В огороженном церковном саду Роберт и Иниго могли играть в безопасности, выпуская наружу свои неистощимые запасы энергии. С раннего детства было очевидно, что Роберт наделен недюжинной силой, по крайней мере в два раза превышающей нормальную активность мальчика его возраста. Опровергнув все мои представления о режиме сна и бодрствования новорожденного младенца, в восемь недель он обнаружил, что его ноги и ступни предназначены для того, чтобы на них стоять. С тех пор он ни за что не соглашался сидеть, настаивая на том, что на моих коленях ему необходимо располагаться стоя. Еще в Сиэтле, когда нас пригласили на бесплатную фотосессию за счет службы доставки подгузников, Роберт ни за что не хотел ни пускать пузыри, лежа на коврике, ни умильно улыбаться среди складок красиво задрапированного одеяла; в конце концов, доведенный до апоплексии фотограф скрепя сердце согласился оставить в кадре мои руки для поддержки двухмесячного младенца, твердо стоящего на двух маленьких ножках.

В возрасте семи месяцев этот изобретательный ребенок научился разбирать свою кроватку, поэтому все болты, крепления и шарниры пришлось стянуть бечевкой, чтобы он из нее не вываливался. Тем не менее, стоило нам со Стивеном тихонько прикрыть за собой дверь в детскую, чтобы спуститься вниз, зевая и уповая на то, что многократное чтение книжки «Паровозик Томас» наконец-то убаюкало нашего неугомонного слушателя, мы тут же слышали за собой топот крошечных ножек обитателя детской, остававшегося с нами за ужином и прослушиванием концерта по радио. Так как кроватка уже не разбиралась, Роберт научился переваливаться через бортик и оказываться на полу. Около одиннадцати часов вечера все мы без сил падали в одну кровать.

Еще до того, как ему стали удаваться такие трюки, Роберт частенько заставлял нас поволноваться из-за своей неусидчивости. Весной 1968 года мои родители снова пригласили нас в Корнуолл, на сей раз – вместе с моим братом Крисом. К счастью, Роберт без сопротивления сидел в машине, пристегнутый к своему креслу, независимо от длительности поездки. Однако под вечер, когда взрослые устроились в уютных креслах гостиной арендованного домика, Роберт, в десять месяцев уже проворно прогуливающийся вокруг предметов мебели, отправился исследовать первый этаж. Внезапный пронзительный визг за моей спиной заставил нас подскочить и броситься на помощь. Чтобы удержать равновесие, Роберт схватился своей маленькой правой рукой за электрический радиатор, включенный на полную мощность, отчего на его ладони тут же вздулся пузырь. Благодаря медицинской сноровке моего брата, Роберта успокоили половиной таблетки аспирина (это было единственное болеутоляющее в доме), аккуратно обработали руку и обернули ее чистым платком, и все мы смогли выспаться, несмотря на шок. Весь следующий день Роберт, Крис и я провели в поисках доктора, потому что за ночь рука ребенка превратилась в один огромный пузырь. Доктор оценил качество первой помощи, оказанной простым студентом-стоматологом, дополнительно назначил детский анестетик и более серьезную перевязку и уполномочил Криса и дальше заботиться о своем маленьком пациенте.

Летом того же года (в год первого дня рождения Роберта) Хау Ги и Пек Анг с дочерями покинули дом номер одиннадцать и вернулись домой, в Сингапур. В духе Литл-Сент-Мэри Тэтчеры устроили по этому поводу неформальное торжество, на которое были приглашены мы, Иниго и его родители, а также с десяток других гостей. Иниго и Роберт к этому времени были с Тэтчерами на короткой ноге. Они обожали Тельму, а она отвечала на их чувство с рвением любящей бабушки. Каждое утро они бежали к ее дому, заглядывали в щель почтового ящика и звали: «Тэч! Тэч!» – надеясь, что она пригласит их поиграть с ее коллекцией – блестящими камешками на столике для пасьянсов. Они часто заходили на чай, во время которого сидели за ее элегантным столом в креслах стиля «английский ампир». Тельма смущенно прикрывала узорчатые сиденья в желтую полоску полиэтиленовыми чехлами. На празднике никто не обращал внимания на двух маленьких гостей, занятых собственными делами, до тех пор, пока Тельма не предложила прощальный тост в честь Ангов – Хау Ги, Пек, Сюзан и миниатюрной Минг – и за их счастливое будущее. Когда мы повернулись к столикам с шампанским, то обнаружили, что кто-то осушил все бокалы. Наверху раздавался шум воды, вытекающей из открытых кранов, плеск, бульканье и заливистый смех. Два годовалых карапуза под хмельком устроили собственную весьма занимательную вечеринку, скрывшись от посторонних глаз в ванной Тельмы.

Этим же летом мы со Стивеном первый раз повезли Роберта на пляж – на северное побережье Норфолка, где меня ожидала непредвиденная дилемма: необходимо было находиться в двух местах одновременно. Скорость передвижения Стивена снижалась, а Роберта – возрастала. Стивену было очень трудно идти по мягкому податливому песку, как и мне: я поддерживала его одной рукой и несла сумки, ведерко, лопатку, полотенца и складной стул в другой. Тем временем Роберт убегал далеко вперед в направлении открытого моря. К счастью, на том побережье был обширный шельф, а на дневное время приходился отлив; благодаря этому отпуск прошел без недоразумений.

В утро перед отъездом я поднялась наверх, чтобы собрать чемоданы, оставив Стивена и Роберта в гостиной. В доме была комната на солнечной стороне с неогороженным вторым уровнем, на который вела шаткая лесенка. По понятной причине мы держали дверь в эту комнату плотно закрытой. Спустившись вниз через полчаса, я обнаружила, что Стивен сидит в гостиной один. «Где Роберт?» – спросила я в ужасе. Стивен махнул рукой в направлении солнечной комнаты. «Он открыл ту дверь, – сказал он. – Зашел внутрь и закрыл ее за собой. Я ничего не мог сделать, а ты не слышала, когда я звал тебя».

Я испуганно взглянула на дверь и в мгновение ока ворвалась в комнату. Роберта не было видно. Я посмотрела на верхний ярус. Там, к моему изумлению, в позе Будды сидел мой сынок в своей синей футболке и пестрых штанишках, ничуть не боясь высоты. Я взобралась по лестнице и схватила его, прежде чем он успел что-либо сообразить.

В тот раз Роберту не удалось утопиться в море лишь благодаря тому, что его ножки были слишком коротки и я догоняла его прежде, чем он достигал воды. Усадив его отца на раскладной стул, установленный на твердом песке между дюнами и берегом, я каждый раз совершала спринтерский рывок по пляжу на такой скорости, что с легкостью могла бы завоевать олимпийскую медаль. В течение следующих двух-трех лет Роберт регулярно делал попытки броситься головой вперед в любой встречающийся на его пути водоем, будь то бассейн, пруд или море, стоило мне на секундочку отвлечься. Когда мы снова приехали в Норфолк, на этот раз с Эллисами и их дочкой, темноволосой голубоглазой Мэгги, Сью молниеносно бросилась спасать Роберта, побежавшего к морю и на наших глазах скрывшегося под водой. В деревенском коттедже у Клегхорнов – родителей Билла, школьного друга Стивена, – Роберт издалека заприметил пруд и при первой же возможности кинулся к нему, не разбирая дороги; когда его оттуда выловили, он был весь покрыт илом, грязью и лягушками. Летом 1969 года мы провели месяц на летних курсах Уорикского университета, посвященных, как нельзя кстати, теории катастроф, Роберт превзошел сам себя, прыгая в глубокую часть бассейна каждый раз, когда ему представлялась такая возможность. К счастью, все эти случаи происходили во время лекций, когда Стивен не опирался на мою руку, и поэтому мое внимание полностью принадлежало Роберту.

Летний курс по времени совпал со знаменитым «гигантским скачком для человечества» – первым выходом человека на поверхность Луны, за которым мы наблюдали в прямом эфире по телевизору в студенческом зале отдыха. Гигантские скачки, маленькие шажки, предотвращенные в последний момент катастрофы – казалось, эти громкие слова лишь обобщают наш повседневный опыт. Гигантские скачки были необходимы для того, чтобы успевать за гиперактивным Робертом, в то время как шаги Стивена становились все меньше, медленнее и неувереннее. Каждое утро я возила Стивена из студенческого общежития, в котором у нас была комната, в лекционный зал на другом конце нового кампуса. Стивену требовалось около пяти минут для того, чтобы дойти от парковки до зала; дорога пролегала по внутренним дворикам и затем через лабиринт переходов. Двухлетний Роберт пулей выскакивал из машины сразу после остановки и выстреливал в сторону зала. Меня утешало только его безошибочное умение ориентироваться, благодаря которому он всегда добирался в целости и сохранности до зала заседаний и неизменно усаживался в первый ряд. Среди других делегатов дежурной шуткой стало то, что появление Роберта возвещает о пятиминутной готовности к приходу Стивена. Тогда докладчик начинал пересматривать свои записи, откладывая наиболее важные их моменты до появления Стивена.

Дома нам приходилось строить баррикады, чтобы помешать Роберту сбежать и броситься в реку. Во время дневных прогулок мне приходилось находить нам такое занятие, чтобы он потратил все свои силы, а у меня они остались – хотя бы на то, чтобы донести его до дома, так как он отказывался уходить с прогулки, пока не начинал валиться с ног от усталости. Коляску я не брала: она создавала препятствие в начале прогулки, когда от скорости моей реакции зависело все. «Надень ему поводья!» – уговаривали родители, обеспокоенные моим загнанным видом. «Вы не понимаете, если ему надеть поводья, он не пойдет», – настаивала я, но они мне не верили. «Чепуха», – сказали они, считая, что это просто одна из моих безумных идей о свободе личности. «Ну хорошо, попробуйте сами», – согласилась я устало, протягивая ими же подаренные светло-голубые кожаные поводья. Они забрали своего ангелоподобного светловолосого голубоглазого внука и отнесли на широкую тропинку вдоль берега реки, подальше от дороги. Прогулка была недолгой: они вернулись за коляской. «Ты была права, – сказала мама. – Когда мы надели на него поводья, он сел на землю и отказался вставать. Когда папа потянул за поводья, он только скрестил ноги. А когда папа попробовал его поднять, то он просто повис в воздухе!»

Ни за долгие годы моего образования, ни в книгах по средневековой литературе я ни разу не встретила ни грамма информации на тему воспитания детей. Видимо, на протяжении всей человеческой истории к детям относились как к чему-то само собой разумеющемуся, и никому не приходило в голову учить родителей о них заботиться. Если в случае Роберта мы имели дело с так называемым эгоистичным геном, то это был ген, направленный на уничтожение самой особи. Начиная с шести часов утра и до одиннадцати часов вечера Роберт был само очарование – улыбчивый, веселый, ласковый мальчик, – но его безграничная энергия выматывала меня полностью. Я до дыр залистала мое единственное руководство – «Ребенок и уход за ним» доктора Спока в поисках совета и поддержки. К счастью, доктор Спок считал, что проблема действительно существует, но единственное предложенное им решение – натягивать сетку над кроватью – мне не подходило, так как я боялась, что Роберт ею удушится. Когда я обратилась к собственному врачу, доктору Уилсону, он сочувственно порекомендовал рюмку хереса – для меня – «вечером, часов в шесть, когда Роберт уже спит», и назначил тонизирующее средство.

Ранним сентябрьским утром 1969 года я проснулась не от звука или света, но от запаха – сладкого липкого запаха, который подсознательно показался мне настораживающим. Я открыла глаза и увидела Роберта, стоящего у моей кровати с широкой улыбкой на лице, в пижаме, измазанной вязкой розоватой жидкостью. Я выскочила из кровати и, спотыкаясь, сбежала вниз по лестнице. Рядом с холодильником стоял стул, пол усеивали пустые бутылочки из-под лекарств. В одной из бутылочек был сладкий антигистаминный сироп с эффектом снотворного, который доктор прописал Роберту при недавней простуде и отите. В другой находилось мое тонизирующее средство. Двухлетний Роберт затолкал на кухню стул, забрался на него и дотянулся до полки в холодильнике, где мы хранили лекарства, за неимением отдельного комода для них. Он выпил их все.

Оставив Стивена самостоятельно заботиться о себе, я спешно оделась, посадила Роберта в коляску и побежала к врачу. Кабинет находился в сотне метров от дома; он только что открылся, нас приняли вне очереди. Поскольку у Роберта уже появились признаки сонливости, доктор Уилсон срочно отправил нас на такси в больницу, находившуюся в полумиле от кабинета. Там-то и начался настоящий кошмар, как только стала очевидной серьезность ситуации. Роберта с дергающимися во все стороны руками и ногами забрали в процедурную, где ему промыли желудок. Поначалу медсестры были неразговорчивы: они лишь спросили меня, какие лекарства он принял. Затем, когда испробовали все методы интервенции, помогающие избавить организм ребенка от ядовитого коктейля, одна из них повернулась ко мне и сказала: «Он в крайне тяжелом состоянии, вы же понимаете – мы ничего больше не можем сделать, остается только сидеть и ждать».

До этого случая только однажды нам пришлось серьезно обеспокоиться здоровьем Роберта. Предыдущей зимой в новогодние каникулы мы ездили с Эллисами на Майорку. Сразу по прибытии Роберт подхватил вирусное расстройство желудка, из-за которого мы провели весь отпуск в номере отеля. Его организм отказывался переваривать даже воду, и он таял у нас на глазах, становясь похожим на нигерийских детей – жертв войны в Биафре. Местный доктор не знал, что предпринять – забрать его в больницу или же отправить домой раньше времени. Как только самолет приземлился в Гатвике, Роберт чудесным образом выздоровел. К тому времени, как мы доехали до дома моих родителей в Сент-Олбансе, он уже оказался в состоянии играть в свою любимую игру – высыпать содержимое из всех банок на кухне и катать их по полу. Тот эпизод был душераздирающим, но случившееся на этот раз во много раз хуже: трудно представить что-то более страшное, чем перспектива стать свидетелем смерти собственного ребенка.

Роберта привязали к кроватке в боксе детской палаты и указали мне на стул в углу. Он дергался всем телом, и узы были нужны, чтобы предохранить его от травмы. Я машинально села на стул, находясь в состоянии шока, не способная ни говорить, ни думать, ни плакать. Из моего тела вытекала жизнь по мере того, как наш прекрасный любимый ребенок, самое дорогое, что у нас было, погружался в глубокую кому. Этот ребенок поражал всех своей красотой, добрым нравом и жизнерадостностью. Он был живым воплощением всего доброго и светлого в этом мире и в наших отношениях. Я, как и Стивен, любила его больше всего на свете. Это было дитя нашей любви; я родила его, и мы вместе ревностно заботились о нем. Теперь же мы могли его потерять из-за трагического стечения обстоятельств – из-за моей усталости, его неуемной энергии и недостаточности предпринятых нами мер обеспечения его безопасности. Если он умрет, то и я тоже умру. Мой мозг был способен сформулировать лишь одну мысль, состоящую из полудюжины слов. Они снова и снова повторялись в моей голове как заезженная пластинка: «Пожалуйста, Боже, не дай ему умереть. Пожалуйста, Боже, не дай ему умереть. Пожалуйста, Боже…»

Время от времени медсестра подходила проверить дыхание и пульс Роберта. Закусывая губу, она на цыпочках уходила. Я в своем углу с невидящим взглядом бормотала все ту же фразу. Несколько часов спустя вошла старшая медицинская сестра. Она проделала все те же процедуры, но не удалилась на цыпочках, а сообщила, что Роберт находится в относительно стабильном состоянии, хотя оно все еще является критическим. Ему не стало лучше – просто перестало становиться хуже. Я немного пришла в себя, услышав эти слова, и с ужасом вспомнила, что оставила Стивена одного дома, практически неспособного о себе позаботиться. Где я была нужнее – в больнице, у кровати моего младенца в коме, или же дома, где мой муж-инвалид мог упасть, получить травму или задохнуться? Наверное, я пробормотала что-то осмысленное сестре, так как она отправила меня узнать, как там Стивен. Я побежала домой под серым моросящим дождем.

К счастью, утром Джордж помог Стивену подняться и отвел его на работу. Я нашла их за обедом в Университетском центре: Стивен отчаянно ждал новостей, но не знал, где нас искать. Я немного посидела с ним рядом. Никакими словами мы не могли бы утешить друг друга, потому что в нашей ситуации не могло быть никакого утешения, кроме того, что мы вместе переживали это чувство всепоглощающего мрачного опустошения, окруженного бескрайней серой пеленой. Я смотрела, как Стивен обедает. Я не могла выпить и стакана воды. Я не хотела. Не было смысла жить дальше. Как я могла бы жить с таким горем? Мы стояли на пороге темной бездны, где приходит конец всякой надежде.

С трудом заставив себя вернуться в больницу, я оставила Стивена на попечение Джорджа. Я вошла в детское отделение, дрожа от страха перед тем, что могла узнать. Стояла тишина. Я на цыпочках шагнула в комнату Роберта – он лежал в кроватке, все еще живой. За мной вошла молодая медсестра.

Роберт спал – тихо лежал на спине, прекрасный, как херувим Беллини. К моему удивлению, лицо сестры озарилось улыбкой, когда она указала на спящего ребенка. «Смотрите – он дышит нормально. Он поспит и выйдет из комы – худшее позади», – сказала она. Лишь слезы, не слова могли выразить мои чувства – слезы благодарности и облегчения. «Когда он проснется, можете забрать его домой», – сказала сестра будничным тоном, как если бы происшествие было лишь одной из многочисленных проблем, которые ей пришлось сегодня решать. Я позвонила Стивену и сообщила ему радостную новость, а в полтретьего Роберт начал просыпаться. «Теперь можете забрать его домой», – сказали мне. Выписка заняла десять минут, после чего мы вышли из больницы, в мир, к которому вернулись его прежние краски. Возвратившись домой, мы позвали в гости соседей, чтобы вместе отпраздновать выздоровление. Все они пришли к нам, и мы молча, как будто в трансе, наблюдали за тем, как Роберт и Иниго играют машинками на полу, совершенно спокойные и не затронутые утренними драматическими событиями.

В тот день Роберт выжил, но что-то внутри меня умерло. Часть неумеренного юношеского оптимизма, заряжавшего меня энтузиазмом, была теперь навсегда погребена под грузом тревоги, той самой заботы, клубок которой распускает сон; той заботы, что, поразив сознание, уже никогда не проходит. Я оказалась так близко к самой ужасной из катастроф для матери – к потере ребенка, что стала относиться к Роберту и другим своим детям с невротической гиперопекой, раздражая их чрезмерной заботой об их безопасности.

К счастью, это происшествие никак не отразилось на Роберте. Его запасы энергии ничуть не оскудели, что подтвердилось во время нашей поездки в Швейцарию следующей весной. Стивен целыми днями погружался в тайны прошлого Вселенной в конференц-центре «Гватт» на берегу озера Тун, а мы с Робертом гуляли. Именно тогда Роберт открыл для себя горы: здесь можно было в полную силу проявлять страсть к лазанию. Чуть позже мы с Эллисами провели несколько дней в семейном отеле деревни Хохфлух на горном перевале над равниной Ааре, где я раньше отдыхала вместе с родителями. Здесь Роберт был в своей стихии. Он постоянно настаивал на том, чтобы мы забирались по горным тропкам до линии снега; будучи снова беременной, я неловко ковыляла вслед за ним.