Роберт Джордж родился весом шесть фунтов пять унций в десять часов вечера в воскресенье 28 мая 1967 года, в тот самый момент, когда одинокий яхтсмен Фрэнсис Чичестер зашел в гавань Плимута, встречаемый ликующей толпой, из своего кругосветного путешествия. Рождение Роберта было встречено семейным ликованием такого масштаба, что, когда Стивен на следующее утро отправился поделиться хорошей новостью с Пек и Хау Ги Анг, нашими соседями из Сингапура, проживающими в нашем бывшем доме под номером одиннадцать, его настолько переполняли эмоциии, что Пек заволновалась, не умерла ли я при родах.

Роберт в своем стремлении появиться на свет опередил положенный срок на две недели и застал меня врасплох. В марте сестра Стивена Мэри, его двоюродный брат Джулиан и я вместе с тысячами других выпускников получили дипломы о высшем образовании на грандиозной церемонии Лондонского университета в Альберт-холле. Празднество было омрачено лишь отсутствием почетного ректора университета, которым являлась королева-мать, по причине ее болезни. После церемонии наши родители устроили для нас памятный праздник в чудесном месте – Королевском обществе тропической медицины, в которое нас пустили благодаря стараниям моего свекра.

Еще до наступления этого знаменательного события доктор Дороти Нидхэм, благородная супруга главы колледжа Гонвиля и Каюса, взяла меня под свое крыло и ввела в ряды формирующегося академического общества – колледжа Люси Кавендиш, возглавляемого двумя учеными, доктором Анной Биддер и доктором Кейт Бертрам; их целью было обеспечение академических возможностей для женщин старше двадцати одного года в Кембридже. Благодаря колледжу Люси Кавендиш мне удалось получить статус магистра гуманитарных наук в университете, благодаря чему я смогла брать книги в университетской библиотеке. К концу весны исследование «Селестины», на которое меня вдохновил Стивен, было отдано в переплет; я не видела никаких причин для того, чтобы материнство помешало мне продолжать исследования. В последнюю пятницу мая я, как обычно, провела бóльшую часть дня в библиотеке, беззаботно собирая материал для диссертации. Я не подозревала, что нескоро снова окажусь в библиотеке.

В тот вечер, игнорируя странное тянущее ощущение внизу живота, я отправилась с беременной Сью Эллис на вечеринку для жен, которую устраивала Вильма Бэчелор, жена заведующего кафедрой. Утром в субботу, после беспокойной ночи, тянущие ощущения стали сильнее и участились. Я ринулась в город за покупками для Стивена, понимая, что скоро надолго выйду из строя. Волоча огромные сумки домой, я чувствовала себя, мягко говоря, неважно. Потом я отправилась к мяснику, чтобы закупить последние припасы. Взглянув на меня, мясник Крис обслужил меня вне очереди. «Джейн, – сказал он, – иди-ка ты поскорее домой!» Я с радостью последовала его совету.

Немногим позже началась гроза. Хау Ги, отец двух маленьких дочерей, отвез нас со Стивеном в платный роддом, о чем я вскоре пожалела: надо было остаться дома или попроситься в родильное отделение больницы, куда в те годы пускали только женщин из неблагополучных семей или рожениц с осложнениями. Стареющие акушерки были столь же суровы, как и классные дамы времен моей школьной юности. Я шла по коридору, Стивен опирался на мою руку; как вдруг я почувствовала наступление сильной схватки, словно осьминог своими щупальцами сжал мой живот. Прилежно следуя инструкциям, полученным на недавно вошедших в моду курсах перинатальной подготовки, я прислонилась к дверному косяку и сосредоточила внимание на заученной дыхательной гимнастике.

«Господи, что это с вами такое?» – недружелюбно спросила сестра на посту, сверля меня взглядом, не выражающим ни малейшей симпатии. Значительно моложе остального персонала, уж она должна была понимать, чем я занимаюсь. Затем в течение двадцати четырех часов ничего существенного не происходило; после этого ребенок наконец появился на свет, и помог мне в этом не персонал роддома, а Джон Оуэнс, веселый молодой доктор из отделения хирургии, к которому я была прикреплена. Все это время Стивен преданно меня поддерживал, в течение долгих часов сидя у моей постели и даже навестив меня вместе с матерью в шесть утра на следующий день, что было запрещено правилами: он пробрался через запасной вход.

Я лежала в постели, утомленная и разбитая, и проигрывала у себя в голове великолепные темы из Двойного концерта Брамса для скрипки и виолончели, выбранные мной в качестве мантры, позволяющей сконцентрироваться на музыке и отвлечься от боли. Музыка уносила меня на два месяца назад, в тот день, когда мои родители устроили для нас отпуск на Пасху. Они сняли домик на краю обрыва в деревушке Порт-Айзек на севере Корнуолла – очень далеко от Кембриджа. Наверное, они думали, что я еще не скоро смогу позволить себе дальние поездки (как оказалось, они ошибались). Мы провели там неделю, и именно тогда Стивен подарил мне на день рождения, в качестве уступки моим предпочтениям, пластинку с концертом Брамса.

С возрастающей уверенностью в себе у Стивена стала проявляться неистовая целеустремленность. Один раз мы выехали на прогулку из Порт-Айзека в Тинтагель, прославленное место действия легенды об Артуре. Замок возвышался на отдаленной скале северного побережья Корнуолла. К сожалению, его руины невозможно было рассмотреть из деревни; единственный путь туда, как сказала нам местная почтальонша, лежал через обрывистое горное ущелье, которое называлось «Долина Авалона». Стивен настоял на том, чтобы увидеть замок; мы с мамой не могли ему ни в чем отказать, зная о том, какой короткой может оказаться его жизнь. Взяв его под руки с двух сторон, мы вели, поднимали, несли его по несуществующей тропинке, спотыкаясь о камни, шатаясь под порывами морского ветра. Сапфировый клочок моря, видимый в конце ущелья, становился все меньше, и мы уже не были уверены, что выбрали правильный путь. Мы ковыляли минут сорок, моя мама теряла силы и беспокоилась обо мне на моем солидном сроке беременности; но Стивен не сдавался. К счастью, откуда ни возьмись возник «Лендровер», направляющийся по бездорожью назад в деревню. Мы окрикнули водителя. Он не хотел останавливаться, но все же притормозил, чтобы сказать нам, что до замка еще очень далеко – он находился за мысом. Затея была явно неосуществимая; мы стали умолять водителя отвезти нас обратно в деревню. Тот вел себя грубо и нетерпеливо, но в итоге согласился взять одного пассажира. Естественно, этим пассажиром должен был стать Стивен. С таким же упрямством он настаивал на поездке в летнюю школу в Беттельский мемориальный институт в Сиэтле, запланированную на июль. Ни на секунду не задумавшись, я согласилась с ним, не видя причин для того, чтобы мы втроем – Стивен, я и ребенок – не могли провести полтора месяца на побережье Тихого океана. Ведь дети только едят и спят.

Моя радость при виде ребенка была неописуемой. Через несколько минут после рождения его положили в сгиб моего локтя; немного синенький, он уже осматривал окружающий мир с пресыщенным безразличием, как бы говоря: «Это мы уже видели».

«Будущий профессор», – выдала предсказуемую реакцию моя свекровь; это был ее первый внук. Когда его принесли мне во второй раз, он уже оправился после родов и приобрел здоровый оттенок. Его глаза были глубочайшего, ярчайшего голубого цвета; лицом он походил на эльфа с розовыми щечками и заостренными ушками. Волос у него не было, только на макушке и кончиках ушей проклевывался белый пушок. Крохотные пальчики с миниатюрными ноготками крепко сжимали мой вытянутый палец.

Это прекрасное существо, чудесное воплощение совершенства, пришло в трагически несовершенный мир. Через неделю после его рождения началась Шестидневная война на Ближнем Востоке, повлекшая за собой ужасные последствия, которые сохранялись на протяжении его детства и юности. Мне, в моем постнатальном мировоззрении, было ясно одно: если бы миром правили матери новорожденных детей, а не ожесточенные старики, побуждающие неоперившихся юнцов к насилию, все войны прекратились бы за одну ночь.

Постепенно мы адаптировались к нашей новой реальности. Бабушки и дедушки помогали в течение первых недель, а потом мы должны были справляться самостоятельно и для этого разработать новый распорядок. Начиная с этого времени, наши экспедиции – будь то на кафедру или в город – происходили в составе трех человек, коляски и трости. К счастью, нам опять помог Джордж Эллис. Он стал не только приводить Стивена домой на обед, но и забирать из дома после обеда, а также провожать после работы. Однажды днем, когда ребенку было около месяца и жизнь очень постепенно стала возвращаться на круги своя, я посчитала, что пришло время вернуться к моим книгам и картотеке слов, используемых в средневековой любовной лирике Пиренейского полуострова. Ребенок был накормлен, переодет и помещен в коляску на заднем дворе под летним солнечным небом. Он выглядел довольным и сонным. Я ожидала, что он проспит как минимум час. Подавляя собственный зевок, я забралась на чердак к своим книгам и разложила их на столе. Не успела я это сделать, как снизу раздался пронзительный крик. Я побежала к Роберту, взяла его на руки, покормила и снова поменяла подгузник. Мне показалось, что он был не очень-то голоден. Я осторожно уложила его в колыбельку и направилась к лестнице; за моей спиной послышался тот же крик. Эта сцена повторилась несчетное количество раз; в конце концов я поняла, что кроха не голоден и не хочет спать: он хочет общаться. Так в возрасте одного месяца мой сын начал работать над диссертацией, помогая мне тем, что качался на моем колене и срыгивал, в то время как я пыталась писать. В один день все мои иллюзии о том, что можно сочетать материнство и интеллектуальные занятия, были полностью и бесповоротно разрушены. Я не учла и телесные факторы, связанные с последствиями беременности. Я полностью рассчитывала на то, что смогу встать и заняться обычными делами уже через неделю, не осознавая, что девятимесячное вынашивание ребенка и длительные роды скажутся на моей выносливости. Я и не представляла, что кормление ребенка отнимает столько сил и времени, а учитывая сиюминутный характер его потребностей и непредсказуемый график сна и бодрствования, неудивительно, что я и сама начинала задремывать, как только дитя погружалось в долгожданный сон.

С приближением июля меня стало подташнивать при мысли о поездке в Сиэтл, по мере того как приготовления осложнялись все новыми обстоятельствами. Чарли Мизнер, посетитель кафедры из Америки, ставший крестным Роберта при крещении в часовне Гонвиля и Каюса, которое состоялось в июне, пригласил Стивена навестить его в Мэрилендском университете после летней школы в Сиэтле для того, чтобы поговорить о сингулярностях. Он и его жена Сюзанна, рожденная в Дании, уверяли нас в том, что нам будет удобно в их просторном доме в пригороде Вашингтона, где они жили с четырьмя маленькими детьми. Я не могла позволить себе малодушие, но, честно говоря, не была уверена, что мы в целости и сохранности доберемся до Сиэтла, не говоря уже о дальнейших перемещениях. Усталость, которую я ощущала, пакуя чемоданы для себя, Стивена и нашего шестинедельного малыша, валила меня с ног. Я не ожидала ничего подобного от собственного тела, которое раньше было абсолютно надежным, а теперь подводило меня в такой ответственный момент.

Каким-то невероятным образом, при помощи группы поддержки в виде обеспокоенных родителей (в основном моей мамы), утром 17 июля 1967 года мы умудрились зарегистрироваться на рейс в лондонском аэропорту вовремя. Наше прощание было поспешным, потому что авиалиния незамедлительно предоставила инвалидное кресло для Стивена, обнаружившего, что он обязан в него усесться и быть препровожденным через таможенный и паспортный контроль в зал ожидания вылета. Отягощенная Робертом и горой поклажи, требуемой для перелета, я трусила сзади. В тот день (самый жаркий день в году) в третьем терминале сломалась система вентиляции, в результате чего горячий воздух засасывался внутрь здания, а оттока воздуха наружу вообще не было; из-за этого зал ожидания вылета превратился в настоящий ад. Заходя туда, мы услышали объявление о том, что наш рейс задерживается.

Пока мы ждали вылета в душном жарком зале, Роберт жадно заглотил все содержимое бутылочки с растворенным в воде сиропом шиповника, которой ему должно было хватить на всю дорогу до Сиэтла. За первым объявлением вскоре последовало второе, приглашающее пассажиров «Пан Америкэн» проследовать в бар, где им предоставляются бесплатные закуски. Я водрузила Роберта на колени Стивена и отправилась в очередь за сэндвичами. Вернувшись, я увидела нечто, повергшее меня в неописуемый ужас. Роберт был на своем месте – блаженно улыбаясь, лежал на коленях у отца, положив голову ему на грудь; рука Стивена обнимала ребенка. Лицо Стивена выражало нечеловеческую муку. По его новым брюкам стекала широкая желтая река. Он оказался в западне и беспомощно наблюдал, как желтый поток устремляется в его туфли. В первый и последний раз в жизни я вскрикнула – я уронила сэндвичи на пол и завопила.

Мой вопль, конечно, был довольно-таки иррациональной реакцией, но, как оказалось, наиболее адекватной в сложившихся обстоятельствах. Мои крики привлекли столь необходимую мне помощь с удивительной быстротой. Статная медсестра в зеленой униформе явилась, откуда ни возьмись, и взяла ситуацию под контроль. Одного проницательного взгляда на меня ей было достаточно, чтобы сделать заключение – совершенно справедливое – о моей неспособности справиться с ситуацией. Она властной рукой взялась за инвалидное кресло и провезла его обитателей, отца и сына, обратно через паспортный контроль и таможню в медпункт, не обращая никакого внимания на встающих на ее пути чиновников. В медпункте она вымыла ребенка, поручив мне Стивена. Приводя себя в порядок, мы услышали, что в громкоговоритель объявили об окончании посадки на наш рейс. Совершенно спокойно медсестра позвонила в центральное управление и сказала, что рейсу придется подождать нас. Таким образом, в возрасте семи недель Роберт получил право задерживать вылет международного рейса.

Стивену пришлось сидеть в этих брюках на протяжении всего девятичасового перелета. Он пролетел в них над Исландией, переливающейся на гладкой поверхности моря, как драгоценность в атласной коробочке; над плавучими льдами Северной Атлантики, над снежными шапками гор и сияющими ледниками Гренландии, над замерзшими водами Гудзонского залива, над бесплодными пустошами Северной Канады. Наконец на горизонте возник предвестник финала его мучений – гора Рейнир, возвещающая своим появлением о скорой посадке в аэропорту города Такома. Через пару дней я отнесла брюки в химчистку, но Стивен больше ни разу не надевал их.