Глава 30 Вовремя пришьешь… к пять премьера, и снова шоу…»

Темпл, как никто другой, была способна всем сердцем откликнуться на закулисную суету, сопровождавшую любую костюмную репетицию, начиная от последней любительской постановки, и кончая самым известным бродвейским хитом. Последний отборочный тур конкурса ничем не отличался от них.

И все же ей было трудно удержаться от горьких мыслей. К этому времени Молина сделала ошеломительный поворот на сто восемьдесят градусов и осуществила идею Электры насчет оживления Китти Кардозо. Темпл нисколько не возражала, чтобы очаровательная миниатюрная азиатка — сотрудница полиции, часто в качестве прикрытия изображавшая проституток, сыграла роль Китти Кардозо. Каждый профессионал должен заниматься своим делом, и брать на себя риск было прерогативой офицера Ли Чой. К тому же, у нее были требуемые по роли черные волосы. Депрессия одолела Темпл только к трем часам, когда она увидела, как офицер Чой идет мимо кулис: идеальная дублерша убитой стриптизерши. Эти туфельки с кошками были неотразимы.

К тому же, ей было тяжко видеть напоминание о живой Китти Кардозо, которую она знала только мельком, чьи боль и надежда слегка коснулись ее, как коснулись и Мэтта Девайна. Казалось жестокостью оживлять внешнюю оболочку погибшей, ее маску, под которой она работала и которую скоро собиралась сбросить навсегда. Почти также ужасно было наблюдать за Молл Филандерс, полностью включившейся в жизнь кулис, хлопочущей над стоявшим у сцены на особом лифте «вэмпайр» и общающейся со стриптизершами так, точно и вправду родилась в этой черной коже.

А Темпл, меж тем, была заперта в темной кладовке.

— Я понимаю, что вы считаете своей обязанностью присутствовать при отборочном туре конкурса, — сказала ей Молина. Темпл уже начинала тихо ненавидеть слова «я понимаю» из уст лейтенанта. — Но я не хочу, чтобы вас перепутали с Китти Кардозо. За исключением волос, вы очень похожи. У вас одинаковое телосложение. Так что не болтайтесь на виду. Сидите внизу, в гримерке, там вы будете в безопасности.

— Я когда-то считала, что подземные гаражи безопасны, — возразила Темпл.

— Неправильно думали, — отрезала Молина.

Сама лейтенантша переоделась в служителя сцены — синие джинсы и огромная футболка, ее темные волосы были зачесаны назад и собраны в миленький хвостик. Этот вид ни на секунду не мог бы одурачить Темпл. У Молины на лбу было написано: «коп», даже если бы она нарядилась в костюм клоуна. Они надеются, что убийца слепой, что ли?..

— Марш вниз! — приказала Молина, как будто Темпл была какой-то непослушной собачонкой, как раз когда все выступающие и техники собрались по местам, и здесь, наверху, должно было начаться настоящее веселье.

В гримерках царил хаос. Саванна Эшли устроила истерику по поводу пропавших сережек из дешевого стекла. С тех пор, как Иветта исчезла, кинозвезда сделалась еще более невыносимой и капризной.

В соседней гримерной стриптизерши толклись туда и сюда, далекие от стыдливости, нанося последние штрихи перед выступлением. Не менее дюжины голосов панически взывали о булавках, поскольку их костюмы внезапно разваливались на части, являя миру то, что было скрыто. Волосы, которые на репетициях были вполне послушны, ут отказывались завиваться и укладываться. Облака лака для волос висели в воздухе. Толстушка Зельда, костюмерша конкурса, носилась туда и сюда, позвякивая обручем, на который были нанизаны булавки, надетым на шею и лежащим, точно спасательный круг, на ее материнской груди. Она бегала от одной страждущей к другой, спасая их посредством булавок и ловких врачующих пальцев. Отчасти мать-настоятельница, отчасти хозяйка борделя, она собирала девочек на отборочный тур, точно заботливая мамаша, готовящая дочек к первому выходу в свет.

Вильма, швея и разносчица трусиков и косметики, тоже была здесь, одетая в ярко-розовую блузку навыпуск, точно беременная, и свои привычные черные слаксы. Она предлагала новые стринги взамен внезапно устаревших моделей тем стриптизершам, которым казалось, что их номера требуют чего-то поярче.

Темпл поразилась, какой популярностью вдруг стала пользоваться черная помада, которую продавала Вильма. Этот загробный цвет отлично сочетался с кошачьей маской Китти, да еще теперь все увидели его на Электре, которая нашла такую помаду наиболее подходящей для стиля хэви-металл и черной кожи. Сука с Базукой урвала последний тюбик, в то время как еще не менее шести страждущих толпились вокруг, умоляя дать им хотя бы попробовать.

Темпл поймала загнанный взгляд Вильмы и понимающе закатила глаза. Безумие, чистое безумие!

Первая партия выступающих внезапно покинула гримерку, точно стайка вспугнутых птиц. Кто первый?.. Успокойтесь, Бад и Лу, не вы, не вы!.. Остальные девушки последовали за ними, не в силах удержаться от соблазна посмотреть в щелку кулис на выступления соперниц, даже если это усиливало их волнения по поводу собственных номеров.

Зельда отправилась в комнату Саванны. Актриса не нужна была сегодня в жюри, но потребовала в точности рассчитать время для завтрашнего шестикратного переодевания. Каждый из ее костюмов сделал бы честь королеве бурлеска, и она намерена была их менять в течение финального шоу.

Темпл сидела в опустевшей общей гримерке, скрестив ноги в ярко-синих туфельках на бетонном полу. Млечный Путь рассыпанной сверкающей пудры пролегал на длинном подзеркальнике перед ней. В створках зеркал она могла видеть собственную спину в синей кофточке, заваленные косметикой подзеркальники и Вильму, сидящую на стуле у дверей с кольцом временно невостребованных крохотных трусиков на коленях.

Колонки, установленные в гримерке, передавали сюда переговоры в кулисах и приглушенную музыку из саунд-систем. Кто-то шикал, требуя тишины.

Темпл встала и подошла к Вильме:

— Похоже, мы сейчас никому не нужны. Пожилая женщина спокойно кивнула.

Темпл рассеянно перебрала трусики безвкусных расцветок, чей-то полет фантазии, воплощенный в эластичной ткани.

— Вы когда-нибудь продавали эти штучки обычным женщинам, желающим оживить свой интимный гардероб?

— О, господи, конечно нет. В наше время в магазинах хватает бюстгальтеров и бикини, чтобы удовлетворить их спрос. Правда, те модели для сцены не годятся — они непрочные. Вот поэтому мои девочки покупают у меня.

— Как вы начали этим заниматься?

Широкое лицо Вильмы затуманилось. Более обычной, домашней женщины трудно было себе представить. Ее распухшие от шитья пальцы осторожно перебирали блестящую гладкую ткань, призванную оттенять стройные бедра и плоские животы.

— Я шила для моих дочек, когда они занимались гимнастикой, — произнесла она тихим, задумчивым голосом, смягчившимся от воспоминаний. — Яркие, прочные костюмчики. Я научилась работать с эластичным материалом, а это нелегко. Здешним девочкам нужны такие же.

— Ваши девочки, наверное, теперь уже выросли? Вильма кивнула:

— Выросли, улетели… А я все шью.

— И у вас по-прежнему есть девочки, которым вы нужны.

Вильма снова кивнула.

Над ними из колонок продолжал доноситься отдаленный шум закулисной суеты. Там, наверху, офицер Чой в костюме Китти Кардозо мелькала в толпе, среди которой, возможно, скрывался убийца. Внезапно Темпл перестала сожалеть о том, что не имеет возможности участвовать в расставленной полицией ловушке. Она не коп и не частный сыщик. Она просто наблюдатель, как Вильма, случайное лицо на обочине этого экзотического стиля жизни, хотя Вильма больше вовлечена в пеструю карусель стрип-клубов. Она здесь своя. И эти девочки никогда не вырастут, чтобы перестать нуждаться в ее услугах. Имена и лица будут меняться, но потребности останутся все теми же.

— Почему они этим занимаются? — Темпл придвинула свой стул поближе к Вильме. Ножки стула заскрипели по бетону, точно протестуя против перемещения. Темпл уселась, заглушив противный скрежет.

— У вас есть дети? — спросила Вильма задумчиво. Этот вопрос не должен был застать Темпл врасплох, но он застал. Она давно его не слышала. Макс мог бы быть прекрасным отцом. С другой стороны, если посмотреть на это под иным углом, Макс мог бы быть отвратительным отцом — потому что сам в глубине души оставался ребенком.

— Нет, — ответила она. Вопрос не предполагал пространного ответа.

— Тогда вы никогда не видели вблизи удивительной невинности маленького ребенка. Никогда не видели, как… доверчивы дети. Какие они улыбчивые, абсолютно любящие, притягательные. Мои девочки — сплошные кудряшки, крохотные белые зубки, веселые глаза. Хохотушки. Они любили весь мир вокруг. Может, я когда-то была такой же хорошенькой, но я давно забыла об этом. Вы видите это в ребенке, и думаете, что же мы все забыли… И завидуете детям.

Темпл видела, как разглаживается лицо женщины от этих воспоминаний. Все морщинки, следы усталости как будто пропали. Прямые прядки плохо постриженных седых волос точно завились и вернули свой прежний цвет.

«Неужели это неизбежная часть материнства, — подумала Темпл, — скучать по своим детям и окончить дни в одиночестве?»

— Я ничего об этом не знаю, — призналась она. Ее материнский инстинкт не распространялся дальше заботы о здоровом режиме питания для Черныша Луи и беспокойстве по поводу его постоянных отлучек. — Но я видела фотографии, школьные снимки в газете… снимки одного несчастного ребенка, которого родители забили до смерти. И я поразилась, что малыш, живущий в таком кошмаре, так лучезарно, светло, так… доверчиво улыбался фотографу.

— Мир плевал на это доверие! — Вильма потрясла кольцом со стрингами, зажатым в кулаке. Темпл заметила, что руки у нее были крупными, с грубыми распухшими костяшками. Шитье, должно быть, сильно ухудшало состояние артритных суставов. Смятая кучка пестрых стрингов упала на подзеркальник. — Он коверкает всю эту чудесную невинность. Бедные девочки. Бедные. Они не понимают. Не видят себя со стороны. А эти, которые их увечат, они обвиняют во всем неотразимую притягательность невинности… Невинные, вот что такое все эти девочки, — Вильма обвела горьким взглядом гримерку, каждую деталь ее блестящей мишуры в безжалостном свете лампочек над зеркалами. — Даже если они отрицают это, даже если смеются и говорят, что им лучше знать… Исковерканная невинность.

— Это у них бравада, — сказала Темпл. Речь Вильмы была такой старомодной, страстной, как речь проповедника, пугающего адским огнем. — Ваши дочери… они тоже в этом бизнесе?

Вильма кивнула с отсутствующим видом. Ее выцветшие глаза смотрели куда-то в прошлое.

— Где-нибудь.

— Вы потеряли с ними связь?

— Потеряла, да. Я их потеряла.

— Простите… У вас был неудачный брак?

— Хуже не придумаешь. Я-то думала, он просто бьет меня и все. Я думала, что переживу, что должна терпеть. Я его боялась, была уверена, что сама виновата: делаю что-то и это его бесит… И оставалась с ним, сколько могла. Слишком долго.

— А ваши дети?

Ее глаза сделались совершенно мертвыми.

— Я узнала, что он… все время с ними развлекался. Все это время. Они тоже его страшно боялись.

— Сколько им было лет?

— Когда я, наконец, узнала? Шесть.

Воздух, который Темпл успела вдохнуть, застрял в ее груди от невыразимого ужаса, заключенного в этих словах, и с трудом вырвался между сжатыми зубами.

— И вы забрали детей и ушли?

Вильма почти незаметно качнула головой:

— У меня случился нервный срыв. Тогда ведь о таких вещах никто даже не слышал. Инцест случался только в Библии. Меня забрали в больницу.

— А дети?

— Остались с ним. Он был их отцом, а мать… мать была недееспособна, так сказали, — губы Вильмы исказила кривая усмешка, которая напомнила Темпл молчаливый вопль. — Я была слишком растеряна и… расстроена. Мне никто не поверил. А дети слишком напуганы, чтобы рассказать. Он уж постарался.

Она взглянула на Темпл, ее глаза постепенно прояснились. Ее тон сделался другим, более живым, как будто она внезапно вышла из транса.

— Смотрите-ка, детка, вас тоже бьют?

Большая, изуродованная артритом рука протянулась к щеке Темпл.

Темпл инстинктивно отшатнулась, хотя и понимала, что это выглядит грубо.

— Я в порядке. Это просто… дурацкий инцидент. Споткнулась.

Выражение сочувствия на лице Вильмы сменилось усталостью:

— Да. Конечно. Но у меня кое-что есть для вас. Совершенно замечательный тональный крем. Вы бы знали, сколько девочек возвращаются с выходных все в синяках. На лице, на руках, на ногах… Вот, попробуйте.

Темпл взяла маленький тюбик, аннотация на котором утверждала, что он скрывает ожоги и родимые пятна. Она никогда таким не пользовалась, поэтому очень острожно нанесла несколько крохотных мазков на синяк у глаза. Противный цвет в зеркале, проступавший сквозь ее собственную косметику, исчез.

— Вы такая хорошенькая, — сказала Вильма прежним монотонным голосом. — Вы не должны это терпеть. Вам не надо тут работать.

— Я не… меня не любовник избил, — сказала Темпл неловко. — Меня пытались ограбить. Но я не могу позволить дурацкой случайности лишить меня работы. Можно, я куплю у вас этот крем? — Она потянулась к сумке.

Рука Вильмы, горячая и жесткая, перехватила ее руку прежде, чем она успела достать кошелек.

— Ничего не надо платить. Я ни с кого не беру денег за этот крем.

— Спасибо…

— Такая девочка как вы, хорошенькая и воспитанная, не должна здесь находиться.

— Я и не буду… скоро.

Темпл высвободила руку и выпрямилась на стуле, прислушиваясь к отдаленным звукам сцены, доносящимся из колонок в мрачной пустой гримерке.

— Сколько вам лет? — вдруг спросила Вильма.

— Тридцать, — ответила Темпл. В желудке у нее стало холодно.

— Тридцать. Хороший возраст. Достаточно взрослая, чтобы кое-что понимать, и достаточно молодая, чтобы не начать разваливаться на части… Когда у вас день рождения?

— Я Близнецы, — ответила Темпл, стараясь потянуть время. Ее мысли кипели, как вода в чайнике. Этот вопрос про день рождения звучал абсолютно невинно… Но никто в наше время не интересуется ни чьими днями рождения. Кроме нее и убийцы. Нет!.. Этот интерес — просто проявление материнского инстинкта со стороны Вильмы. Темпл даже не подумала бы ни о чем таком, если бы не была настолько вымотанной и расстроенной, если бы не подвергалась стрессу и не видела смерть так близко, в таких неподходящих местах, на таких невинных лицах…

Вильма кивнула, достала иголку с ниткой и начала зашивать незаметную дырочку на стрингах, рассуждая о Близнецах:

— С конца мая по конец июня. Хорошее время года. Хорошее время, чтобы родиться, неплохое для того, чтобы выйти замуж… для рождения детей, да и для смерти тоже. Вы ведь июньская, да? Середина Близнецов?

— Июньская, — ответила Темпл неохотно.

— А какого числа?

— Зачем вам?

Лохматые брови Вильмы приподнялись от удивления:

— Как зачем? Я делаю тортики на дни рождения девочек. Ничего страшного, они быстро выгоняют все калории, пока танцуют. Вы, молодые, можете слона съесть, и все равно оставаться тоненькими, как спички. Особенно, с такой практикой. И с этой ужасной, громкой, вечно повторяющейся музыкой.

— Вы приносите торты на каждый день рождения? Вильма кивнула:

— Домашние. Последний был «Леди Балтимор». Никто больше не печет «Леди Балтимор». Но мне для моих девочек ничего не жалко.

— Я помню, видела тут полусъеденный торт в начале недели…

Вильма снова ласково кивнула, как бабушка над шитьем:

— Это и был как раз мой «Леди Балтимор». Они его уплетали за обе щеки, как маленькие свинюшки.

— И вы знаете… все их дни рождения?

— Конечно! Как бы я иначе могла делать для них тортики? Когда ваш, дорогая? Я испеку для вас «Красного дьявола», сто лет его не пекла. Скажите мне дату.

— Июнь, — продолжала тормозить Темпл. — И до него еще почти год. Вильма, что вы думаете по поводу убийств?

— Ужасно, — ответила та. — Ужасные вещи… То, что сделали с моими девочками, было ужасно.

У Темпл сложилось впечатление, что Вильма говорит не об убийствах, а о тех бедах, которые предшествовали им в прошлом девушек.

— Значит, вы знали Глинду, и Китти, и близнецов?

— Я знаю всех моих девочек, — подтвердила та.

— А вы знали, что Глинда и Китти жили с мужчинами, которые над ними издевались, а одну из близняшек насиловал собственный отец?

— Только одну? — лицо Вильмы вытянулось от шока. — Только одну из них? Не может быть. Наверное, только одна это признавала, а вторая отрицала. Отрицание — очень распространенная вещь в таких случаях, — произнесла она, как попугай, повторяющий слова, услышанные в кабинете психиатра.

Темпл подумала, что Вильма, должно быть, имеет большой опыт таких бесед.

— Действительно, — сказала она. — Но как жаль, что этих девочек больше нет с нами! Что они не смогут выступить на конкурсе. А ведь все они только недавно отпраздновали свои дни рождения.

— Я помню, да, делала для них тортики… Но разве недавно?

Темпл начала загибать пальцы:

— Дороти-Глинда родилась в марте. Китти — в апреле. А близнецы в июне, они и были Близнецы, как я. Странно, правда?

Вильма пожала плечами, завязала узелок, взяла маленькие хромированные портновские ножницы и отрезала остаток нитки:

— Все мы когда-то родились.

— Но разве не странно, что дни рождения жертв так точно совпадают с календарем: март, апрель, июнь. Только мая нет.

Вильма раздумывала пару секунд:

— Нет, есть.

— Как это есть? Вы думаете, что имеется еще одна жертва, про которую никто не знает?

Вильма поджала губы:

— Вы должны знать девочек. Нужно уметь слушать.

Джипси и Джун. Все знают, что это сценические имена. Все думают, что это в честь Джипси Роуз Ли и ее сестры Джун Хавок.

— А что, это не так?

— Так, только имя Джун — настоящее, данное при рождении. Понимаете? С него все началось.

В коридоре раздался смех пробегающих наверх стриптизерш, эхом прокатился к лестнице. Вильма встала и закрыла дверь. Темпл приоткрыла рот, ее пальцы невольно сжались от страха.

— Я ничего не поняла, — призналась она.

— Наверное, я не должна вам этого рассказывать, — Вильма снова уселась на свой стул, но отложила шитье в сторону. — Они не любили эту историю и старались ее забыть. Иногда близнецы странно реагируют на простые вещи… Джун и ее сестра родились с разницей в несколько минут.

Темпл кивнула:

— Первого июня 1967 года.

— Нет, — уточнила Вильма. — Я знаю от них самих: это Джун родилась первого июня 1967 года, в двенадцать часов тринадцать минут ночи.

— А… о, господи! Джипси родилась ночью тридцать первого мая и ее окрестили… Мэй?!

Вильма улыбнулась и кивнула:

— Они ненавидели все эти школьные шутки насчет мая и июня. Я думаю, они ненавидели даже те несколько минут, которые их разделяли. Эти девочки были прямо неразлучны. Было бы жестоко убить одну из них и оставить другую жить.

Ужасная догадка осенила Темпл:

— Точно так же было верхом жестокости насиловать только одну из близняшек! Джипси была права. Их отец сделал жертвой только ее, чтобы увеличить возможность манипулировать ими… И она сменила имя, потому что ненавидела его и человека, который подзывал ее этим именем к себе, чтобы в очередной раз изнасиловать. Лицо Вильмы приняло стыдливое выражение:

— Я бы об этом не узнала, если бы Джипси не устроила их отцу приглашение на конкурс. Хотелось бы знать, ему сообщили, что они… умерли? Или он узнает, когда приедет?

— Точнее, есть ли ему до этого дело.

— Думаю, нет. Если бы ему было дело до чего-то, кроме собственных поганых желаний, он бы не стал делать то, что делал. Не стал бы непоправимо калечить своих дочек. Человека можно сломать, но нельзя починить обратно. И никому нет дела до тех, кто сломаны. Я испекла близнецам торт первого июня. Мэй стремилась быть Джун. Наверное, она хотела иметь такие же невинные воспоминания, как у сестры. Теперь им больше не надо вспоминать никаких мерзостей.

— Значит, тридцать первого мая 1967 года была среда, — пробормотала Темпл, водя пальцем по сверкающей дорожке опалесцентной пудры, которую продавала Вильма, и которой пользовались Дороти, Китти, Джипси и Джун. Все они ушли, осталась только эта пыльца с крыльев мертвых бабочек. Сияющий тонкий порошок фей, как у Динь-Динь. Темпл видела это сияние где-то еще… На пуховке! Саванна Эшли пудрила этой пудрой Иветту. И покупала ее явно тоже у Вильмы. А Черныш Луи…

— Прекрасно! — восклицание Вильмы заставило ее подпрыгнуть. Вильма сжимала палец, на кончике пальца виднелась алая капля: она укололась своей швейной иголкой.

— У вас нет салфетки?

— Сейчас посмотрю, — Темпл, растерянная, с колотящимся сердцем, пыталась соображать, в то время, как то, что пришло ей на ум, не лезло ни в какие ворота. Она подняла свою сумку с пола, положила на подзеркальник и начала потрошить, выкладывая предмет за предметом, отыскивая нужное.

Ее бумажник с водительскими правами и той небольшой суммой наличных, которой она располагала, был самой первой вещью, которую она достала. Потом записная книжка, косметичка, потом…

Вильма держала ее бумажник в руках, откинув клапан. Темпл хотела выразить протест против такого бесцеремонного вторжения, и вспомнила про водительские права в прозрачном целлулоидном кармашке. Вильма улыбалась и кивала, рассматривая именно их.

Права. Темпл вздрогнула. На правах был указан ее адрес, телефон и… дата ее рождения.

Испуганная, она перестала рыться в сумке и уставилась на Вильму.

Опалесцентная пыльца на жертвах и на пуховке означала одно и то же: желание побаловать своих кошечек. О, Луи, это была не меховая игрушечная «мышка», которую ты приволок домой неизвестно зачем — это была улика! Убийца оставил след. Предательский палец Темпл нарисовал восклицательный знак на сверкающей дорожке пудры, которой были украшены четыре трупа и одна кошка.

Она знала, кто убийца. К сожалению, убийца теперь точно знал, кто она такая, и знал, что она знает.

Вильма отложила в сторону бумажник и начала снимать с кольца эластичные стринги. Она была крупная женщина, с сильными руками и непреклонным стремлением выполнить задуманное. Темпл поняла, что ей не спастись.