо отдать должное старику, – оформил все толково. Считай, законченный товар. На передней панели небольшая клавиатура с набором цифр от нуля до девяти и несколько функциональных клавиш. А также три электромеханических табло барабанного типа для визуального контроля как обрабатываемых чисел, так и результата. Плюс целая россыпь лампочек-детекторов, позволяющих отслеживать процесс выполнения операций.

Лейбниц бережно взялся за рубильник и подал напряжение на электромеханическую счетную машину. Раз – и все – она готова к работе. После чего его ассистенты принялись производить расчеты по перечню задач, что принес Петр с собой. Специально для проверки работоспособности. Вторую папку, с правильными ответами для сравнения, царь держал в руке до конца эксперимента, дабы соблюсти его чистоту.

ЭМСМ работала не очень быстро, выполняя операцию сложения аж семь секунд. И это было бы очень плохо. Ведь счеты, логарифмические линейки и упрощенные таблицы Брадиса уже активно использовались в России «птенцами гнезда Петрова». Но их преимущество раскрывалось только при работе с малыми числами. Как только речь заходила о пяти-шестизначных выражениях, указанные семь секунд сразу оказывались весьма неплохим результатом. Ведь у ЭМСМ было тридцать два разряда! Двоичных, правда. Но это позволяло работать с огромными по тем временам числами. Особенно это преимущество усиливалось, если речь шла не о единичной операции, а о серьезных расчетах, характерных для статистики и математического моделирования.

Петр стоял и молча смотрел, как ассистенты Лейбница споро нажимают на клавиши, производя расчеты, оперируя шести-семизначными числами с десятичным основанием. Прошло не больше четверти часа, как все было готово…

– Друзья! – произнес Государь, когда обрадованный решительным успехом персонал НИИ немного поостыл. – Сегодня произошло знаменательное событие! Я уверен, что оно войдет в анналы истории. Но… я вас очень прошу – не расслабляться. Эта счетная машина – лишь первый шаг большого пути… – Петр замолчал, обводя немного притихших сотрудников этого небольшого НИИ, практически полностью собравшихся в зале. После чего продолжил заранее подготовленную речь о перспективах развития вычислительной техники и ее высокой роли в жизни людей будущего. В сущности, получилось что-то вроде выступления Остапа Бендера в Нью-Васюках… ну, за тем исключением, что ему не пришлось врать…