1. Письмо из Америки
Здравствуйте! Меня зовут Мэри Лу, я живу в Сьерра-Мадре. А как вас зовут? Откуда вы?» Стоящая перед нами худенькая загорелая женщина ожидала нашего ответа с широкой улыбкой на лице. Так как мы только что приехали на вечеринку, хозяевами которой были английские экспатрианты, пригласившие нас через неделю с небольшим после приземления в Лос-Анджелесе, такая откровенность нас немного шокировала. После продолжительной паузы, в процессе которой мы преодолели свое удивление, стало понятно, что от нас ожидается столь же спонтанный ответ. Как-никак, потребовалось почти десять лет для того, чтобы к нам стали по-человечески относиться на «вечеринках» в Кембридже, но до последнего момента отношение к нам было по-прежнему недоверчивое. В последний год мы заметили, что некоторые из почтенных членов и даже в большей степени их жены стали проявлять к нам благосклонный интерес; тем временем мы уже не удивлялись тому, что нас сажают за неудобный конец стола или в собственный одинокий угол, и не ожидали, что с нами кто-то заговорит. Дружелюбное выражение на чьем-то лице всегда было приятным, но редким сюрпризом. Один из управляющих банкетами как-то признался мне, что для нас было очень трудно найти место за столом, так как никто из колледжа не хотел сидеть рядом с нами. Неудивительно, что речь Мэри Лу застала нас врасплох. Ее прямота была заразительна; я, в свою очередь, попыталась передать наш восторг от Калифорнии своим родным и близким в письмах на родину. Вот, к примеру, мое первое письмо родителям, написанное в те дни, когда регулярная телефонная связь была невозможна по финансовым причинам:
Саут Уилсон Эвеню, 535
30 августа 1974 года 91106, Пасадена, Калифорния, США
Дорогие мама и папа,
все просто замечательно! Перелет был долгим, но не таким утомительным, как в первый раз, когда мы с маленьким Робертом летели над полюсом. Как прирожденный путешественник, повторяющий пройденный маршрут, Роберт завороженно смотрел в иллюминатор, где проплывали черные вершины на фоне снежных полей, горы, поднимающиеся из ледяного моря с островками воды, похожими на изумруды, белые точки айсбергов в Гудзонском заливе, пустыни Америки, Большое Соленое озеро и, наконец, появился прибрежный горный хребет. Люси, наоборот, ничуть не впечатлили виды: еще над Атлантикой она начала спрашивать, не пора ли нам выходить…
Мы все взбодрились после посадки, несмотря на то что по вашему времени было уже около двух часов ночи. С широко открытыми глазами мы изучали непривычный пейзаж: пальмы, огромные автомобили, наш собственный блестящий «универсал», на котором Кип приехал за нами, автомагистрали, устремляющиеся во всех направлениях, небоскребы и, наконец, наш дом с белой обшивкой, выглядящий гораздо симпатичнее, чем на фото. Когда мы приехали, уже смеркалось, и во всех окнах горел свет, как в диснеевской сказке! Внутри дом очень элегантный. А как все удобно устроено! Огромные диваны, в которые так и хочется провалиться, несколько туалетов, все в гармоничных оттенках, конечно! Все абсолютно новое, сделанное «под старину» – мебель, полотенца, фарфор, даже кастрюли! Эти люди, должно быть, полагают, что мы привыкли к астрономическим бытовым стандартам. Знали бы они, как все обстоит на самом деле! С места у кухонной раковины открывается вид на горы, а Стивен находится ближе к своему офису, чем в Кембридже, потому что университетский кампус расположен как раз напротив нашего дома. Стивен, как мальчишка, которому подарили новую игрушку, с восторгом осваивает кресло-каталку с электроприводом, такое же, как то, которым он пользуется в институте, только гораздо маневреннее. Уже много лет у него не было такой свободы передвижения, хотя кресло приходится заносить на тротуар и на ступеньки: тротуары здесь высокие – никто никогда не выходит на дорогу, а кресло очень тяжелое. Две твердогелевые батареи весят тонну каждая, что уж говорить о пассажире. В первый же день к нам прислали инженеров, которые занимались инвалидным креслом и настраивали все другие приспособления. Никаких трудностей пока не возникло.
Сад довольно пустой; приходят несколько садовников с садовыми ножницами, метлами и пылесосом, чтобы ухаживать за ним. Они подрезают, чистят и пылесосят лужайку, но не отличают сорную траву от культурной. Трава нуждается в поливке, орошение происходит через подземную ирригационную систему – никаких шлангов и леек. Это все такая экзотика! В первое утро мы вышли во дворик и увидели колибри, парящую над растением странного вида, с заостренными оранжевыми и синими цветами. Вокруг дома посажены кусты камелии величиной с дерево, а во дворе растет гигантский калифорнийский сухой дуб, на который так и хочется взобраться. На краю сада у нас апельсиновое дерево, плодоносящее и цветущее одновременно, два авокадо, ель и маленькая пальма. Пока что мы едим только во дворике – погода стоит очень солнечная, да и в столовой все такое красивое – ворсистый красный ковер и стол красного дерева, – что мы боимся даже зайти туда, не говоря уж о еде.
Мы с детьми сегодня купались в бассейне Калтеха. Люси упала в него, и это ей совсем не понравилось. Ее считают ужасно отсталой, так как в три года она еще не умеет плавать, но Роберт уже научился и сейчас плавает под водой. Мы все настолько полны приятной, здоровой усталости, что Люси уснула прямо перед телевизором (хотя нам любопытно это новшество, мы редко смотрим его из-за нескончаемой рекламы), и даже Роберт выглядит утомленным. Я думаю, что усну раньше него.
С любовью, Джейн
Мой отец должен был уйти в отставку из Министерства сельского хозяйства в день своего шестидесятилетия, в декабре 1974 года. После длительной преданной службы он собирался отпраздновать выход на пенсию приездом в Калифорнию вместе с мамой. Тем временем поток посетителей в нашем доме не иссякал – некоторые из них оставались на выходные, другие же поселились в нашем доме – в частности, аспирант Стивена Питер де’Ат, помогавший Бернарду ухаживать за Стивеном, пока не нашел себе отдельное жилье. Я стала более уверенно водить машину и не находила утомительной обязанность делать покупки для такого количества посетителей, потому что их паковали в коричневые бумажные – не пластиковые – пакеты и относили прямо в машину улыбающиеся сотрудники магазина. Кроме того, Роберт в свои семь лет оказался прекрасным штурманом: казалось, он хранил карту шоссе у себя в голове и, в отличие от своего отца, заранее предупреждал о повороте.
Наступил день, когда детям пора было начать ходить в школу города Пасадена. Утром я с некоторой опаской доставила их к школьным воротам, а в полдень вернулась, чтобы забрать Люси из детского отделения, присоединившись к другим мамашам в автомобильной очереди, медленно продвигающейся вдоль улицы. Подъехав к школьным воротам, я назвала ее имя учителю, дежурившему на тротуаре. Он тут же произнес ее имя в громкоговоритель. «Лу-усси-и Хоккинг, Лу-усси-и Хоккинг!» – выводил он на все лады. Никто не явился на зов, потому что никакой Лууссии Хоккинг среди малышей, терпеливо ожидающих родителей, не обнаружилось. Началась грандиозная суматоха. Могла ли Лу-усси-и Хоккинг стать жертвой похитителей – это было самое страшное предположение учителей – в первый день учебы? Школа погрузилась в хаос. Я припарковала автомобиль и зашла в ворота. Директриса выбежала из своего кабинета; группа дам среднего возраста рассеялась по территории в поисках потерянного ребенка. Найти Лу-усси-и Хоккинг оказалось несложно. Ей так понравилось в школе, что она отправилась на обед, намереваясь остаться до половины третьего. С тех пор она исправно откликалась на зов, будучи уже усталой и слегка потрепанной – все-таки для трехлетнего ребенка она достаточно много времени проводила в обществе.
Дети нашли себе нового друга – Шу, восьмилетнего сына наших соседей-японцев Кена и Хироко Нака, которые, как оказалось, некоторое время жили в Кембридже до того, как переехать в Соединенные Штаты. Кен был биологом, специалистом по глазам рыбы-зубатки, по всем признакам схожим с человеческими глазами. Нака не только предложили отвозить Роберта и Люси в школу по утрам, но и устраивали разнообразные экспедиции в парки развлечений и на пляжи для всех троих детей. Забирая их из школы днем, я выяснила, что речь Шу изобилует компьютерным жаргоном. Люси непрестанно весело лопотала, в то время как Шу излагал собственные мысли, а Роберт понимающе кивал, заинтригованный первым знакомством с информационными технологиями – сферой, которая в будущем станет его профессией. Наслаждаясь вновь обретенной независимостью, Стивен втайне гордился тем, что стал звездой кампуса, где сидел весь день в офисе с кондиционером. Кампус был в избытке оборудован пандусами для инвалидных кресел; так же удобно оказался устроен и вход в дом. У Стивена была секретарша по имени Полли Гранмонтан и собственный физиотерапевт Сильви Тешке, чей муж – швейцарец, часовых дел мастер, с беспокойством ожидал краха своего бизнеса из-за появления кварцевых часов. Студент Стивена Бернард Карр легко встроился в наш повседневный ритм и всегда был в отличном настроении, несмотря на свой странный режим дня: он помогал мне укладывать Стивена спать, затем отправлялся на вечеринки, после которых просиживал до утра перед телевизором за просмотром фильмов ужасов – он говорил, что это из-за бессонницы, – а утром засыпал и вставал только к обеду. Один раз я поднялась к нему, чтобы разбудить к завтраку, и обнаружила его сладко спящим: туловище лежало в кровати, а голова – на полу!
В ту осень Мэри Тэтчер приезжала в Соединенные Штаты читать лекции по ее недавно изданному архиву документального кино о жизни англичан в Индии. Как и для всех наших гостей, мы устроили для нее показ местных достопримечательностей: ботанических садов и галереи Хантингтона, принадлежавших мистеру Хантингтону, разбогатевшему на строительстве железной дороги и женившемуся на своей тете, чтобы деньги остались в семье. Ее портрет свидетельствует о том, что он заплатил высокую цену за эту возможность, но накопленное богатство позволило ему приобрести картину Констебла «Вид на Стаур», рукописи Чосера и Библию Гутенберга, а также другие ценные произведения искусства для своей галереи и устроить прекрасный сад. Сад был поделен на участки, представляющие собой разные географические и ботанические области: угрожающе ощетинившийся иглами сад пустынных кактусов; австралийский сад с эвкалиптами, но без кенгуру; джунгли, представленные рядами камелий; шекспировский сад с регулярно разбитыми клумбами; классический японский сад с мостиком, чайным домиком и гонгом; загадочно-философский сад дзен, состоящий преимущественно из ровных участков гравия с вкраплениями многозначно размещенных крупных камней. Оказалось, что весьма неплохие экземпляры европейского искусства можно было отыскать, не отходя далеко от дома – если не в галерее Хантингтона, то в Калифорнийском музее искусств Пасадены, Музее Гетти в Малибу и Херст-касле на пути в Сан-Франциско. Иногда я начинала испытывать некоторую ностальгию при виде образцов европейского искусства, особенно картин Констебла, в шумной и яркой Калифорнии. Здесь не было места тем оттенкам, из которых состояла наша обычная жизнь: серые небеса, добропорядочная невзрачность, доживающие свой век здания, недоверие, снобизм. Калифорнийское небо, цвета, ландшафт, люди, их поведение и речь казались мне непривычно однозначными, честными и лишенными нюансов. Что касается еды, то ее количеству и разнообразию позавидовал бы Гаргантюа, но в ней было столько искусственных добавок, что мы радовались возможности выращивать собственные фрукты. С наших деревьев упало на землю пятьдесят два авокадо за время, пока мы были в отъезде в Санта-Барбаре. Мы спешно собрали их и положили в нижний ящик холодильника, чтобы спасти от еженедельной большой чистки лужайки.
В ноябре я написала маме и папе о том, к чему им следовало подготовиться.
Дорогие мама и папа,
мы с огромным нетерпением ждем вашего приезда – осталось всего две недели! Тем не менее я очень беспокоюсь, будет ли вам тут комфортно. Не рассчитывайте на тихий отдых в Калифорнии! Мы живем в непрекращающемся социальном круговороте. Поскольку наш дом самый большой и находится рядом с кампусом, в этом году он стал местом постоянного пребывания релятивистской группы. У Кипа и Линды прекрасная старинная вилла в испанском стиле в Альтадене, но это довольно далеко от города, и в их районе постоянно воруют – стоит им купить что-то новое, как это сразу исчезает. То же самое происходит с автомобилями, припаркованными на улице. Поэтому все вечеринки проходят у нас: коктейли, обеды, ужины – что уж говорить о дне рождения Люси, на который она пригласила весь класс и учителей в придачу… Скоро мы будем готовить индейку на День благодарения. Я не знаю, сколько гостей мне ожидать, но традиционные блюда, такие как тыквенный пирог, будут готовить американцы, поднаторевшие в подобных вещах. В конце концов, на их вкус не угодишь. На прошлой неделе на ужин осталось несколько человек, и я поставила на стол говядину в горшочках. К моему изумлению, они взяли стоявшую на столе свежую осеннюю клубнику и добавили ее в жаркое на своих тарелках!
Вы сможете познакомиться с нашими новыми друзьями; мы очень подружились с семьями ученых, увлеченных тем же, что и Стивен: Дике и Израэлями. Боб и Энни Дике из Принстона напоминают мне вас. Он очень умен и прекрасно играет на пианино, а она относится к детям с нежностью родной бабушки. Мы с детьми часто ходим пить чай в ее компании, плаваем в бассейне рядом с многоквартирным домом, в котором они живут. Такие дома называют «многоэтажками». Может быть, вы помните Израэлей из Эдмонтона, которые приезжали в Кембридж с десятилетним сыном Марком в 1971 году? Они очень космополитичны во взглядах, но безукоризненно вежливы, обладают прекрасным чувством юмора и знают обо всем на свете, но при этом всегда ведут себя естественно.
Информация для Криса. У Роберта на прошлой неделе заболели зубы, несмотря на то что перед отъездом он был у зубного врача. В четверг мы отправились к здешнему стоматологу. Что тут сказать, это Калифорния. В приемной цветы в горшках, ковры с длинным ворсом, мягкие диваны и приглушенная музыка. Стоматолог вышел побеседовать со мной после того, как осмотрел Роберта. «Что ж, миссис Хокинг, – начал он, затем сделал многозначительную паузу, чтобы смысл его слов оказал на меня должное влияние, – подготовьтесь к значительным инвестициям… этим юным молярам требуется восстановительное лечение, коронки из нержавеющей стали… около ста восьмидесяти долларов, я полагаю…» Могу представить реакцию Криса, но что мне оставалось, кроме как расплатиться?!
Мы с детьми записались в местную библиотеку. Роберт сразу взял на дом книгу о Британской империи, что мне показалось излишне патриотичным, но неплохо для ребенка, которого год назад объявляли отсталым. У меня тоже появилось новое захватывающее увлечение благодаря Трише Холмс, ирландке, жене одного из научных сотрудников Калтеха. Триша привела меня в вечерний хоровой класс в Городском колледже Пасадены. Раз в неделю мы собираемся, чтобы петь с листа знаменитые хоровые произведения. Я не очень хорошо пою с листа, но это так интересно! На прошлой неделе мы пели «Немецкий реквием» Брамса, на этой – «Реквием» Моцарта, и так далее. Планируется, что раз в две недели мы будем петь «Страсти по Матфею». Подход напоминает мне то, как американцы путешествуют по Европе: день в Париже, день в Лондоне, два дня в Венеции, если уж на то пошло.
Триша Холмс подобрала занятие и для Люси. Ее дочка Лиззи примерно такого же возраста. Лиззи и Люси вместе ходят на уроки балета, так что балетные туфли опять пригодились. На этот раз все серьезно, никаких штучек вроде детских стишков и свободного самовыражения, но и никаких жестокостей. Учительница молодая и вполне американская. Она опасается, что ее метод обучения не подходит для английской девочки… Со времени моего последнего письма у нас появилась еще одна постоянная гостья в доме. Анна Зитков, молодой польский астрофизик, переехала к нам на время, пока ищет квартиру. Когда она переехала, я предложила играть в теннис, хотя не играла уже много лет. Только мы начали играть, как она упала и сломала лодыжку. С этих пор, не имея возможности двигаться, она строит великолепный, полностью меблированный дом для кукол из большой картонной коробки, чтобы подарить Люси на день рождения. Это настоящее произведение искусства – в нем все настолько тонко и затейливо устроено, что по сравнению с ним безвкусные пластиковые игрушки из магазина выглядят чудовищно вульгарно и неуклюже.
Под Рождество свободных комнат не останется. Я думаю, что к тому времени Анна уедет, но кроме нас шестерых вместе с Бернардом Джордж Эллис приедет на пару дней по возвращении вместе со Стивеном с конференции в Далласе 21 декабря, а 23-го прибывает Филиппа Хокинг из Нью-Йорка, где она сейчас работает. Мы приедем в аэропорт в пять утра, чтобы вас встретить! Приготовьтесь к традиционным концертам в честь окончания учебной четверти – Роберт будет читать отрывок из «Битвы при Банкер-Хилле» – и к грандиозной вечеринке 21 декабря.
С любовью и до встречи 16 декабря, Джейн
В начале декабря Стивен со свитой уехал на конференцию в Далласе. Однажды ночью, когда, кроме меня и детей, никого в доме не было, я проснулась от ощущения, что кровать подо мной трясется. Мы получили инструкции, что в случае землетрясения надо бежать на крыльцо, но я была обездвижена ужасом, буквально оцепенела. Когда я наконец совладала со своими эмоциями, то побежала наверх посмотреть, все ли в порядке с детьми, и, к своему удивлению, обнаружила их крепко спящими. Я вернулась в свою постель, выключила свет, и это случилось снова. Даже афтершок был удивительно мощным, в отличие от незначительных содроганий, сотрясающих окна почти каждый день. Тем не менее, если даже под Рождество и были землетрясения, то мы бы их все равно не заметили (как в тот раз, когда Стивен не заметил крупного землетрясения в 1962 году в Персии, путешествуя по пересеченной местности на автобусе и подхватив дизентерию). Мама и папа, Джордж Эллис и Стивен по возвращении из Далласа, а затем сестра Стивена Филиппа появлялись по очереди среди ночи с интервалом в одни сутки, а затем мы закатили вечеринку на сорок человек. Наши коллеги и друзья так хорошо веселились, что остались далеко за полночь. В качестве доказательства у меня имеется фотография престарелого и очень почтенного физика Вилли Фаулера, занимающегося йогой в нашей гостиной ровно в два часа ночи!
На рождественский обед пришло шестнадцать человек, благодаря чему у детей появилась готовая аудитория для магического представления. Роберту подарили набор фокусника, и он со своей полной энтузиазма ассистенткой порадовал нас первой удачной попыткой продемонстрировать ловкость рук. До этого всем развлечениям дети предпочитали загадки и шуточные импровизированные диалоги, которые развлекали нас, а детей повергали в пароксизмы смеха. Контраст между «профессиональным» вступлением («Если вы хотите задать вопросы, пожалуйста, задайте их после представления, а не до него») и беспорядком в его волшебном сундучке, его неприкрытое удовольствие, когда фокус получился, подавленное раздражение в адрес поведения ассистентки, отвлекающей внимание публики, его беззубая улыбка во весь рот – все это было абсолютно очаровательно.
После Рождества и новогоднего парада в Пасадене мы собрались с последними силами, чтобы отвезти всю семью в Диснейленд на один день. Очереди были километровые, и дети смогли покататься только на двух аттракционах. С другой стороны, очередь оказалась прекрасным местом для просмотра роскошного парада диснеевских персонажей; но даже в этом нам не очень повезло, так как Люси оказалась той самой девочкой, которой Злая Колдунья из «Белоснежки» предложила яблоко. Перепуганная Люси долго скрывалась за моей юбкой. В начале года мы съездили на машине в Долину Смерти, пустынный национальный парк в 300 милях к северо-востоку. Я была рада возможности передать часть водительской нагрузки моим родителям, а также воспользоваться их помощью при погрузке и выгрузке Стивена и его инвалидного кресла, не говоря уже о батареях. Кроме того, они занимались детьми, когда я помогала Стивену. Нас заворожили странные первобытные ландшафты, похожие на игровые площадки гигантов: направо виднелись песчаные дюны, налево – вулканические кратеры, везде – вкрапления щебня и песчаника. Обширные соляные равнины ниже уровня моря – все, что осталось от глубокого озера ледникового периода. Со всех сторон Долина окружена хмурой горной грядой со снежными шапками на вершинах, многослойные породы которых хранят память о геологических катастрофах начала времен. Летом Долина Смерти превращается в самую жаркую пустыню мира и почти лишается растительности: только кактусы, лебеда и каучуковые растения выживают в ее враждебных условиях, а немногочисленные соленые мелководные ручьи населяет доисторический вид рыб – карпозубик. Цвета окружающего ландшафта постоянно меняются в зависимости от угла солнечных лучей; пейзаж впечатляет, но не очаровывает. Страшные рассказы путников, пытавшихся пересечь долину в 1849 году, руины городов-призраков времен золотой лихорадки, само бесплодие и беззвучие этого места создают впечатление невидимой угрозы. Моя мама заметила, что те самые первые путешественники должны были обладать крепкими нервами и неиссякаемой энергией, и добавила, что не удивляется тому, что современные калифорнийцы, особенно женщины, унаследовали их качества.
По возвращении домой нас ожидал приятный сюрприз. Мы уже запланировали небольшое торжество по случаю отъезда моих родителей и заодно отпраздновали получение Стивеном и Роджером Пенроузом медали Эддингтона от Королевского астрономического общества. Это была престижная награда; правда, мы не имели понятия о том, что она может значить для нас, потому что ничего подобного не ожидали. Тем не менее это известие напомнило Стивену о том, что следует оплатить членские взносы. Люси была намерена вернуться в Англию вместе с бабушкой и дедушкой и предусмотрительно упаковала чемодан. Она так расстроилась, когда поняла, что самолет улетел без нее, что нам пришлось устроить набег на ближайший KFC во имя ее душевного спокойствия.
Мартин Рис, ныне президент Королевского общества и глава Тринити-колледжа в Кембридже, но тогда, в 1975-м, просто наш искренний и преданный друг, согласился проголосовать за нас той весной на референдуме о вступлении Великобритании в Общий рынок. К сожалению, я думаю, что он потратил свое время абсолютно зря, так как голос Стивена (в чем я практически уверена) аннулировал мой голос (Стивен часто подстраивал такое на выборах). Из Калифорнии Великобритания казалась мне маленьким европейским островным государством, которому пора было занять свое подобающее место на Общем рынке, а не кичиться прежними заслугами и утраченным величием.
К счастью, так и произошло, несмотря на коварные планы Стивена саботировать мой голос.
Тем временем проделки Стивена множилось. В качестве своеобразного страхового полиса он поспорил с Кипом Торном о том, что созвездие Лебедь X-1 не содержит черной дыры, потому что чувствовал, что ему потребуется утешение в форме четырехлетней подписки на журнал Private Eye в случае, если это подтвердится. Кип, со своей стороны, согласился получить годовую подписку на журнал Penthouse, если Лебедь X-1 все-таки содержит черную дыру. Кроме того, Стивен установил контакты с физиками, изучающими элементарные частицы, что означало распространение его интересов далеко за пределы горизонта событий, в самую глубь черной дыры. Он посещал лекции двух знаменитых физиков, Ричарда Фейнмана и Марри Гелл-Мана, за джентльменским поведением которых по отношению друг к другу скрывалась кровная вражда. Стивен присутствовал в тот момент, когда Фейнман объявился на первой из курса лекций Гелл-Мана. Заметив, что Фейнман вошел в аудиторию, Гелл-Ман сообщил, что посвятит этот цикл лекций обзору современного состояния физики элементарных частиц, и стал монотонно читать по бумажке. Через десять минут Фейнман поднялся и вышел из аудитории. Стивен весьма позабавился, когда Гелл-Ман издал глубокий вздох облегчения и заявил: «Ой, как замечательно, а теперь мы можем заняться делом!» – и начал рассказ о собственных последних исследованиях, представляющих собой передовой рубеж современной физики частиц.
Зиму можно было бы и не заметить, хотя порой шел сильный дождь, иногда по два-три дня подряд. Потом в чистейшем небе опять сияло солнце, а облака постепенно испарялись с горных вершин, являя взору великолепие сверкающих снежной белизной пиков. Дождь принес весну в каньоны, которые раньше были коричневыми, а теперь стали буйно зеленеть. По обочинам дороги на прибрежных утесах появились звездочки полевых цветов: оранжевые маки, голубые люпины, подсолнухи и маргаритки. Дождь не сделал наш образ жизни менее активным. В день рождения Джорджа Вашингтона в феврале мы выбрались из дома и вернулись через несколько часов, проехав 560 километров. Это был мой личный рекорд – я никогда не одолевала такую дистанцию за один день. Мы пробрались через вихревые ледяные туманы горы Паломар, чтобы увидеть самый большой в мире телескоп, а потом пересекли сушь пустыни Анза-Боррего, где зацветали миллионы бутонов. В марте, когда к нам в гости приехала мать Стивена и его тетя Жанет, мы снова втиснулись в машину и отправились в Национальный парк Джошуа-Три, высокогорное пустынное плато на высоте 1000 метров над уровнем моря, где коротколистная юкка красуется в похожих на лилии цветах. На меньшей высоте мы обнаружили заросли кактусов, которые называют «прыгающая чолья». Одна из этих чертовок прыгнула на меня и вонзила шипы в мою ногу – как это нелюбезно с ее стороны в день моего рождения, подумала я, – в особенности после того, как дети уже посидели на моем праздничном торте, который лежал на заднем сиденье автомобиля. Тетя Жанет оказала мне врачебную помощь, но торту уже ничто не могло помочь.
В апреле на заседании Папской академии наук в полном составе Стивену присудили Золотую медаль папы римского Пия XI за научные достижения. Как оказалось, концепция Большого взрыва в начале всего сущего нравится Ватикану. Галилей в кои-то веки обрел заступника: в своем обращении к почтенному собранию Стивен подал прошение о реабилитации памяти Галилея – через триста тридцать три года после его смерти.
Во время отъезда Стивена в Европу дети, Энни Дике и я отправились на кораблике на остров Каталина по очень неспокойному морю. В те дни остров был настоящей жемчужиной, не обремененной цивилизацией и дорожным движением. Больше всего нас впечатлило то, что дно нашей лодки было прозрачным. Вид спокойного мерцания подводных глубин, где водоросли вырастали длиной до шести метров, а рыбы, не замечая нашего присутствия, сновали между ними с молниеносной грацией, заворожил нас. Меня поразило то, что мы можем жить бок о бок с такой загадочной красотой буквально у наших ног, не обращая на нее никакого внимания. Посетив Каталину еще раз в 1996 году, я увидела остров, утративший свою девственную красоту – как над водой, так и под ней. Эта перемена была для меня символом изменений, произошедших с нами за этот период.
Поскольку год в Калифорнии подходил к концу, я могла подвести итог: хотя мы получили массу полезного опыта и положительных впечатлений, именно в этот период определился растущий разлом между нашим безоблачным образом в глазах общественности и сгущающимися тучами на личном фронте. Кроме того, я пережила жесткое столкновение с собственными ограничениями. Возможно, Люси и была отсталой пловчихой в свои три года; но я, определенно, оказалась отсталой матерью.
Все это время я непреклонно шла к цели – посвятив себя Стивену, дать ему шанс раскрыть свой гений. Но в этом процессе я ощутимо утрачивала собственную индивидуальность.
В Америке, где зарождалось движение за равноправие женщин и мужчин, считалось, что если женщина не работает к тому времени, когда ребенку исполнилось два года, то она жалкая неудачница с огромной брешью в области «самореализации». Поэтому я с головой окунулась в омут суматошной активности. Бесконечный поток посетителей, каждый день новые лица, книги из библиотеки и, конечно же, дети – все это более-менее отвлекало меня от влияния жизни на краю Калтеха, водоворота, обесценивающего любого, кто не является научным гением международного масштаба. Калтех являлся храмом, куда посвященные приходили возложить дары на алтарь науки, в частности физики; все остальные были не в счет. Клуб для жен доблестно сражался за своих членов, развлекая их поездками в Музей Гетти, на концерты и в театры; но жены были несчастны, обесценены и деморализованы одержимостью мужей наукой.
Водовороту Калтеха не удалось поглотить меня, но я неизбежно возвращалась к вопросу о том, что же со мной происходит. Однажды в выходные в Санта-Барбаре, в то время как Стивен увлеченно беседовал с коллегой Джимом Хартлом, а дети играли, я сидела на пляже, подоткнув одеяло, чтобы укрыться от ледяного ветра, и смотрела на море. Я пропускала песок сквозь пальцы и спрашивала себя о том, куда катится моя жизнь. Что я могла бы предъявить в свои тридцать лет? У меня были дети – мое «хорошее», по определению Тельмы Тэтчер – и Стивен. Безмерно гордясь его исключительными достижениями, я тем не менее не чувствовала, что это и мой успех, хотя все, что происходило с ним, имело для меня центральное значение: награда, связанная с почестями и славой, или один из тех опасных для жизни приступов удушья, которые заставали его врасплох. Я любила его за его мужество, острый ум, чувство смешного и абсурдного, ту нотку порочности в его харизме, которая позволяла ему – и до сих пор позволяет – заставлять большинство людей, включая меня, плясать под свою дудку. Все это время я непреклонно шла к цели – посвятив себя Стивену, дать ему шанс раскрыть свой гений. Но в этом процессе я ощутимо утрачивала собственную индивидуальность. Я больше не могла считать себя испановедом и даже лингвистом и чувствовала, что не пользуюсь авторитетом ни в Калифорнии, ни в Кембридже. Возможно, все мои попытки завязать как можно больше социальных связей и посетить как можно больше мест можно было переформулировать, по Фрейду, одной фразой:
«Пожалуйста, заметьте и меня!»
В Калифорнии мы впервые повстречали семью, чьи обстоятельства были схожи с нашими. Дэвид, Джойс и Джон Айрленды жили в Аркадии, всего в нескольких километрах от Пасадены. Как и Стивен, Дэвид был по образованию ученым. Он изучал и преподавал математику. Прикованный к инвалидному креслу, он также страдал тяжелой формой инвалидности из-за неврологического заболевания и практически не мог себя обслуживать. Джойс, оптимистка от природы, вела организованную энергичную жизнь и вышла замуж за Дэвида, зная о его болезни и понимая ее последствия. Стивен ужасно нервничал перед встречей с Айрлендами, а я сочувствовала его беспокойству, желая защитить его, – но при встрече, явно пораженный состоянием Дэвида, он все же натянул беззаботную улыбку и вместе со мной удержал фасад нормальности. Я гадала о том, что могли о нас подумать наши собеседники. Может быть, они и восхищались нашей целеустремленностью, но фасад их обмануть не мог – слишком хорошо им была известна подноготная, состоящая из ежедневных побед и поражений.
Во многих отношениях битва, которую они вели с болезнью, напоминала нашу – но между нами была фундаментальная разница. Она заключалась в том, что болезнь Дэвида была открыта для обсуждения – как между ними, так и для окружающего мира. Они не скрывали трудности и боль за мужественной улыбкой. Дэвид выразил этот дух честности в книге, которую написал о себе для собственного сына – на случай, если бы Дэвид умер до рождения Джона или до того, как сын достаточно подрастет, чтобы помнить его. «Письма к еще не рожденному ребенку» – это честный автопортрет и трогательное описание тех битв, через которые прошли Дэвид и Джойс. Она также рассказывает о личностном росте – о том, как Дэвид борется с желанием скрыть свое истинное лицо за социально приемлемым веселым обличьем. В конце концов Дэвид стал психотерапевтом и обнаружил возможность почерпнуть веру в любви к Богу, индивидуальной, безусловной любви, вне рамок времени и пространства; таким образом, он мог смотреть в будущее без страха и горечи. Книга Дэвида научила меня тому, что мои слезы обиды и даже вспышки гнева, который я испытывала из-за небрежности и недостатка внимания, происходившие у меня в те моменты, когда я была измотана до предела, имели право на жизнь. По словам Дэвида, они «выпускают наружу яд, который ослабляет или убивает нас». Напротив, как считает Дэвид, непроницаемый самоконтроль, сдерживание сильных эмоций и подавление эмоций другого нездорово и опасно. Меня поразила горькая ирония ситуации: эти знания исходили от человека, который был еще более немощен в своей болезни, чем Стивен, но с помощью собственного страдания научился протягивать руку помощи другим людям.
Еще одним человеком, протягивавшим руку помощи, была Рут Хьюз, на добровольной основе организовавшая общий пул детских игрушек и велосипедов для посетителей Калтеха. Рут была нацистской беженкой и, отличаясь выдающейся чувствительностью, всегда заботилась обо мне и детях. Она огорошила меня при первой встрече, сказав, что уже видела Стивена в Афинуме, студенческом клубе Калтеха, и в то время, когда все хвалили его за мужество и блестящие работы – в стране, где успех превозносят, а неудачников списывают со счетов, – она подумала, что рядом с ним есть не менее мужественный человек, а иначе Стивен не оказался бы на этом месте. Никогда в жизни мне такого не говорили, и я была абсолютно обезоружена. Позже, когда Стивен получил Папскую медаль, Рут подарила мне жемчужную брошь, сказав, что мне тоже полагается награда.
